Лекарь-воин, или одна душа, два тела (СИ) - "Nicols Nicolson" - Страница 20

Под образами светилась лампада, не дающая никакой копоти. Наверное, Клавдия Ермолаевна расходует очень дорогое лампадное оливковое масло, я уловил его запах. Точно такое использует настоятель нашего монастыря отец Иона. Мебели в горнице был минимум. Стол, две лавки вдоль него, и два больших сундука. Да, пол был застелен самоткаными пестрыми половиками — я подобные изделия видел в исторических музеях, только они к тому времени потеряли цвет. В доме моей мамы половики изготовлены из более грубого материала и без раскраски.

Мы, чтобы не натоптать, оставили обувь в сенях. Пока я вертел головой, рассматривая убранство избы, отец Герасим удобно устроился за столом и, развернув лежавшую на нем книгу, углубился в чтение. Содержание я рассмотреть не мог, а заглядывать, посчитал дурным тоном, хотя любопытство распирало.

В горницу заглянула Клавдия Ермолаевна.

— Вы посидите немного, я травяной взвар поставила, и медком свеженьким попотчую вас — такого в монастыре точно не едали, — произнесла женщина мелодичным голосом. — А уж потом, будем разговоры разговаривать.

Примерно через полчаса Клавдия Ермолаевна поставила на стол три исходящие паром деревянные кружки, деревянную миску с медом, в котором утонули мелкие кусочки лепешки. Я последовал примеру хозяйки дома, взял в руки деревянную ложку и немного зачерпнул из миски медово-лепешечной субстанции. Подставляя ладонь, чтобы не накапать медом на скатерть, застилающую стол, отправил лакомство в рот. О-о-о, во рту произошел настоящий вкусовой взрыв, я от удовольствия даже глаза зажмурил и чуть не замурлыкал как кот, получивший плошку сметаны с валерьянкой! Вот и не верь классикам моей современности, утверждавшим, что еда для человека, одна из первостепенных потребностей. Затем я отхлебнул взвар. Он был в меру горячим, но не обжигающим. По крайней мере, нёбо у меня не облезло. Что сказать, вкусно, очень вкусно. Знает Клавдия Ермолаевна толк в угощении, спасибо ей огромное. Естественно, я промолчал, только быстро орудовал ложкой, сдерживал себя, чтобы не перейти на откровенный жор.

Когда Клавдия Ермолаевна и отец Герасим положили ложки на край миски, я последовал их примеру, хотя душа воспротивилась и требовала продолжения вкуснейшего банкета — пришлось смириться.

— Иди, сполосни руки в тазу на кухне, а то облизывать станешь, — широко улыбаясь, показала мне направление рукой Клавдия Ермолаевна.

В медном тазу была налита теплая вода. Я тщательно помыл руки, внимательно посмотрел на свои пальцы, убедился, что грязи под ногтями нет. Вернулся в горницу.

— Зовут тебя как, малец, а то отец Герасим сразу представить тебя не сподобился, что-то он стеснение проявляет, с чего бы это? — внимательно разглядывая меня, спросила женщина.

— Василий я, — засмущавшись и потупив свой взор в пол, негромко произнес я.

— Ну, что же, Василий, скидывай с себя одежду, да складывай на лавке.

Я повертел головой и с надеждой посмотрел на Герасима. Он, не отрываясь, продолжал читать книгу.

— Не красней, Василий, как девка перед свадьбой, я за свою жизнь многого повидала, нет ничего срамного в том, что ты мне явишься в первородном виде, — опять белозубо улыбнулась Клавдия Ермолаевна.

Делать нечего, пришлось заголяться. Если бы Клавдия Ермолаевна знала, сколько всяких военно-медицинских комиссий я прошел когда-то — знала бы, что и я никаких эмоций не испытываю от обследования моего тела. Одежду скинул и аккуратно сложил на краю лавки. Потом спокойно подошел ближе к женщине. Обследовала она меня очень внимательно, я бы сказал, рассмотрела каждый сантиметр тела, вертя в разные стороны. Прошу прощения, за интимную подробность, но заглянула даже в задний проход — я же медицине учусь у отца Герасима, теперь говорю несколько иначе, как видите. Попросила выполнить несколько приседаний, вытянув перед собой руки. Удовлетворившись увиденным, прощупала каждый сустав тела. Я, грешным делом, подумал, что нахожусь в кабинете отличного специалиста по мануальной терапии. Напоследок Клавдия Ермолаевна взяла мою голову в руки. Я почувствовал тепло, исходящее от ее ладоней, их температура, как мне показалось, постепенно возрастала. Никакого дискомфорта я не испытывал, было очень приятно и покойно. Волны тепла от ладоней, как бы проходили через голову и рассеивались по горнице. От этого приятного чувства, я зажмурил глаза. И, что странно, в голове появилась картина небольшой поляны в лесу, сплошь усеянной множеством цветов. Я не знаю их названий, но почему-то помню запахи, среди которых преобладает запах сирени и чайной розы. Мне захотелось прикоснуться рукой к цветам, я ее протягиваю, и цветы вдруг превращаются во множество разноцветных бабочек. Вся эта мириада выстраивается над поляной наподобие радуги, которую подсвечивает яркое солнце. Красота и покой, так я могу охарактеризовать свое состояние.

