Каменный ангел (СИ) - Амусина Юлия - Страница 30

— Я дрожу, — Хаосу показалось, что это прозвучало без особой уверенности.

Он вновь хлебнул и поморщился, словно только что влил в себя паленую бормотуху, напрочь сносящую башку. В голове вились странные, подчас необъяснимые мысли, так или иначе связанные с девчонкой.

Ему не хотелось от нее уходить, хотя здесь, нарушая ее уединение, тоже ловить было нечего.

Необъяснимое желание развернуть с ней диалог, причем все равно, на какую тему.

— У тебя есть друзья?

Вера подняла голову — до этого она рассматривала примятую землю возле ступеней.

— Нет, — бросила равнодушно, вновь уткнувшись взглядом в прежнее место.

— И просто хороших знакомых нет? — дождавшись кивка, Глеб некоторое время собирался с мыслями. — Слушай, это, наверное, ненормально. Я сам не особо базарить люблю, да и с подсолнухами близко не схожусь, но если вдруг какой головняк — мне есть, к кому обратиться за помощью.

Она усмехнулась, передернув плечом, развернулась ближе к Глебу и теперь смотрела уже на него.

— У меня есть ты, — сказала вроде бы шутливо, но Хаос вдруг отчетливо понял, какого это, когда грудную клетку сдавливает стальным обручем. — Ты ведь мне помогаешь, так? Или себе?

Она задумалась.

— Кому ты помогаешь, Хаос?

Ее глаза смеялись, но лицо по-прежнему сохраняло отстраненно-равнодушное выражение. Дыхание встало комом в горле, и Глеб растерянно потер ладонью шею, будто это могло помочь.

— Глеб, — поправил неожиданно даже для самого себя. — Больше не называй меня Хаосом. Это — конкретно для работы.

Вера раскрыла было рот, чтобы что-то сказать, да так и осталась молчать.

Некоторое время они просто смотрели друг на друга, пристально, словно силясь рассмотреть что-то в самой глубине темнеющих зрачков. Глеб вдруг подумал, что не слышит собственного дыхания, и вообще… чувство было сродни тому, когда давным-давно он оказался без оружия один на один против бывшего друга.

Безысходность, слабое отчаяние. Надежда на то, что все это какая-то жуткая ошибка.

— Для работы, — медленно повторила следом, пробуя его слова на вкус. — А я — это не работа?

— Еще не разобрался, — честно ответил Глеб.

Завязывать с выпивкой и вернуться обратно в дом.

— Разобрался, — возразила она, причем было непонятно, все еще шутит или уже говорит всерьез.

Немедленно!

— В прошлый раз ты отказался назвать свое имя, потому что мы недостаточно для этого знакомы. Сейчас назвался сам, и…

Глеб неосознанно двинулся ближе к ней, отказываясь понимать, какие инстинкты включаются в процесс, когда эта девчонка ошивается рядом. Не мог окончательно признаться себе в том, что она на самом деле неизвестным образом влияет на него, не прилагая к тому особых усилий. Он думал о ней слишком часто — казалось, эти мысли постепенно оттеснили куда-то глубоко все остальные, среди которых имелись очень ценные, очень важные.

Он видел перед глазами ее лицо, слышал ее голос там, где ее не было и по определению быть не могло.

Примчался за ней, едва краешка сознания коснулась мысль о том, что она может быть в опасности.

И сейчас, зная, что она где-то здесь, очень близко, не смог находиться в других помещениях, покорно причалил к ступенькам, устроился рядом и принялся молоть чушь, лишь бы не терять ее из виду.

«Для работы».

Странная девушка Вера никогда не являлась его «работой». В противном случае она давным-давно была бы мертва.

— Не разобрался, — упрямо проговорил он, вновь отхлебнув ставшего безвкусным алкоголя.

Она не стала спорить, развернулась от него и вновь уткнулась взглядом в землю.

— Что будешь делать? — спросила, устанавливая новую, уже не такую напряженную тему. Это было глупо, но Глеб порадовался, что она не спешит избавить себя от чужого присутствия, не уходит сама и не прогоняет его. — Я имею в виду, с Томом. Кстати, почему он Том? Звучит по-дурацки.

