Зона - Довлатов Сергей Донатович - Страница 13
- Предыдущая
- 13/32
- Следующая
Конечно, все это мишура, серпантин. И бар, и пьяный негр, и айриш-кофе. Но что-то, значит, есть и в серпантине. Сколько раз за последнее десятилетие менялся фасон женских шляп? А серпантин тысячу лет остается серпантином…
Допустим, счастья нет. Покоя – нет. И воли – тоже нет.
Но есть какие-то приступы бессмысленного восторга. Неужели это я?
Живу в отеле «Куртис» с множеством разно образных увеселений. Есть бар. Есть бассейн. Есть какая-то подозрительная «Гавана-рум». Есть лавка сувениров, где я приобрел купальные трусики для Миссисипи. (На передней части изображена сосиска и два крутых яйца…)
Есть чистые простыни, горячая вода, телевизор, бумага. Есть потрясающий сосед – Эрнст Неизвестный. (Только что он убедительно доказывал Гаррисону Солсбери: «Вертикаль – это Бог. Горизонталь – это Жизнь. В точке пересечения – я, Микеланджело, Шекспир и Кафка…»)
Есть – вы, которому я шлю это дурацкое письмо.
Живу в отеле. Участвую в каком-то непонятном симпозиуме. Денег – около сотни.
Рано утром выйду из гостиницы. Будет прохладно и сыро. Меня остановит какой-нибудь голодранец и спросит:
– Нет ли спичек?
Я отвечу:
– Держи.
И протяну ему зажигалку. И человеку будет трудно прикурить на ветру. И тогда я добавлю:
– В себя, в себя…
И вряд ли он будет глазеть мне в след. Потому что эти несколько слов я могу выговорить без акцента.
Он скажет:
– Прохладный день сегодня.
И я отвечу:
– Surе.
И мы пойдем – каждый своей дорогой. Два абсолютно свободных человека. Участник непонятного симпозиума и голодранец в джемпере, которому позавидовал бы Евтушенко…
Ночью мы играли в бинго. И Неизвестный проиграл четыре раза. Значит, он победит в какой-то другой, неведомой игре…
Всех обнимаю. Скоро увидимся. Везу небольшой отрывок и конец тюремной повести. Мне его передали через Левина из Техаса. Начало отсутствует. Начиналась она, я помню, так:
«На Севере вообще темнеет рано. А в зоне особенно…»
Я эту фразу куда-нибудь вставлю.
Ну, до встречи…
Как только оборвался рев моторов, высоко над головами зашумели сосны. Заключенные бросили работу, вытащит ложки из-за голенищ, пошли к сараю.
Баландер погрузил черпак в густую и темную жижу.
Ели молча, затем достали кисеты и прикурили от головни.
Дым костра уходил, становился бледным октябрьским небом. Было тихо. Сосны шумели в опустевшем без гула моторов пространстве над лесоповалом,
– Поговорим о чудесах? – сказал бугор Агешин, надвинув рваный зековский треух.
– Кончай, – отозвался Белуга, – после твоих разговоров не спится.
– Не спится? А ты возьми ЕГО – да об колено! На воле свежий заведешь, куда богаче…
Зеки нехотя рассмеялись. Осенний воздух был пропитан запахом солярки. Покачивались деревья в бледном небе. Солнце припадало к шершавым желтоватым баланам.
В стороне курили двое. Коротконогий парень в застиранной телогрейке – Ерохин. И бывший прораб, уроженец черниговской области, тощий мужик – Замараев.
– Пустой ты человек, Ероха, – говорил Замараев, – пустой и несерьезный. Таким в гробу и в зоосаде место…
– Уймись, – сказал Ероха, – попер как на буфет!.. А то ведь у меня не заржавеет. Могу пощекотить…
– Испугал… Все треплешь языком, а жизнь проходит…
Ерохин рассердился:
– Брось мансы раскидывать, чернуха здесь не пролазит… Да и что с тобой говорить? Ты же серый! Ты же позавчера на радиоприемник с вилами кидался… Одно слово – мужик…
– У нас в каждой избе – радиоточка, – сказал Замараев.
Он мечтательно возвысил глаза и продолжал:
– У меня пятистенка была… Сарай под шифером… Коровник рубленый… За окнами – жасмин… Я жил по совести. Придет, бывало, кум на разговенье…
– Кум? – забеспокоился Ероха. – Опер, что ли?
– Опер… Сам ты – опер. Кум, говорю… Родня… Придет, бывало. Портвейного вина несет бутылку… Кум у меня серьезный человек был, инвалид…
– Партийный, что ли? – снова вмешался Ероха.
