Лекарь-воин, или одна душа, два тела (СИ) - "Nicols Nicolson" - Страница 3

— Приступайте немедленно к операции, скоро буду.

— Вас понял, уже работаем, готовимся к операции, все в сборе, приезжайте.

Пусть мои дорогие петуньи меня простят, но мне нужно в клинику, посмотреть, как мои врачи будут бороться за жизнь человека.

Быстро, но, тем не менее, тщательно вымыл руки, переоделся, и запрыгнул в BMWX 5. Да, я еще езжу сам за рулем, да еще на таком огромном автомобиле. Выбрал его себе не от желания покрасоваться перед окружающими, просто уровень безопасности, заложенный в этом транспортном средстве, меня удовлетворил. Как говорил мой старинный друг, если у тебя перед животом есть пару метров автомобиля, то вероятность выжить, в случае аварии повышается. Поэтому продукция немецкого автопрома заняла место в моем гараже. Гонки я никогда не устраивал, мне сто километров в час вполне достаточно. Но сегодня особый случай, поэтому слегка «притопил», вот и удалось доехать до клиники, расположенной в лесном массиве в пяти километрах от города Железнодорожного, за пять минут.

В операционную вошел к началу операции, слегка «запыхавшись» — что делать, ребята, что делать…. и, конечно, соответственно экипировавшись. Мой ученик — доцент Федор Трещев готовился извлечь нож из раны и вскрыть грудную клетку. На столе лежал молодой парень, которому от силы двадцать пять-тридцать лет. Отметил для себя, что у парня хорошо развита мускулатура. «Наверное, спортсмен» — подумалось.

— Василий Сергеевич, этот парень — офицер уголовного розыска, — наклонившись к моему уху, прошептала Лидочка, резервная операционная сестра. — Его к нам доставили по скорой, опасались, что в Бурденко не довезут, да и, говорят ребята со скорой, недалеко это произошло…Боже, какой молоденький, как же он не уберегся…

— Хорошо Лидочка, потом, — аккуратно, но решительно отодвинув медсестру в сторону, я направился к операционному столу.

Вера Аркадьевна, старшая операционная сестра молча передала мне снимки. Подойдя к экрану, внимательно их изучил, зрение у меня отличное, еще десять лет назад поправил его в офтальмологическом центре «Микрохирургии глаза» имени Федорова. Что сказать? Шанс выжить у парня есть, но минимален, вся надежда на «золотые руки» Федора. Я не стал мешать, пусть трудится, если будет необходимость, он меня позовет. Лучше я понаблюдаю со стороны, рано или поздно им всем доведется работать без моего присутствия и консультаций, надо проявлять самостоятельность и инициативу, а также брать ответственность за жизнь человека. Да, что это я пустился в досужие рассуждения, все мои сотрудники высококвалифицированные специалисты, имеющие огромный опыт. Это я так, для порядка, мысленно поворчал, а вернее успокаивал себя, очень мне хотелось, чтобы парень выжил.

Все пять часов, пока длилась операция, наблюдал ее ход на мониторе, операционная была оборудована системой видеофиксации. Последний час — уже сидя на стуле — Лидочка предложила присесть, а я и не отказался…да…

Федор провел операцию мастерски, четко, уверенно и тактически грамотно. Могу сказать одно, офицер будет жить, но после такого серьезного ранения вряд ли сможет служить с полной нагрузкой. Реабилитационный период предстоит ему длительный. Все-таки, предполагаю, скорее всего, комиссуют, уволят по инвалидности, жаль.

— Поздравляю, Федор Иванович, — тряс я руку Трещеву, — ты сделал невозможное, вырвал парня из лап тетки с косой. — Это дело надо обязательно отметить.

— Лидочка, — обратился я к медсестре, — где наша традиционная чашка кофе и булочка?

— Все готово, Василий Сергеевич, — ответила с улыбкой медсестра, — столик накрыт.

— Всей бригаде, большущее спасибо, вы лучшие, — произнес я тост, подняв маленькую чашку со слабеньким кофе, который специально для меня стали последние несколько лет готовить заботливые медсестры. — Вами по праву можно гордиться и ставить в пример другим.

Я сделал глоток напитка, и у меня в организме что-то щелкнуло, где именно — я понять не успел.

