Гимназистка. Клановые игры (СИ) - Вонсович Бронислава Антоновна - Страница 41

Разбор сочинений проходил быстро, и для каждой ученицы находилась пара язвительных фраз. Аничкова не зря переживала: её сочинение Грызельду не устроило совершенно, критике подверглась практически каждая фраза. Так что когда дело дошло до моей тетради, я уже внутренне подготовилась к экзекуции.

— Фройляйн Седых, вам удалось меня удивить. Где вы прятали свои знания все эти годы? Или это была затянувшаяся шутка? Если так, то должна указать, что шутка весьма дурного толка. — Она возмущённо уставилась на меня, ожидая полного и безоговорочного раскаяния. — Имейте в виду, больше я не буду делать снисхождение на вашу природную глупость.

Аничкова насмешливо фыркнула и повернулась ко мне, показывая своё полное согласие со словами учительницы о моей природной тупости. Уж кому-кому, но не ей высказывать подобные претензии к чужим мозгам, поскольку своих нет. Грызельда, наверное, подумала так же, так как постучала указкой. Увы, не по Аничковой, а лишь по её парте, но этого хватило, чтобы одноклассница вытянулась в струнку и подобострастно уставилась на учительницу, более ни на кого не отвлекаясь. Впрочем, ей это не сильно помогло, поскольку сразу после разборов сочинений Грызельда начала вызывать девочек отвечать заданное к предыдущему уроку стихотворение, и вот тут выяснилось, что Аничкова знает его не так хорошо, как должна была. За её мучениями у доски я наблюдала с некоторым злорадством. Желания подсказать не возникало. Да и не только у меня. Похоже, Аничкову в классе не слишком любили. Возможно, её привлекают только те реалисты, которые ухаживают за другими, что и приводит к неприязненным отношениям с одноклассницами?

День получился весьма насыщенным, и я смогла вернуться к выяснению у Оленьки важных вопросов только после занятий. Но этот вопрос точно не терпел отлагательств.

— Оль, а один оборотень может почуять другого?

— Конечно, — уверенно ответила Оленька, — мы же совсем по-другому пахнем.

— Что-то я этого не замечала.

— Потому что ты обычный человек. Мы, оборотни, умеем изменяться не полностью, а изменять одни органы чувств, и тогда и слышим лучше, и запахов чувствуем больше, — пояснила Оленька.

— А внешне это как-то проявляется?

— Нет же, — удивилась она. — Вот смотри сама. — Она чуть дёрнула носом, а затем уставилась на меня с видимым изумлением: — Лиза, но ты же…

— Ш-ш-ш, — похолодела я. — Не вздумай никому ничего говорить.

— Почему? — Оленька от радости чуть не прыгала на стуле, но голос всё-таки понизила: — Это же здорово, что у тебя второй облик прорезался. Ты же теперь не Седых, а Рысьина, получается?

Энтузиазм Оленьки скорее пугал, чем радовал.

— Я — Седых, — с напором сказала я. — И если ты моя подруга, то ты никому не проболтаешься о том, что унюхала.

Теперь у меня и сомнений не было, что Александр Николаевич тоже что-то унюхал, и это меня совсем не радовало. Наверняка он унюхал куда больше, чем Оленька: она-то не в курсе внутриклановых интриг Рысьиных, а вчерашний визитёр не только в курсе, но и активно в них участвует. Как бы меня за компанию не начал вовлекать.

— Я никому, — с готовностью прошептала Оленька, не забывая подозрительно оглядывать класс, в котором на нас уже с интересом посматривали. Аничкова так вообще даже чуть сдвинулась в нашу сторону в надежде узнать, что мы обсуждаем. — Но учти, долго это в тайне не продержится. Вот княгиня разозлится, особенно если твоя рысь лучше её. А она наверняка лучше, да?

Я пожала плечами. Пока я видела только свою рысь и Юрия. Моя была однозначно лучше, а вот что касается княгини, я не была уверена. Может, там такой зверь, что моя рысь перед ним будет котёнком?

— Покажешь? — восторженно зашептала Оленька мне на ухо.

Интересное дело, как своего зверя показать, так она даже не заикнулась, а ведь могла предложить, когда я так опозорилась с просьбой к Николаю.

— Я свою, ты — свою, — внесла я предложение.

Неожиданно Оленька словно потухла и отрицательно закрутила головой. Настолько выразительно закрутила, что я сразу поняла: оленькиного зверя мне не увидеть.

