Дети песков (СИ) - Маркелова Софья - Страница 40

Позавтракав в итоге сваренными вкрутую черными птичьими яйцами, которые на вкус достаточно сильно отдавали железом, мужчины отставили тарелки. Манс лишь запихнул в свою поясную сумку несколько лепешек на случай, если днем их с подопечным одолеет голод, и предложил первым делом наведаться в мольбище Младенца. Профессор лишь безразлично пожал плечами. Религиозность юноши его не особенно волновала, а вот в том, что мольбище будет заполнено народом в утренний час, он даже не сомневался. И это было хорошим вариантом для прогулки.

Покинув дворец, мужчины неспешным шагом пересекли площадь с колоннами и направились к боковому проходу, ведущему к двум отдельно стоявшим друг от друга мольбищам. Несмотря на то, что время было уже не совсем раннее, к невзрачному зданию храма по-прежнему стекалось большое количество хетай-ра. На широкой лестнице с обшарпанными стоптанными ступенями сидели нищие, которые, склонив головы и протянув руки, просили у прохожих милостыню. И было много тех, кто подавал им маленькие стеклянные монетки, называемые пустынным народом семи-дин, или же оставлял немного еды. К удивлению профессора, Манс тоже проявил милосердие. Он достал из сумки одну из лепешек и сунул ее в руки какому-то обросшему старику в истрепанных лохмотьях.

— Hadzha! Hadzha!.. — пробормотал попрошайка.

Нищий с жадностью вцепился в еще теплый хлеб нестрижеными черными ногтями.

— Зачем ты помог ему? — поинтересовался Аш. — Богаче он от этого не станет и жизнь свою не изменит. Чем больше народ подает нищим, тем больше этих самых нищих становится…

Манс крепко задумался, очевидно, догадавшись о смысле далеко не всех слов, сказанных профессором.

— Я дать. Эван’Лин дать мне, — наконец произнес юноша, поднимаясь дальше по ступенькам.

— То есть богиня одарит тебя милостью за то, что ты проявил сострадание?

— Состараданье?.. — с ошибками повторил Манс.

— Ну, жалость, милосердие… Как это еще назвать?.. Доброту.

Неожиданно за спинами мужчин раздались чудовищные хрипы. Кто-то закашлялся, глухо закричал, а после в толпе, находившейся в тот момент на лестнице мольбища, послышались испуганные возгласы. Хетай-ра удивленно ахали и указывали на край ступеней, где ютились попрошайки. Манс и Ашарх тоже оглянулись, и их взгляды практически одновременно остановились на обросшем старике в лохмотьях, которому сын матриарха минуту назад дал хлеб. Нищий завалился на спину, он хрипел, содрогаясь всем телом, а на губах у него пузырилась белая пена. Несколько томительных секунд продолжались эти судороги, пока попрошайка резко не вытянулся, и все его конечности не одеревенели во мгновение ока, а из распахнутого рта не вывалился разбухший почерневший язык.

В толпе поднялся гомон, шум и отдельные выкрики. Кто-то подальше уводил детей, а другие хетай-ра, напротив, поспешили на помощь попрошайке, несмотря на его неприглядный вид. Но нищий был уже мертв, взгляд его остекленел, и грудь не вздымалась. Меньше чем за минуту с дворцовой площади был прислан отряд стражи, которые оттеснили любопытствующую толпу и занялись телом бедняка.

Манс напряженно переглянулся с Ашархом. Взгляды мужчин упали на лепешку, которую все еще сжимал в руках погибший попрошайка.

— Отравлена? — хрипло спросил преподаватель.

— Смерть. Не есть это, — хетай-ра достал из своей поясной сумки лепешки, оставшиеся с завтрака, и тщательно принюхался к ним.

Ашарх нахмурился. От верной гибели их спасла воля случая. Похоже, недоброжелатель сильно разозлился из-за смерти своего подосланного убийцы и решил действовать куда решительнее и хитрее в этот раз, использовав яд. Но профессора смущало другое: тем злополучным вечером тхаги приходил только за преподавателем, но Манс тоже оказался под ударом, лишь потому, что вступился за Аша, а теперь отраву целенаправленно подмешали уже обоим.

— Это нехорошо… — прошептал юноша, за руку уводя профессора дальше от толпы.

— Да. Теперь охота ведется на нас двоих. Похоже, тебя тоже стали считать опасным игроком.

— Нет. Нехорошо, щто убить я он.

— Ты его не убивал, Манс. Это простая случайность. Ведь ты же не подозревал о яде в хлебе, — негромко сказал Ашарх.

