Жена по заказу - Драбкина Алла - Страница 5
- Предыдущая
- 5/54
- Следующая
– Понимаете, – продолжала робко Манюня, – когда я говорила о вас с типом, как бы заведующим кадрами, в кабинет вошел директор издательства. Он даже не просто директор, он владелец, И вот он стал про вас расспрашивать. Очень доброжелательно. Я рассказала все как есть. И что пишете по-прежнему, и что с детьми работаете… В общем, он хочет почитать, что вы пишете. Но это не деньги, даже если напечатают. Уж если я попала в интеллектуалки, то что они скажут про вас… И тут его жена за ним приехала. И вот она-то… Поклянитесь, что не обидитесь?
– Манюня, ну с какой стати?
– В общем… У них одиннадцатилетний сын. Ходит в какой-то престижный лицей. По утрам она сама его туда отвозит. Но днем... сами понимаете, люди богатые, светская жизнь кипит вокруг, постоянные презентации. Она говорит, что если бы вы согласились жить у них и помогать воспитывать пацана… Уж поверьте мне, у них там есть где разместиться. Она даже компьютер обещала вам поставить. А свою квартиру бы могли бы сдать.
– Ага! Чтоб через три дня очутиться совсем на улице!
– Не думаю. Виктор Аполлонович вполне приличный человек.
– А деньги и квартира откуда?
– Можете быть спокойны. Все это принадлежало его сыну. Сын, царство ему небесное, был тем еще докой на грани бандитизма. Но сын с женой и ребенком разбились на машине, и Виктор Аполлонович оказался единственным наследником. При сыне он был только директором издательства на ставке. Он, видите ли, еще и пишет…
Последние слова Манюня произнесла как бы извиняясь. Я сразу же поняла, о чем речь.
– Графоманчик?
– Ну сейчас много таких. И вы знаете, их читают. Мы с вами, наверное, чего-то не понимаем, но большинство людей, особенно сейчас, и живут-то по каким-то графоманским законам. У них совершенно нарушены связи и понятия.
– Да, конечно. Французскую косметику у меня покупали голодные и нищие училки. Они никак не могли понять, что прыщи выскакивают и волосы секутся от голода, а не от плохой косметики. Но почему ты уверена, что твой Виктор Аполлонович и его жена нуждаются именно во мне?
– Потому что они брали девиц после каких-то гувернантских курсов и пришли в ужас от их никчемности. А вас они очень уважают.
Выбирать было не из чего.
– Ладно, поехали, – решила я.
– А вот это уж нет… Она приедет сама. Политике на таком уровне я научилась.
– Ладно, тогда звони. Только придется идти на улицу.
– Должны включить, я заплатила. Есть два часа?
Телефон действительно работал.
Я очень люблю красивых людей. Люблю до страсти. Но только действительно красивых. На меня трудно угодить. Потому, когда мои подруги говорят о ком-то «красавец» или «красавица», зачастую я только ухмыляюсь. На свете очень много людей с правильными фигурами и чертами лица. Так же много, как людей умных и талантливых. Но сколько умных и талантливых воплотили в дело свой ум и талант? А те, кто не воплотил, гораздо хуже нормальных и средних. Ум можно перекачать в цинизм и острое злословие, талант продать на злобу дня.
Таких умников я избегаю, потому что боюсь.
Она была красавица. В моем понимании". Что-то такое с полотен Боттичелли. Когда она открыла рот, очарование не рассеялось.
– Мне, право, неловко… – как-то по-старомодному сказала она. – Я ведь читала все ваши книжки, а теперь выступаю в роли как бы благодетельницы… Но поверьте, я стала богатой совсем недавно, а до этого… Я закончила двухлетний ликбез и могу быть толковой секретаршей, менеджером, знаю компьютер. Но ничего этого никому не надо, потому что все заслоняет моя внешность. С такой внешностью с удовольствием берут сами знаете куда. Очень многих девочек с выигрышной внешностью уже просто нет в живых. Знаете ли, их, в роскошных шубах, почему-то принято выкидывать на ходу их «кадиллаков». Может, это и красивая смерть, но у меня есть сын. Я не стремлюсь особо ни к красивой жизни, ни к красивой смерти. Мой муж тоже. Он, как и вы, писатель. Любит уединение, но... положение обязывает. Я беру на себя все, что могу.
Я делаю так, чтобы он оказался в нужное время в нужном месте в нужном виде. Он взял на себя заботы о нас с Кириллом, так почему бы мне не позаботиться о нем? Вы, конечно, спросите о любви… Все ваше поколение – жуткие романтики. Вы всегда говорите о любви.