— Нет, я свою точно никому показывать не буду, это ужасно, — шепнула она огорчённо. — И не уговаривай.

Я удивилась. Что ужасного в хомяках? Милые маленькие зверюшки. Они скорее забавные, чем ужасные. Или Оленька сразу же начинает инстинктивно набивать защёчные мешки и расширяется до невозможности? Тогда да, тогда понятно: какой девушке хочется выглядеть толще, чем она есть?

Воспользовавшись оленькиным расстройством, из гимназии я улизнула без неё, очень надеясь встретить за воротами Николая. Но ни его, ни его машины не заметила. Умом я понимала, что после провокационной статьи в газете следует быть осторожней, если не хочу попасть в новую, но всё же разочарование от того, что Хомяков не пришёл, было очень сильным. Настолько сильным, что увидев машину рядом с домом Владимира Викентьевича, я даже не засомневалась, в том, кому она принадлежит, и почти побежала, радуясь, что сейчас увижу Николая. И лишь подойдя совсем близко, поняла, что ошиблась. Машина очень походила на хомяковскую, но это была не она. Да и Николай предпочитал сидеть за рулём сам, а в этой был шофёр. Важный такой шофёр, явно возит кого-то столь же значимого, как Шитов. Коллега приехал для консультации с целителем? Или пациент? Рысьинские-то должны приниматься в лечебнице, но возможно, Владимир Викентьевич подрабатывает на стороне. В обход кассы, так сказать.

В обход кассы он не подрабатывал. И похоже, вообще ничего не делал в обход Рысьиных, поскольку именно княгиня сидела в гостиной, куда меня пригласила горничная сразу, как я вошла в дом. Почему-то я даже не заподозрила подвоха: решила, что приехал всё-таки коллега Звягинцева и будет меня осматривать. Поэтому Рысьина оказалась неожиданностью. Весьма неприятной неожиданностью несмотря на то, что вид у неё был довольно доброжелательный, совсем не такой, как в обе наши встречи в лечебнице.

— Ну, здравствуй, Елизавета Рысьина, — промурлыкала княгиня, больше всего похожая сейчас на кошку, объевшуюся сметаной.

Правда, при этом она держала в руке отнюдь не стакан с молоком, а чашку с чаем. Красивую чашку, тонкого фарфора с росписью в синих тонах. Гжель — услужливо подсказала память. Моя память, не той Лизы, а значит, здесь это могло называться по-другому.

— Я — Елизавета Седых, — отрезала я, развернулась и взялась за ручку двери, чтобы выйти.

Ни к чему мне были беседы с «бабушкой», примерное содержание которых я уже представляла. Но увы: дверь в гостиную была заперта и выйти не получилось. Нет, конечно, я могла бы стучать в двери и вопить, но это выглядело бы недостойно. Я застыла перед створками, размышляя, как лучше поступить. В конце концов, у меня прекрасно получается выжигать препятствия, а в гостиной, кроме княгини, сидит ещё Владимир Викентьевич, у которого уже есть опыт, как справляться с вызванными мной пожарами.

— Елизавета Дмитриевна, пожалуйста, составьте нам компанию, — мягко сказал он. — Чашка вас уже ждёт. Я думаю, не случится ничего страшного, если мы просто поговорим. С моей точки зрения, в этом назрела насущная необходимость.

Я развернулась и пристально поглядела на этих двоих, в чьих планах я уже участвовала, невзирая на своё желание или нежелание. Целитель выглядел смущённым, но лишь слегка. Княгиня же излучала непоколебимую уверенность в собственной правоте.

— Мне кажется, нам с княгиней Рысьиной говорить не о чем.

— Что ты, дорогая, очень даже есть о чём, — доброжелательно улыбнулась Рысьина. — Я понимаю, ты на меня обижена. Но всё, что я делала, было сделано по необходимости. Это часть лечения, которое дало замечательные результаты. — Она отсалютовала чашкой, словно в той было дорогое шампанское, а не обычный чай. — И теперь ты можешь вернуться в клан. Но уже триумфатором, получив способность к обороту и магию в полном объёме.

— Боюсь, к этому ваша методика не имела ни малейшего отношения, — едко ответила я. — Толчком к росту магии послужило нападение на меня и мою маму, а оборот мне дал Велес, которого вызвал Николай Хомяков в их клановом святилище. Подозреваю, что вы, Ваша Светлость, тоже могли это сделать. Но не захотели. Решили выгнать. Так вот теперь я не хочу к вам возвращаться.