Доказательство (СИ) - Сергеева Ксения - Страница 2

— Хе-е-е, это у меня, что, посттравматический синдром? — Володька сразу же вспомнил о каком-то враче по ящику — его щетиной еще вечно восторгалась сестра. Вот этот врач все говорил про возможные временные помутнения…или это не он говорил? — Не, не может быть. — Вольский сильно зажмурился, словно бы это могло помочь избавиться от какого-то синдрома. — А может, бомба. Нейтронная. Дома-то стоят. А я ныркнулся, и мимо пролетело. — набор каких-то отрывочных воспоминаний из заунывностей Мегавольта не принес облегчения. — Точно что-то тут не так… — стащив куртку, мальчишка принялся выжимать рукава. — Реалити! Точно! Ре-а-ли-ти! Ну и где вы?! — Володька встал, поднялся к улице. В кроссовках противно хлюпало и чавкало, но куда интереснее было узнать, как в такое короткое время телевизионщики умудрились народ разогнать. — От ведь технологии!

Однако осмотр ближайших закоулков и полное отсутствие транспорта заставили Володьку поежиться снова. Противный озноб вышиб испарину над губой. Что же это? Куда все, всё подевалось? А дома как? Со всех ног мальчишка ринулся к своей улице. Не думать, бежать, не думать, бежать. Автоматически Вольский затормозил на оживленном перекрестке, но, оглядевшись, понял, что оживлен здесь только он. Набрав побольше воздуха в лёгкие, Володька рванул бежать прямо по центру улицы. К черту тротуары! Еще несколько поворотов с надеждой за следующим увидеть привычный Петербург — живой, патетичный, полный спешащих сфотографировать всё туристов. Дыхание, учащенное долгим бегом, разрывало горло, обрывками мыслей — что-то о позабытом на мосту рюкзаке, но вот он, знакомый переулок, и — между домом N37 и домом N41 дома N 39 не оказалось.

Вместо него стоял какой-то голубой двухэтажный уродец, покосившийся и противно лязгающий решетчатой створкой ворот. Четыре окна второго этажа наглухо забиты досками. Почти лазурная и будто свежая краска фасада, словно нарочно, местами содрана, обнажая кирпичную кладку. Володька отчаянно хватал ртом воздух, голова шла кругом от быстрого бега, звонкой тишины и попыток понять, что же происходит. Сначала Вольский решил, что случайно свернул не туда и попал на какую-то другую улицу, но дома N37 и N41 будто бы добродушно смотрели на него, как на старого знакомца. Вот и магазин «Все для дома», и ларек, где тайком от матери покупал сигареты, и покосившаяся доска объявлений рядом. Только голубой дом был совершенно незнакомым, улица абсолютно пуста, и заходящее солнце выкрашивало собирающиеся тучи в несусветный лиловый оттенок. Казалось, если попробовать такую тучу, примостившуюся над новым архитектурным изыском улицы Некрасова, на вкус, то во рту останется противный металлический привкус. Все это Володька отмечал краем сознания, еще не успевшего застопориться в непреходящем удивлении.

— Бррр! — Вольский потряс просыхающими кудрями. — Что за глюки? — и перешел дорогу, опасливо заглядывая за причудливую кованую решетку. Она почти не скрывала темную арку, упирающуюся в кособокую дверь. — Если это всё киношники устроили, то должен быть блокбастер! Ну и пусть снимают, а я есть хочу!

Вступив под сень входа, Володька выдохнул и ускорил шаг, почти налетев на дверь, распахнутую ему навстречу незнакомцем.

— Ба! Да кто же это?! — лицо маленького человечка, похожее на крысиную мордочку, исказилось показным удивлением.

— Я, — ничего умнее в голову Володьки не пришло. Он уставился на человечка и быстро-быстро заморгал. Наверное, Вольский испытал облегчение — всё ж не один в этом мире. В то же время испуг и обида за то, что его ни о чем не предупредили, не спросили, заставили быть дерзким. Еще раз с вызовом Вольский повторил: — Я.

— Вижу, вижу. Ты. Ну, проходи, раз уж пришел. — горячая ладонь сомкнулась на локте, подталкивая, почти втаскивая мальчишку внутрь. Володька хотел сбросить пальцы омерзительного незнакомца, но хватка того оказалась сильной, а увиденное заставило забыть обо всем.