Вот это с ее стороны был ляп. Если она часто будет ляпать нечто подобное, я когда-нибудь сорвусь и нахамлю. Уж не лучше ли сделать это сразу?
– Я не всегда говорю о любви, – холодно проговорила я. – Хотя всегда имею ее в виду! Но что именно вы имеете в виду под любовью? Страсти-случки или заботу и терпимость?
– Простите. – Она прикусила губу.
– Под страхом смерти я не напишу женского любовного романа, – продолжала я, – а вот ваше поколение и кропает это, и читает в безумном количестве.
– Простите же… – попросила она.
– Тогда не будем говорить о поколениях. Я как-то никогда не могла определить свое. У меня были друзья в два раза меня старше (теперь их уже нет) и в два раза моложе.
– Да ладно вам, – вдруг как-то по-детски сказала она. – Виктор ждет вас не дождется. Он вас знает. Ах да, я не говорила еще об условиях. Двести пятьдесят долларов в месяц и, разумеется, питание, проездная карточка и прочее. Если бы вы согласились еще жить у нас... нас всего трое, а. комнат семь. Для вас есть хорошая комната со своей прихожей и отводным телефоном… Ну как?
Она еще спрашивает «как»! Но это предложение было слишком роскошно, и мое внутреннее противоречие вылилось в ненужную откровенность:
– А вдруг я не смогу поладить с вашим ребенком? Последний раз меня выгнали за то, что я дала по рукам мальчику, который поджигал скатерть.
– Козлы! – неожиданно резко сказала она.
– Давайте попробуем… – согласилась я.
– Когда?
– Да хоть сейчас.
– Но вам же нужно собрать вещи… Не думайте, что мне трудно заехать за вами еще раз.
– Я сказала – попробуем.
Машина у нее была маленькая, пристойная, но, думаю, не менее дорогая, чем иные громадные и навороченные. Вела она почти так же хорошо, как Андрюха Гусаров, – без злобы на пешеходов и других водителей, Интересно, сколько ей лет? Больше тридцати по. внешности не дашь, а вот по поведению она вполне зрелый человек, эдак и к тридцати шести.
Жили они недалеко от меня, на канале Грибоедова, в трех шагах от Невского. Как потом выяснилось, половина окон их квартиры выходила прямо на Казанский собор. В больших, сплошного стекла, окнах собор смотрелся как дорогая картина. Слава Богу, что окно комнаты, предназначенной мне, выходило в зеленый дворик.
Вначале, когда он открывал мне дверь и находился против света, я его не узнала. Он помог мне раздеться, и мы прошли в огромную кухню-столовую. Когда я увидела его, был порыв вернуться в прихожую, сдернуть с вешалки плащ и бежать, чтобы пятки сверкали.
Да, оказалось, что не только он знал меня – я его тоже знала. Впервые я увидела его у старухи Браунинг, уверенная, что это какой-то крутой московский литератор. Но, по ее словам, это был наш, питерский, графоман. Потом старик Семенов напомнил мне о нем и предложил отрецензировать его толстенную рукопись. Попросил сделать это вежливо и пристойно, потому что опасался схлопотать от автора донос в обком партии. Семенов мог бы мне этого не говорить, потому что прекрасно знал: я не принадлежу к тем литераторам, которые любят издеваться над графоманами и показывать, какие они умные, утверждаясь за чужой счет, Несмотря на всю бездарность рукописи, для меня было очевидно, что автор ее вовсе не плохой человек. Он писал скорее из любви к литературе, чем из желания выставиться и стяжать мильон денег и гору славы. По крайней мере, у меня автор вызвал сочувствие (столько сил впустую). Я была не только предельно вежлива, но удосужилась перечислить некоторые достоинства рукописи: терпимость к людям, доброту и порядочность.
Опыт общения с текстами дал мне возможность составить мнение об авторе. В общем, отдаю должное свободе слова и печатно заявляю, что Виктор Аполлонович был мудак. И на съезде мудаков он занял бы даже не второе, а третье место. Образование – скорее всего средний инженер-бездельник из какой-нибудь затхлой лаборатории или конструкторского бюро. Разумеется, считает себя интеллигентом, хотя все точки отсчета у него смещены, а верхнее образование лишь разобщает его с реальностью. Впрочем, иногда претензия на интеллигентность постепенно делает людей весьма легкими и приличными в бытовом смысле. Они обладают столь редкостной в нашей стране вежливостью и готовностью в любой ситуации выглядеть пристойно, что с ними можно иметь дело, даже дружить.
- Предыдущая
- 5/54
- Следующая
