Польская линия (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 27

Особенно ему не понравилось, когда я заговорил о том, что некоторые призывники могли получить «белые билеты» незаконно.

– Товарищ Аксенов, – попытался вразумить Коромыслин столичного гостя. – Все призывники проходили строжайшую комиссию, и если кого-то комиссовали, то только по очень уважительной причине. Доктор Митрофанов, и прочие врачи, участвовавшие в осмотрах призывников – уважаемые люди, отличные специалисты своего дела.

– А я с вами спорю? – улыбнулся я военкому, понимая, что ему, как председателю комиссии, неприятно слышать о «проколах» в работе. – Покажите мне список призывников, мои люди посмотрят, сделают выборку – кого комиссовали, по какой причине, сравнят их с личными делами, вот и все.

– Личных дел на призывников мы не заводили – времени нет бюрократию разводить. Моя задача – пополнение Красной армии в самые короткие сроки.

– А учет военнообязанных? Обучение? – спросил я.

Он что, не только личных дел, а хотя бы учетных карточек не заводит?

– Учитывать, дорогой товарищ, станем после войны, – улыбнулся военком. – Вот, разобьем белых гадов, да польских панов, тогда и учет наладим. И военным обучением некогда заниматься, да и некому. Самое главное – в армию человека отправить, а там уже пусть командиры решают. Да мы, на Смоленщине, в восемнадцатом году, только из добровольцев двадцать полков создали!

– Ничего себе, двадцать полков! – с уважением проговорил я.

– У нас в Красную армию сорок тысяч человек вступило. Правда, большая часть добровольцев была из беженцев, – не преминул уточнить Коромыслов. – Из Украины, из Белоруссии, из Прибалтийских республик. Но ведь, какая разница? Двадцать полков – это же сила! Люди главное, а не бумажки. А вы считаете, что нужно разводить бюрократию.

Я пропустил мимо ушей демагогический выпад и не стал говорить, что теперь не восемнадцатый год, а регулярная армия, в отличие, от добровольной, любит порядок и учет, спросил:

– А списков призывников у вас тоже нет?

– Ну, списки-то есть. Но списки призывников – это секретные документы. Я понимаю – вы уполномоченный, но я не знаю уровня ваших полномочий. Вы, в Москве, совсем обстановки не знаете. Обратитесь в особый отдел Западного фронта, пусть они дадут мне телеграмму, подтвердят, что вы имеете право смотреть эти списки.

Слегка пародируя Юрия Никулина, я хмыкнул:

– Телеграмму? В особый отдел фронта? Чтобы полномочия подтвердили?

– Именно, – заулыбался военком, ощущая себя победителем.

– А может, прямо Дзержинскому, или Троцкому?

– Ну, это для вас слишком высоко, достаточно фронта.

– Знаете что, дорогой товарищ, – раздумчиво изрек я. – Вы моих полномочий не знаете, но мне самому они хорошо известны. А одно из полномочий уполномоченного – право арестовать любого гражданина Российской Федерации, по подозрению в контрреволюции и саботаже.

Коромыслин поначалу что-то вякал, возмущался, даже пытался схватиться за револьвер, а потом выразилготовность открыть мне свой сейф, выложить на стол все самые секретные документы, но меня уже было не остановить.

Военкома увели на бронепоезд (в губчека свободных мест нет), секретный сейф взломали. Впрочем, в кабинете стоял не сейф в классическом значении слова, не купеческий «несгораемый шкаф», а железный ящик, сработанный местным кузнецом, открыть который удалось с помощью ломика. Но и сейф бы меня не смутил. Иначе, зачем было брать Исакова?

А дальше, что называется, понеслось…

– Вставайте сир, вас ждут великие дела!

– Артур, отстань, дай поспать, – буркнул я.

Шутка уже приелась. И голос у Артузова противный. Жаль, под рукой нет ничего тяжелого, так бы и кинул в товарища особоуполномоченного. Он что, не знает, что вчера, или уже сегодня? я допрашивал бывшего военного комиссара, не желавшего «колоться»? Если не рассказывал, расскажу. Попозже, когда высплюсь. Из-за этого долбанного Коромыслина лег спать не то в два часа ночи, не то в три. Забыл, понимаете ли, завести наградные часы, время не засекал. И ладно бы, если не спал одну ночь, но до этого было еще две. Думал, хотя бы сегодня отосплюсь.