— Я дать смерть он, а надо дать добро. Эван’Лин ryt’hassa…

— Ритха… что?

— Плохо мне. Ryt’hassa мне! На-ка-зовать, — по слогам произнес Манс.

— Не думаю, что тебе стоит волноваться об этом. Сейчас есть куда более реальная угроза — наш недоброжелатель вряд ли успокоится и после второго провала…

Профессор хотел сказать что-то еще, но к подножию лестницы мольбища, где толпился народ, издалека наблюдавший за работой стражи, из темноты ближайшего прохода выбежала группа детей. Девочки с корзинками и какими-то игрушками в руках практически подлетели к ступеням и неожиданно звонко, перебивая друг друга, закричали:

— Lechi matriarhum Lanteyalianna afelichu du Nard! She’shi ya omon!

Общее оживление, наступившее среди хетай-ра после этих слов, было сродни водному потоку. Все сразу же наперебой заговорили, а большинство жителей полиса, совершенно позабыв о каком-то безымянном бродяге, умершем у мольбища, поспешили к выходу в соседние залы и коридоры, явно торопясь куда-то успеть.

— Что они сказали? — в смятении поинтересовался профессор у Манса.

— Лантея! Du Nard! Лантея! — с ликованием воскликнул посветлевший лицом юноша, крепко хватая своего подопечного за локоть.

— Она вернулась? — не веря собственным ушам, переспросил Аш.

Но Манс не стал отвечать, а окрыленный известием бросился следом за толпой, потянув за собой и преподавателя. Жители Бархана старались успеть на рыночную площадь как можно раньше, чтобы не пропустить возвращение младшей дочери матриарха. Новость стремительно разнеслась по всему полису, и главный коридор наводнило огромное количество народа. Началась давка и суматоха, и до рынка из-за хаотичного движения жадных до зрелища горожан добраться удалось нескоро. На площади уже почти не осталось свободного места: хетай-ра живым ковром заполонили все улочки, тупики и даже крыши. Из окон высовывались любопытные лица, и все взгляды были прикованы к стеклянному куполу, где еще виднелся крупный проход, который стражи уже начали медленно закупоривать магией. Где-то на середине рампы можно было разглядеть спускавшуюся одинокую фигурку, закутанную в светлый плащ.

Через несколько минут томительного ожидания, когда очертания силуэта стали явнее, и с его головы спал капюшон, Ашарх впервые за последние дни с облегчением выдохнул. Сомнений больше не было — это Лантея спускалась по дороге.

Девушка с наслаждением вдохнула запах своего родного города. Он всегда казался ей ненавязчивым, но не в этот раз. Пахло пылью, нагретым камнем и слабой землянисто-терпкой горечью лишайника. А еще это был запах триумфа. Ее личной победы.

До Бархана она добиралась в предельно быстром темпе, бросив на это последние силы, поэтому теперь тело требовало заслуженного отдыха, отдавая оставшиеся крупицы энергии на то, чтобы не упасть прямо посреди рампы без сознания. Жажда когтями драла горло, и голод впивался в живот, скручивая внутренности в узел, но Лантея могла лишь методично переставлять дрожавшие от усталости ноги и думать о том, успела ли она вернуться вовремя. Внизу хетай-ра поджидала целая толпа народа, который все продолжал и продолжал прибывать из соседних коридоров, хотя уже буквально каждый участок площади оказался занят. Когда девушка добралась до самого низа рампы, то у подножия дороги к тому времени стояла добрая половина Бархана. Но Лантея искала взглядом только одно лицо на площади.

Манс и профессор едва сумели пробиться от арочного входа к спуску, и все равно им постоянно приходилось бороться за свое место, так как толпа уверенно оттесняла их обратно. Каждому хотелось своими глазами увидеть, прошла ли девушка испытание или пустыня оказалась сильнее. Лантея очень медленно брела по рампе, и Ашарх лишь догадывался, каких усилий ей стоило держать спину ровно. Ее обеспокоенный взгляд постоянно скользил по живому океану пустынников, собравшихся на рынке, и почему-то профессор почувствовал, что выискивала она именно его. Задрав руки над головой, Аш активно замахал им, и Лантея сразу же заметила среди бледнокожих хетай-ра своего смуглого темноволосого спутника. На ее обгоревшем изможденном лице прорезалась робкая улыбка, и больше девушка не сводила с профессора взгляд, в котором поселились спокойствие и какая-то внутренняя уверенность.