— Точняк, — он едва развел уголки губ. — Костя он; кошак, значитца. Котов у нас дохрена — каждый следующий Костян, так непременно Кот, вот этот баклан и выделился. Стал Томом, как блохастый из мультика.

«Мультик» — какое-то совершенно потустороннее слово для его нынешней жизни. Сказал, не подумав, и вдруг замялся — так нелепо это прозвучало.

— Вы были хорошими друзьями? — девчонка не увидела ничего смешного в «мультике», и Глеб понемногу успокоился.

— Это с чего ты взяла?

— Ты сказал «баклан». Насколько я могу судить, так ты называешь Макса — дружески, необидно. Для характеристики других людей используешь другие слова.

— А ты сечешь, — одобрительно хмыкнул Глеб.

— Просто тебя очень много, — неожиданно сказала она, не поворачивая головы. И повторила медленнее, словно пытаясь достичь эффекта контрольного выстрела. — В моей жизни. Тебя слишком, чересчур много.

Осколок в левой стороне груди тяжелый, словно камень.

— Мы были корешами, — неохотно буркнул Глеб, прогоняя прочь взметнувшийся от ее слов ворох едва улегшихся мыслей. — Давно. Потом много всего было, мы стали врагами, сцепились… я ребра лечил, он… тоже кости собирал. Весело было, конкретно так. Я думал, больше не свидимся, но тут опять какие-то непонятные терки, и — бац — он меня ищет. Да ладно, с этим как-нибудь разберемся.

— Точно, — прозвучало скептически, но Глеб не успел порассуждать на сей счет; Вера снова заговорила. — Значит, ты завтра уезжаешь.

— Теперь уже сегодня, — он кивнул, помутившимся взглядом посмотрел на бутылку, которую сжимал в руке. — Если буду сидеть на месте, твои головняки сами собой не решатся.

ВЕРА

Не решатся, мысленно повторила я. Конечно, не решатся.

Я никогда не боялась одиночества — напротив, в нем находила особую ценность для себя, была счастлива наедине со своими мыслями, раскрывалась, пользуясь свободой, оттачивала каждый булыжник в своей личной каменной стене — брони от внешнего мира, сквозь которую не могло пробиться ничего постороннего, лишнего, ненужного. И сейчас я вовсе не боялась остаться одна в необитаемой глуши, но…

Мне не хотелось, чтобы Хаос уезжал.

Решать мои… головняки. Лукавит. Будь дело только во мне, черта с два он стал бы так заботиться о ситуации с бывшим другом. Должно быть что-то посущественнее необоснованного альтруизма. Наверняка должно.

Я поскребла ногтем застывшее пятно на внутренней стороне ладони (где только испачкала?) и искоса взглянула на Хаоса. Имя, которое он назвал, пока не прижилось — я не спешила заменить им звучное прозвище, хотя и находила подходящим для такого человека.

Глеб.

Хаос завозился рядом, вновь прикладываясь к бутылке.

— Слушай, уже совсем поздно.

— И что? Мне теперь вообще нет никакой разницы, день на улице, или ночь.

— Все равно, холодно уже, — он протянул руку и неожиданно сжал мои пальцы в своей ладони. — Ты ж сама замерзла, вон, грабки ледяные какие.

Я пропустила очередное сомнительное словечко из его лексикона мимо ушей, потому что все мысли сосредоточились вокруг одного — он не спешил выпускать моей руки из холодной ладони.

Нас что-то связывало — думаю, на самом деле мы оба это чувствовали.

Это самое «что-то» не давало мне удариться в панику, блокировало желания отодвинуться как можно дальше, расчистить свое личное пространство от чужого присутствия. Это «что-то» заставляло низ живота сворачиваться в тугой тянущий узел, чувствовать слабость в ногах и покалывающую дрожь на кончиках мягких подушечек пальцев. Наконец, именно это неизвестное «что-то» так непреодолимо тянуло меня навстречу почти незнакомому человеку, принуждало отказаться от набивших оскомину правил, внутренних запретов на близкие контакты с кем-либо посторонним.

Я шла за Хаосом, не веря ему ни на секунду, только из-за того, что не видела для себя иного выхода?

Ложь.

Если б я совсем не доверяла ему, то никогда и ни за что не решилась бы привлечь его внимание к своему бедственному положению. В конце концов, какая разница, какой смертью умирать.