Тень Миротворца (СИ) - Респов Андрей - Страница 39

  - Вашбро-о-одь, разрешите доложить!!! Следуя с вольнонаёмным Пронькиным по хозяйственным делам заметили какую-то возню у последних вагонов и услышали неясный шум да крики. Приблизившись, заметили, как солдаты пулемётной роты героически сражаются с ворами-супостатами, что вознамерились ограбить товарный вагон с государственным имуществом. Криками и военной хитростью нам вместе с пулемётчиками удалось обратить в бегство противника. Потери: убитых нет, двое зараненных, контузия средней тяжести и ушиб груди. Ефрейтор Семён Рыбалко доклад закончил! - санитар лихо отдал честь и выпучил глаза на подпоручика ещё больше, буквально поедая его взглядом.

  - Всё так и было? - поручик обратился на этот раз ко мне и пулемётчикам.

  - Так точно, вашбродь! - не сговариваясь дружно ответили мы.

  - Ефрейтор Рыбалко, раненых в лазарет! После их доставки сами и всех присутствующих в вагон к поручику Глинскому. Выполнять!

   Мы кинулись к лежащим, соорудили кое-какие переноски с помощью шинелей и споро направились к лазаретным вагонам.

   Заспанный Иван Ильич без лишних вопросов принял раненых, расположив их на койках в сестринском вагоне, лишь шёпотом спросив меня, улучив минутку, когда мы оказались один на один:

  - Что с ними, Гаврила Никитич?

  - Подробности позже, Иван Ильич. У черноволосого ушиб грудной клетки, была клиническая смерть, остановка дыхания около минуты, возможно, внутренние ушибы почек. У второго, который лысый, контузия средней степени тяжести, ушиб грудной клетки и тупая травма живота. Возможно, переломы рёбер. Больше сказать трудно. Я не осматривал. Но ребята крепкие, должны справиться, - в моём голосе было гораздо больше уверенности, чем в мыслях.

  - Хорошо, я займусь. После доклада у Глинского прошу немедленно ко мне. Всё равно, до утра не спать.

  - Есть, господин коллежский асессор! - ответил я, заметив возвращающихся из вагона солдат.

   Поручик Глинский оказался двухметровым хлыщом с недовольным лицом аристократа и тонкими щёгольскими усиками над верхней губой. Он, поминутно позёвывая, расспросил с пятого на десятое Семёна и подпоручика Хованского, что прибыл на место происшествия, после чего, даже не осведомившись о состоянии здоровья раненых, ушёл досыпать, свалив написание подробного рапорта на подчинённого, хотя тому ещё доставало отправлять караульную службу до утра.

   А вот околоточный надзиратель, как назвал его Семён, с продольной широкой серебряной лычкой на погонах и просто-таки выдающимися седыми бакенбардами удивил. Он потащил меня и ефрейтора к вагону, где уже было целое отделение полицейских нижних чинов, светили три керосиновые линейные лампы и пространство вокруг места преступления было вытоптано в ноль.

   Околоточный дотошно заставил повторить рассказ Семёна о произошедшем, затем опросил меня, всё время досадуя, что супостаты даже не коснулись замков и печатей с пломбами фабрики.

  - Мелок взломщик пошёл, али и вовсе дезертиры поживиться пытались.

   К мелким шероховатостям и нестыковкам тем не менее он не стал придираться, так как имущество казённое всё же оказалось в полной сохранности. Станционный плотник с помощью молотка, досок и такой-то матери уже залатал дыры в товарном вагоне.

   А в скучном выражении лица надзирателя явственно читалось, что вся эта катавасия с попыткой ограбления воинского эшелона ему ну никак не в масть. Более чем уверен, местное начальство прочтёт лишь отписку, в которой не будут упомянуты никакие нижние чины, а только лишь доблестные и храбрые сотрудники златоустовской полиции, грудью вставшие на защиту государственного добра. Кое-что в мире остаётся неизменным в любую эпоху...

   Мы же с Семёном были отпущены на все четыре стороны с напутствием от владельца генеральских бакенбард:

  - Не балуй, значица!

   До своего вагона мы с Семёном дошли в полном молчании. Поднявшись в тамбур, я протянул санитару руку:

  - Спасибо, Сёма. Век не забуду.

  - Так я чё, я ничё, для обчества оно лучше будет. Да и Фёдор с Глебом от трибунала отвертятся.