Странно, очень странно, очень необычное ощущение — но я наблюдаю нашу немаленькую ординаторскую как бы со стороны. Не совсем со стороны, а сверху.

И что я оттуда, сверху вижу? А вижу, что меня укладывают на узкую медицинскую кушетку, которые всегда почему-то ужасно неудобные и холодные. Вижу, но не чувствую, как Федор начинает проводить мне реанимационные мероприятия. Двери ординаторской резко распахнулись — доставили каталку. Мое тело уложили на неё, и я точно знаю, что повезут в палату интенсивной терапии. Интересно, зачем? Мне уже помочь невозможно, каким-то шестым чувством понимаю: я умер, это, наверное, моя душа выпорхнула из сердца, как веселый щегол, и с любопытством увлеченно наблюдает за работой моих сотрудников.

Подобное состояние продлилось недолго, а потом все переменилось. Последние слова, услышанные мною тогда были: «Мы его теряем!…».

Читал я ранее воспоминания пациентов, переживших клиническую смерть и вернувшихся в мир живых. Они все упоминали, белый свет, длинный и светлый туннель, полет.

Об этом же мне рассказывала тетя Юля, сестра отца, побывавшая в состоянии клинической смерти на операционном столе во время удаления большей части одного легкого, пораженного смертельным недугом. Она долго летела в ослепительно белом туннеле, чувствовала необыкновенную легкость, беззаботность и негу. «Приземлившись» на берегу живописной быстрой речушки, увидела подъезжавшего неспеша на красивом вороном коне своего отца. Он сказал: «А тебе еще рано к нам, Юля. Давай-ка ты отправляйся обратно, домой…». После этих слов тетя Юля, уже без ощущения полета, просто очнулась на операционном столе и позже ей рассказали, что она была в состоянии клинической смерти.

Подозреваю, что подобные события происходят исключительно с людьми, которых в жизни сопровождает госпожа Удача. Как это было с той же моей тетей, которая во время Великой отечественной войны, однажды, году в 1943, ходила от села к селу в поисках хлеба. Ходила по наименее длинному пути, через поля, с дочкой, моей двоюродной сестрой Элькой. Уставшая, не обращала внимание на предупредительные крики и людей, размахивавших руками на другом конце широкого поля, впрочем, вскоре затихших и опустивших руки. Когда, перейдя поле, подошла к местным крестьянам, узнала, что перешла с ребенком по минному полю. Услышав это — обомлела…А потом ей повезло в конце ослепительно белого туннеля: прожила еще более сорока лет.

Но ничего такого я не успел в жизни испытать и увидеть. А сейчас только почувствовал, что меня обволакивает какая-то мягкая и теплая субстанция. До слуха долетела соловьиная трель. Бывает же такое. Затем начался полет, скорей не полет, а парение. О подобном мне рассказывала жена после одной из тяжелых операций.

Сначала у нее было парение, как в невесомости, в огромном бесконечном пространстве ослепительно белого цвета. Источник света был непонятен, никаких фонарей-ламп-прожекторов, просто ослепительная белизна. Ну, точно определил это Джек Лондон в названии одного из рассказов — «Белое безмолвие», правда, там речь шла о зимнем заполярье. После этого жена, уже глядя на все как бы со стороны, стала понимать, что она — это маленький шарик ядовито зеленого цвета, ослепляющий, словно дуга электросварки. Она, то есть шарик, с настойчивостью сперматозоида из научно-популярного фильма (было очень похоже) пробивался в какой-то лабиринт, будто вымощенный из многочисленных разноцветных бисеринок. Жена помнила свое ощущение и мысли: я сделала все, что смогла, останусь здесь — тут так безмятежно, спокойно и невероятно приятно. И вот в это мгновение шарик пробился внутрь лабиринта, а жена очнулась и взяла меня за руку — я был рядом, когда ее вывозили на каталке из операционной в реанимацию.

Вот и я парил невесомо в огромной комнате, залитой белым светом, но он исходил, как бы со всех сторон, такое впечатление, что мощные прожектора включили, где только возможно, но самих источников света было не видать. Открыв глаза, над собой вдалеке увидел подобие потолка комнаты, цвет которого менялся, как в детском калейдоскопе.