Разбитые небеса (СИ) - Андрей Шитик - Страница 16

В следующее мое пробуждение я обнаружил рядом с койкой доброго доктора Денисова, который что-то делал с моим телом, недовольно бормоча под нос что-то нечленораздельная.

- Доктор, что со мной произошло? Что за пленка на мне – искусственная кожа? – спросил я его.

Доктор вздрогнул, глянул на меня и недовольно спросил у стоящей рядом медсестры:

- Александра, почему пациент находится в сознании? Ты капельницу ему ставила?

- Я ставила, Сергей Иванович! – обиженно поджала губы уже знакомая мне молодая симпатичная медсестричка. – Но у пациента необычно высокая устойчивость к седитативным и обезболивающим препаратам, он их, можно сказать, игнорирует и регулярно приходит в себя!

- Еще одна странность в копилочку. – озадаченно почесал плешивую макушку доктор.

- Почему вы делаете вид что меня здесь нет? – разозлился я. – Я пить хочу! И я вопрос задал!

- А вот это ты мне скажи, Глеб, что это за пленка покрывает большую часть твоего тела. – иронично подняв бровь ответил мне Денисов. – Заодно поведай мне, почему я не могу взять соскоб – эту самую пленку даже скальпель не берт!

- Я ничего не знаю! Последнее что я помню – был бой на фабрике. Потом меня ранило, и я обжегся сильно вроде... Очнулся уже здесь, половину тела не чувствую, еще пленка эта...

- Насчет «обжегся» это слабо сказано, – хмыкнул доктор, - Тебя доставили с ожогами третьей-четвертой степени шестидесяти процентов кожи. Я уж было решил, что ты не жилец: с такими ожогами и в нормальной больнице трудно пациента удержать, а уж в нашем эрзац-госпитале и подавно. Но ты и тут всех удивил: через день все пораженные участки покрыла эта самая «пленка» и ты резко пошел на поправку. Похоже, что это что-то вроде искусственной кожи, кислород и влагу она пропускает, а вот иглой шприца или скальпелем ее проколоть не получается. Приходится колоть в левую руку. Значит, ты ничего не можешь сказать, что это такое и откуда взялось? Очень интересно…

- Доктор, что с моими товарищами? – прервал я его бормотание.

- Понятия не имею, – отмахнулся от меня Денисов, - Мне сказали, что тебя привезли на транспорте двадцать четвертой бригады, так что кто-то должен был остаться в живых.

- Саша, раз такое дело, седитативные я ему отменяю – все равно не действует, - обращаясь к медсестре распорядился Денисов, - Все остальное ставь по-прежнему, увеличь антибиотики и добавь глюкозу. И, раз пациент у нас такой живчик, пора его переводить из реанимации в общую терапию – нечего здесь мне койку занимать!

С этими словами добрый доктор стремительно покинул палату.

Тем же вечером меня переместили в палату общей терапии, где уже были пятнадцать раненых. В том числе и тот самый капитан из санитарного КАМАЗа.

- Ты, чьих будешь, братишка? – это был первый вопрос, который мне задал белобрысый здоровяк в тельняшке с перемотанной культяпкой вместо ступни.

Когда я ответил что из санбатовских, то заметил легкое недоумение и как будто даже отчуждение во взглядах – санбатовцев эти ребята «своими» явно не считали.

-Этот боец вместе со своими сослуживцами мне и еще шестерым раненым из двадцать четвертой бригады жизнь спасли. И, между прочим, при этом двоих хищников завалили, точно так же в рукопашную, лопатами и ножами на куски порубили. А вот этот боец химеру мачете разделал, и хищника из огнемета поджарил. – подал голос со своей койки капитан.

Народ даже если и проникся, то внешне это никак не отразилось.

- Товарищ капитан, расскажите, чем дело кончилось? – спросил я спецназовца, - Я во время боя вырубился и не знаю даже, кто выжил!

Капитан вздохнул и присел на койку рядом с моей:

- Да мало кто из заслона выжил, парень. Командир твой точно живой остался, ну это понятно – Игорек один из лучших бойцов нашего курса был. Сержант один вроде бы тоже живой. Всех остальных хищник порвал, почти всех сразу насмерть. Когда мы в подвале поняли, что дело худо, вооружились, кто чем и навалились на тварь. Она многих порезала, но один из ваших – парнишка совсем юный с ушами такими оттопыренными, уж не знаю, как звали, на нее прыгнул сзади и лом в ранец всадил. Она его кончила сразу, но летать уже не смогла, и мы ее на гуляш порубили.