  - То-то и оно. Не рассчитал я, надо было поумнее.

  - Не переживай, Гаврила. Случилось как случилось. На всё воля Господня. Значится, сегодня правда на твоей стороне была, - вот такая нехитрая философия.

   Как странно, общаясь с Семёном запросто, не замечал его способностей. А тут, послушав доклад ефрейтора подпоручику, чуть не прослезился. Каков слог! И куда исчезли все эти "чё", "ничё" и прочие местечковые загибы?

   Размышляя о метаморфозах ефрейторского языка, тихонько приоткрыл дверь в сестринский вагон. Пахло карболкой и спиртом. Не сильно, но так, что с мороза я пустил слезу, а затем не сдержался и чихнул.

   Из врачебного закутка высунулась седая голова Вяземского.

  - А, это ты, Гаврила? Прошу ко мне...

   На стол в каморке Ивана Ильича было несколько бланков, исписанных мелким каллиграфическим почерком, на титуле которых типографским способом было выведено "Скорбный листъ".

  - Уже истории болезни на раненых заполнили? - я снял шинель и с удовольствием присел напротив врача. Ноги просто гудели. Какой длинный получился день.

  - Как вы сказали, Гаврила Никитич? "История болезни"?

  - Да, это то же, что и скорбный лист в моём времени. Упорядоченные краткие сведения о больном, истории его жизни, болезни и лечения. Ну и, если хотите, причинах смерти. Кстати, как они там?

  - Всё будет хорошо. Слава богу, переломов нет. Ушибы и контузии сильные, но молодость, покой и уход поставят их на ноги. Так что в Самаре снова будут в строю. Я погрузил их в лекарственный сон, полагаю, из контузии так будет выходить легче. Приказал только поить первые сутки, так как пищи они не приемлют. Обоих дважды вырвало, хорошо были, под наблюдением. Скажите, Гаврила, ко мне тут околоточный заглядывал, их правда разбойники побили?

  - Вам врать не буду, Иван Ильич, я руку и...э-э-э ноги приложил. Не рассчитал. Эти солдаты нас с Семёном ещё когда за кипятком утром ходили задирать начали. Ну, слово за слово, они меня, я их, условились объясниться на кулачках сегодня к вечеру. Мы пришли, а Фёдор с Глебом, - я кивнул на скорбные листы, - не склонны были к примирению и вдвоём кинулись на меня, избивая ногами. Ну я и ответил. Не рассчитал немного...простите.

  - "Не рассчитали"? Двоих выше и крупнее себя мужчин отправили в бессознательное состояние! В высшей степени безответственно, милостивый государь. А что вы там такого творили с Фёдором? Мне Демьян что-то уж совсем невнятное рассказал...

  - Ничего особенного. У Фёдора произошла рефлекторная остановка сердца. Болевой шок. Я проводил обычные мероприятия по сердечно-лёгочной реанимации.

  - Поясните, - сделал стойку Вяземский.

   Я встал, сложил в несколько раз шинель и положил на пол, расположившись рядом на коленях и, сопровождая комментариями каждое своё действие, выполнил ряд последовательностей: освобождение и проверка дыхательных путей, тройной приём Сафара для придания оптимального положения головы, дыхание рот-в-рот или рот-в-нос, и собственно непрямой массаж сердца с указанием кратности и соотношения дыхательных и массажных усилий.

   Военный врач довольно внимательно наблюдал за моими манипуляциями, ничего не произнося. Когда же я встал, он тяжело вздохнул и произнёс:

  - Как просто...чёрт возьми! Ведь подобное уже не раз предлагалось, да что там! И выполнялось, в разных вариациях, особенно с дыханием. Помощь утопленникам. Как вы там назвали? ИВЛ? Искусственная вентиляция лёгких. Помниться, у нас в Томском университете Василий Дмитриевич Добромыслов, ученик самого Павлова, приспособил особую трубку, кузнечные меха и электромотор для подачи воздуха в лёгкие оперированной собаке. В Берлине, на выставке в 1911 году я видел аппарат "Пульмотор" - автоматический респиратор для тех же целей. Помню, что-то подобное читал о курьёзе: в прошлом или ранее веке в Великобритании метод искусственного дыхания рот-в-рот посчитали "вульгарным подходом". Но чтобы так лаконично и поразительно просто? Не слишком ли?