— Одевайся, Василий, — вернул меня в действительность голос Клавдии Ермолаевны, — а затем пойди, наколи мне немного дров, надеюсь, не откажешь мне в помощи.

— Помогу с превеликим удовольствием, Клавдия Ермолаевна, как не помочь, — ответил я женщине, прекрасно понимая, что она хочет пообщаться с Герасимом наедине.

Я колол березовые чурки на тонкие поленца, а в избе тем временем состоялся такой разговор.

«— Что скажешь, Клавдия Ермолаевна? — закрыв книгу, спросил Герасим.

— Никакого дара у Василия нет, а так ладный мальчонка. Тельце чистенькое, без изъянов. Кости крепкие и все по местам. Видно, что воинской справы и работ в монастыре не чурается. Когда вырастет, станет высоким, стройным и красивым парнем, девкам на радость. Добрый он душой, но если его или его близких родичей кто-то затронет, то я такому человеку не завидую, Василий может выпустить на волю зверя, глубоко сидящего в нем. К наукам способен, будут даваться они ему легко.

— Странно. Малец два года назад безумным был, простым деревенским дурачком, и вдруг, на тебе, стал говорить, и не только. Знаешь, Клавдия Ермолаевна, Василий в монастыре измыслил приспособления для стирки одежды. Простая и неказистая вещь, но пользы от нее порядочно. Разве может вчерашний дурачок так мыслить?

— Перебил ты меня раньше времени. Я хотела сказать, что разум Василия от меня закрыт каким-то туманом, сколько не пыталась, пробиться не смогла. Вроде бы ничего там нет, а посмотреть и послушать его мысли не могу, вязну в тумане, как в трясине. Могу сказать, врагом он точно не станет, а каким помощником своим ты его сделаешь, от тебя зависит. Если голова его была длительное время без разума, то значит, там непаханая целина, что посеешь, то и пожнешь с годами. Все в твоих руках.

— Так я могу его учить, тому, чем сам владею?

— Учи без оглядки, станет он тебе помощником. Если не побрезгуешь, то можешь его ко мне присылать, я его костоправству обучу, да разным способам лечить травами. Ты, и сам горазд, с настоями обращаться, но я ему могу дать больше, ведь всю жизнь в лесу живу.

— А своему мастерству научить сможешь?

— О, куда ты загнул!? Нет, не дано Василию это, он не девка. Могу передать я свое умение только по женской линии. Внучка Христя из Сосновки, вот она станет наследницей, смотрела я ее неоднократно, способная.

— Получить бы мужика, такого сильного целителя, как ты, было бы неплохо, но раз так, то с твоего позволения мы пойдем обратно.

— Ваську будешь отпускать ко мне?

— Буду, да он и сам к этому стремиться будет.

— Вот и ладно. Ступайте с Богом.»

Герасим молча вышел из дома, позвал меня, и заспешил обратно в монастырь. Я с трудом поспевал за ним, а он, погруженный в какие-то свои думы, на меня не обращал внимания, будто и не было меня рядом. Мне стало даже немного обидно, очень уж привык я к общению с этим интересным и добрым человеком.

Ничего в моей монастырской жизни после посещения дома Клавдии Ермолаевны не изменилось. Та же учеба в квадрате, те же хозяйственные работы, те же тренировки с оружием, и скачки на лошадях. И, естественно, интенсивная учеба у отца Герасима. А вот по субботам меня Герасим отпускал в лес к травнице, строго настрого приказывая идти к ней быстро и не отвлекаясь по дороге. Для защиты Герасим выдал мне небольшой нож, не абы, какая защита, но хоть что-то. Честно сказать, первые разы, когда я самостоятельно шел к женщине, боялся очень, вдруг зверь нападет какой-нибудь. Людей не боялся, их здесь, верст на тридцать вокруг нет.