Капитан откашлялся, потом отхлебнул воды из эмалированной кружки и продолжил рассказ:

- Когда тебя подобрали ты уже и не дышал почти, да и обгорел так, что живого места не было. Я, честно говоря, думал ты уже не жилец, но когда КАМАЗ починили приказал тебя и других раненых из санбата в кузов загрузить и вместе с моими бойцами в госпиталь привез, а ты живучий как я незнаю кто…

- А что за зарево было на горизонте? Чем кончилась атака – удалось чужих разбить? – жадно спросил я.

Капитан устало махнул рукой:

- Да какой там. Как только наши начали обстрел корабля чужих, те в ответ шарахнули чем-то вроде атомной бомбы, правда без радиации – всех наших, кто пробился, как корова языком слизала… Нет больше моей бригады… даже похоронить нечего…

Капитан поник плечами и молча ушел в свой угол, где лег, отвернувшись к стене.

Никто из соседей со мной общаться не захотел, барьер между бойцами элитной бригады и «мутантом из санбата» был невидимым, но очень хорошо ощутимым. Первые дни я не понимал, почему меня однозначно записали в мутанты, но на второй день я мужественно оказался от утки и при помощи костыля доковылял до туалета сам, где при свете тусклой лампочки увидел свое отражение в треснувшем зеркале и сразу понял. Большую часть лица покрывала та самая матовая пленка, придающая лицу неживой, кукольный вид. Волосы сгорели полностью и больше не росли, губы кривились в вечной ухмылке, которая была следствием травмы лицевого нерва, как объяснил мне доктор Денисов. Мутант и мутант – страшный как зомби в презервативе. Я механически растянул губы в неживой улыбке и чуть от зеркала не отшатнулся – улыбающийся зомби оказался еще страшнее.

- Ну что, мразь, жизнь таки привела внешний вид в соответствие с внутренним миром? – саркастично спросил я у своего отражения. Потом молча сделал все дела, вернулся в палату, лег на койку лицом к стене и как будто погрузился в забытье, не желая ни с кем общаться. Чувства отключились, желаний не было, было только болото апатии, затягивающее все глубже и глубже.

Вечером я отказался от ужина – есть не хотелось совершенно, за что был строго отчитан медсестрой Валечкой, полной противоположностью строгой Александры – пухлощекая, светленькая хохотушка.

- Ишь чего удумал – из-за морды ошпаренной голодом себя морить! – уперев руки в бока отчитывала меня она. – Сходи в соседнюю палату, полюбуйся на парней без рук и ног оставшихся – они с радостью бы с тобой местами поменялись! А ну ешь!

Спорить не хотелось, и я заставил себя проглотить невкусную, госпитальную кашу, сваренную на воде, после чего опять лег лицом к стене. Вечером Валечка поставила мне ежедневную капельницу и заставила съесть пригоршню таблеток, после чего оставила в покое. Потянулись серые, тусклые дни, наполненные апатией и безнадегой. Остальные пациенты палаты номер три со мной общаться тоже не стремились, капитан Воронцов, который вывез меня из зоны заражения, выписался на следующий же день, не дожидаясь полного выздоровления.Ожоговые рубцы рассасывались стремительно – Денисов только головой качал, огнестрельная рана заживала еще быстрее – пуля прошла через мякоть, не задев кость. Через неделю раны зажили полностью, но выписывать меня отчего-то не спешили. Мне было все равно – я валялся в постели, тупо разглядывая потолок.

- Все лежишь, хандришь? – весело спросил незаметно подкравшийся доктор Денисов. – Не надоело еще?

- А что еще делать? – я нехотя повернулся к нему, сел на кровати. – Вроде уже выздоровел, но вы меня выписывать не спешите почему-то.

- Ой, да прекращай параноить, – отмахнулся добрый доктор, - Никто никогда не собирался сажать тебя в клетку для опытов. Чтоб тебя успокоить, скажу, что ты не такой уж и уникальный, феномен полного иммунитета к воздействию метавируса параллельно открыт в большинстве ведущих стран мира, уже разработаны методики выявления и выявлены сотни подобных тебе людей. Так что не льсти себе – не такой уж ты и уникальный!