– Четыре утра, вставай, – не унимался Артур. – У тебя через час дуэль, забыл?

М-да, выходит, забыл не только про часы, но и про дуэль. Часы-то ладно, в силу привычки, а почему предстоящий поединок выветрился из памяти? Либо потому, что увлекся более интересным делом, либо оттого, что на самом-то деле мне вовсе не хотелось подставлять собственный лоб под чужую пулю.

Пять утра, это же самый сон. Может, по примеру поручика Ржевского извиниться перед поляком, и признать себя трусом? Да, надо извиниться, а ляха потом застрелю, когда высплюсь. Или пусть Артур сам сходит, принесет пану Добржанскому большой пардон, а захочет – сам его и застрелит, только бы спать не мешал. Я даже согласен, чтобы меня пристрелили, только не трогали, а дали доспать. Вроде, какой-то сон интересный был, досмотрю.

Но Артузов, собака страшная, уже принялся стаскивать меня с кровати и, чтобы не шуметь, не привлекать лишнего внимания и, не дай бог, не разбудить Татьяну, пришлось вставать.

– Артур, а у тебя кофе нет? – поинтересовался я, сознавая, что вопрос риторический, но понадеявшись – а вдруг да Артузов притащил с собой термос с кофе?

– Будет тебе кофе. И кофе будет, и какава с чаем, – деланно хохотнул Артузов.

Вот, и не гад ли он есть, после этого? Мало того, что будит ни свет, ни заря, так еще и козыряет моими «фирменными» хохмочками. Лучше бы кофе принес.

Часовой, дремавший около паровоза, заслышав шаги, встрепенулся, схватил винтовку и, вытаращив от испуга глаза, сделал начальству на караул, хотя это действо отменено еще Временным правительством. Надо было устроить разнос, провести профилактические мероприятия, или по шее дать, но я и сам еще толком не проснувшийся, лишь погрозил парню кулаком и прошел мимо.

– Далеко идти? – зевая и спотыкаясь на каждом шагу, спросил я.

– В Лопатинский, – лаконично ответил Артур.

Лопатинский? А, это же сад, помню-помню. В Советское время он именовался парком имени Соболева, в девяностые вернули историческое название. Красивый, кстати. Пожалуй, покрасивше Соляного парка в моем Череповце.

– До парка полчаса неторопливым шагом. На хрен меня было будить? Я бы еще минут двадцать спал, – пробурчал я.

Артур, погруженный в нелегкие думы, только отмахнулся.

Пока шли, я начал потихонечку просыпаться, сумел собрать мысли в кучу. Дуэль, понимаете ли. Бедолаге Артузову сейчас не сладко. Бьюсь об заклад, он предпочел бы находиться на моем месте, а не идти рядом с товарищем – полным идиотом, кстати, потому что нормальный человек не подставит добровольно башку под пулю. Совесть грызет, и вообще… Не зря же христианская церковь осуждала дуэлянтов, совершавших два смертных греха одновременно – и грех убийства, и грех самоубийства. Если меня убьют, даже на кладбище хоронить нельзя. Артур, разумеется, плюнет на все поповские предрассудки, да и времена нынче не те, и меня похоронят со всеми почестями. Может, даже отвезут в Москву, торжественно погребут на Красной площади, где сейчас принято хоронить пламенных революционеров, и героев. А я, как не крути, кавалер ордена Красного Знамени, стало быть, и мне могилка положена на главной площади страны. Потом, не помню, в каком-то году, перенесут мой прах на Новодевичье кладбище, и позабудут. Свой плюс, кстати, есть- не расстреляют, как Артура Артузова.

Но Артура тоже ждет невеселая жизнь. Под трибунал его Феликс Эдмундович не отдаст, Председатель своих не сдает, но карьера особоуполномоченного Особого отдела ВЧК для Артузова накроется медным тазом. Боюсь, что и карьера в любом органе власти РСФСР вообще. Ему бы простили, если бы он поставил около бывшего Королевского бастиона, куда мы идем, сотню белополяков, и приказал расстрелять их из пулемета, а здесь иное. Где это видано, чтобы представитель пролетарского государства, один из высокопоставленных сотрудников «карающего меча революции», не только не пресек феодальные предрассудки, но и сам участвовал в поединке в ней в качестве секунданта? И не будет ни операции «Синдикат», ни операции «Трест».