Вместо привычного заплеванного подъезда, покореженных и подпаленных почтовых ящиков мальчишка увидел несколько десятков грубо сколоченных деревянных столов, стулья, одинокую лампочку под низким потолком и широкую стойку, составляющие все убранство помещения. Воздух был липким и одновременно холодным. Володька сглотнул, ошарашено озираясь. За одним из столов сидел мужчина, низко опустивший голову к мятому листу бумаги. Пряди волос почти лежали на поверхности стола, и лица совершенно не было видно.

— Ёл, а, Ёл, смотри, кто к нам пришел!

Мужчина поднял взгляд и приглашающим жестом поманил Володьку к себе, даже не удостоив крысочеловечка ответом, и со вздохом произнес:

— Ну что, бултыхнулся? — в голосе слышалась улыбка.

— Вроде того. — Вольский хотел спросить, откуда мужчина знает, что Володька успел поплавать в канале, хотел возмутиться наглости задуманного сюжета и потребовать показать ему скрытую видеокамеру, но не смог выдавить из себя ни единого слова.

— Да садись ты, садись, — нетерпение явно сквозило в голосе названного Ёлом, он будто бы и рассматривал парнишку, и смотрел сквозь него, напряженно вглядываясь куда-то за спину Вольского. Володька даже обернулся, но ничего не увидел, кроме невысокого человека, открывшего ему дверь. — И чего?

— Как чего? — Вольский ничего уже не понимал. Под ложечкой противно засосало, но он все же опустился на стул, тоже рассматривая странно знакомое лицо. Вспомнить, где он мог видеть этого человека, никак не удавалось.

— Делать-то теперь чего? — Володьке показалось, что он испытывает терпение соседа по столу. Точно такое же выражение лица бывало у матери, когда мальчишка запирался в комнате и не позволял под предлогом приготовления уроков заняться уборкой. Так уж получалось, что Вольский любил рисовать в одиночестве; так уж выходило, что кухня и комната, где жили мать и сестра, блистали чистотой, а вот «мальчишеская» зарастала пылью, обломками карандашей и скомканными листами бумаги. Сморгнув непрошеное воспоминание, Володька спросил:

— А что?

— Вести, что ль?

— Куда? — к очередному витку реалити-шоу Вольский точно не был готов.

— Ну точно, бултыхнутый, — очередной вздох, и Ёл выехал из-за стола: инвалидное кресло с огромными колесами казалось больше самого Ёла, хотя тот и сам был массивен и грузен. Володька ошарашено моргал и молча открывал и закрывал рот. — Пойдем, Доказательство.

— Чего? — почему-то циркуль и лист бумаги со слегка загнутым нижним углом представились Вольскому.

— Ничего. Идем, говорю, — Ёл уже двинулся к выходу.

Человек с «крысиным» лицом ответил на взгляд парнишки кривенькой, но беззлобной улыбкой, забросил на руку грязное, покрытое темными пятнами полотенце (Вольский готов был поклясться, что видел такое сегодня утром в ванной) и удалился наверх по скрипящей лестнице. Володьке ничего не оставалось, кроме как последовать за Ёлом, который, быстро преодолев порог и арку, — как это у него так получается, на коляске-то? — уже заворачивал на пустынную улицу.

Глава вторая. Геометр

Первую часть пути они шли молча. Поскрипывали колеса инвалидного кресла, да неосторожно чертыхался Володька, когда оступался: ноги почему-то отказывались слушаться. С чего бы это? Всего лишь попал непонятно куда, непонятно зачем, непонятно почему, непонятно с кем. Подумаешь!

«Подумаешь!» Почему «подумаешь»? Такое уже случалось? Володька рассеяно поморгал, глядя под ноги и пытаясь вспомнить.

Случалось и заблудиться в новом районе, пока не попривык, случалось нарваться на злобных скинхедов, милиционеров, байкеров, реперов — с кем только ни приходилось встречаться, а бывало и драться, так что ж теперь?

Что теперь? Что было тогда, если теперь он хмыкает на происходящее?

Володьку смущало долгое молчание Ёла, слишком громкий скрип колес, абсолютная пустота улиц, приближающаяся ночь. Нервным покалыванием в горле нарастало опасение. Если он сейчас же не вернется домой, нагоняя от матери не миновать. А куда возвращаться-то? Вместо дома какое-то злачное место! Мать… Как же она выглядела, когда бывала рассерженной?.. Вольский никак не мог вспомнить, хотя думал с таким усилием, что чувствовал, будто шевелятся клетки головного мозга. Ведь у каждого есть мать, наверное, и у него есть, это вроде бы логично, только почему сейчас никак не вспомнить? Почему он волнуется за нее? Почему ждет взбучки? Мать часто ругалась?