– Беспартийный коммунист, – отчеканил Замараев, – ногу потерял в ежовщину…
– Значит, враг народа?
– Не враг, а лейтенант ОГПУ. Таких, как мы, шакалов охранял. Ноги лишился. На боевом посту отморозил… Из рядов его выгнали, но пенсию дали…
– Зря, – сказал Ероха.
Замараев не расслышал. По лицу его бродила счастливая улыбка. Он продолжал:
– Да кум мой пошутить любил. Бывало, говорит с порога: «Иди за маленькой!» Я только галоши надену, а кум смеется: «Отставить, у меня есть». И достает бутылку красного. У нас вино продавалось за рубль четыре. А на вкус как за рубль семьдесят две. Разольем, бывало… Благодать, порядок в доме… Я жил по совести…
– По совести… А сел за что?
Замараев молча стукнул веточкой по голенищу.
– За что, говорю, сел? – не унимался Ероха.
– Да за олифу.
– Крал, что ли?
– Олифу-то?
– Ну.
– Олифу-то да.
– По совести… А потом ее куда? На базар?
– Нет, пил заместо лимонада.
– Так, – усмехнулся Ероха, – сколько ж ты олифы двинул?
– Эх, было время, – сказал Замараев, – было время… Олифы-то? Тонны две.
– Сколько ж это денег? Полкуска?
– По иску – сорок тыщ. На старые, конечно…
– Ого! А если взять на кир перевести?
– Пустой ты человек, – рассердился Замараев, – одно у тебя в голове. Ты шел бы в цирк заместо кенгуру. Слыхал про кенгуру? Такая, с гаманцом на брюхе…
– Да не прихватывай ты, – сказал Ероха, – не прихватывай. А то как дам по чавке!
– Ладно, – остановил его Замараев, – проехали…
А сел я то, что завидно людям с чужих миллионов. С деньгами я кругом начальник. Деньги – сила…
– Вот наступит коммунизм, – злобно произнес Ероха, – и останешься ты без денег, хуже грязи. При коммунизме деньги-то отменят…
– Навряд ли, – сказал Замараев, – без денег все растащат. Так что не отменят. А будут деньги – мне и коммунизм не страшен.
– На что тебе, серому, деньги? Керогаз разжигать? Ты полботинки хоть когда-либо носил? Импортные полботинки?
– Хотя бы китайские, – шумел Ероха, изумленно глядя на свои разбитые лагерные прохаря.
– Сапоги у меня были яловые, – Замараев, – деверем пошиты.
– Как это – деревом? – не понял Ероха.
– Дикий ты парень. Русского языка не понимаешь..
Но Ероху уже понесло дальше:
– Вот мне бы эти сорок тыщ! Так я бы раскрутился. По-твоему, жизнь – что? Она – калейдоскоп! Уж я давно откликнулся Зама гастроль на воле. Придешь, бывало, в коктейль-холл. Швыряешь три червонца. Тебе – коньяк, бефстроганов, филе… Опять же музыка играет, всюду девы. Разрешите, как говорится, на тур вальса? В смысле, танго… Она танцует, разодета, блестит, как щука… После везешь ее на хату… В дороге – чего-нибудь из газет, Сергей Есенин, летающие тарелки… Ну, я давал гастроль!.. А если вдруг отказ, то я знал метод, как любую уговорить по-хорошему. Метод простой: «Ложись, – говорю, – сука, а то убью!..» Да, я умел рогами шевелить. Аж девы подо мной кричали!..
– Что без толку кричать? – сказал Замараев.
– Эх ты, деревня! А секс?
– Чего? – не понял Замараев.
– Секс, говорю…
– Ты по-людски скажи.
– Да любовь же, любовь.. По-твоему, любовь – это что? Любовь – это… Любовь – это… калейдоскоп. Типа – сегодня одна, завтра другая…
– Любовь, – сказал Замараев, – это чтобы порядок в доме. Чтобы уважение… А с твоими и по деревне не ходи. От людей срамотища.
– Да ты всю жизнь на одной кобыле ездил. А у меня в каждом СМУ – законная жена… Конечно, я не говорю… Бывает… Поймаешь что-либо на кончик…
– А? – не понял Замараев.
– На кончик, говорю… Ну, это… гонорея…
– Чего?
– Во мужик, гонореи не знает! Да трипак же, трипак!
– А-а, – Замараев чуть отодвинулся, – ты вообще как сюда попал? Не за это ли случайно?
- Предыдущая
- 13/32
- Следующая
