Кто в России не ворует. Криминальная история XVIII–XIX веков - Бушков Александр Александрович - Страница 11

Пока был жив Петр, все шло гладко: Девьер старательно руководил столичной полицией, по мере возможности реорганизовывая ее на европейский лад. Даже после смерти Петра и вступления на престол Екатерины I дела у генерал-полицмейстера вроде бы шли неплохо: он получил чин генерал-лейтенанта, звание сенатора, орден Александра Невского и графский титул.

Но Меншиков умел ждать… Пришло время, и Екатерина заболела настолько серьезно, что стали всерьез думать о назначении наследника престола. Моментально сколотились придворные партии, начались интриги вокруг нескольких кандидатов. То ли кто-то наплел Меншикову, что Девьер противостоит его замыслам, то ли Меншиков увидел наконец момент разделаться с навязанным зятем. Как бы там ни было, он добился у императрицы указа о назначении следственной комиссии для суда над Девьером. Указ этот он составлял, несомненно, сам. И прописана там была, если подумать, откровенная ерунда: якобы Девьер, когда весь двор скорбел об ухудшении здоровья императрицы, наоборот, веселился и говорил племяннице императрицы, что плакать вовсе и не надо; якобы говорил то же самое и цесаревне Анне Петровне: мол, плакать не надо, лучше выпить бокальчик вина, якобы, встретив заплаканную цесаревну Елизавету, только смеялся, да вдобавок как-то не так шутил с цесаревичем касательно его будущей женитьбы.

Обвинения, согласитесь, какие-то несерьезные. Во всяком случае, слабоватые для того, чтобы судить довольно высокопоставленного сановника. Ну что же, Меншиков прекрасно знал самый надежный способ погубить соперника: подпустить политических обвинений (что прекрасно действовало не только в России). Он и подпустил, тут уж его учить было не нужно. Наплел уже плохо воспринимавшей реальность императрице, что негодяй Девьер вдобавок всячески интригует против планов Екатерины назначить наследником будущего Петра II и его женитьбы, мало того, сколотил партию единомышленников. Началось следствие, как легко догадаться в полном соответствии с традициями того времени: генерал-лейтенанта, графа и сенатора без всяких церемоний вздернули на дыбу. После двадцати пяти ударов кнутом он признал все обвинения и назвал «сообщников». Императрице тут же отправили доклад: «Преступники дерзали определять наследника российского престола по своему произволу и замышляли противиться сватанию великого князя, происходившему по высочайшей воле».

Буквально за несколько часов до смерти императрица подписала указ, по которому Девьера, лишив всех чинов, титула, орденов и званий, закатали в ссылку на край света – в Охотск. Заодно туда же отправили и близкого к нему чиновника Скорнякова-Писарева. Держали, правда, на свободе. Ну, а дальше началась не столь уж редкая в тогдашних российских условиях трагикомедия. В отдаленных уголках Российской империи крайне трудно было с «квалифицированными» кадрами.

(Да что там «отдаленные уголки», если примерно в то же время в Европейской части России выпустили из острога и отправили учительствовать экземпляра, отсиживавшего срок за третье убийство. Можно представить дикую кадровую нехватку. Те, кто принял такое решение, рассуждали, должно быть, хозяйственно: человек образованный, учить детишек может как следует, а что до трех убийств – это, в конце концов, не политика, Боже упаси, а чистая бытовуха…)

В общем, сотоварищ Девьера по несчастью Скорняков-Писарев был назначен в Охотск сборщиком ясака – с юридической точки зрения оставаясь ссыльным, лишенным всех прав. И занимал эту хлебную должность около девяти лет. Потом, как случалось со многими, люто заворовался. Тут только местное начальство вспомнило, что у них под рукой имеется целый генерал-полицмейстер, пусть и бывший. И Девьера бросили на «укрепление кадров». Точно так же оставаясь лишенным всех прав ссыльным, он арестовал Скорнякова-Писарева, упрятал его под замок, а сам стал сборщиком ясака и вдобавок управляющим тем поселком под Охотском, где обитал. Весело порой жили в Российской империи ссыльные…

В далеком Петербурге тем временем дела с полицией обстояли не лучшим образом. Всем было попросту не до нее – то есть кого-то назначали, конечно, чиновничьи места, особенно высокие, не имеют обыкновения пустовать долго, – но особенного внимания полиции не уделяли. Хватало других забот: за влияние на юного императора Петра II ожесточенно боролись несколько придворных групп, проигравшие отправлялись в ссылку, а там император умер от оспы, началась катавасия вокруг возведения на престол Анны Иоанновны…

Почему-то Девьер задержался в ссылке на целых пятнадцать лет. Взойдя на престол, Анна многих вернула – но не его. Создается впечатление, что об опальном генерал-полицмейстере попросту забыли – не оказалось при дворе влиятельных заступников, способных замолвить словечко…

Вернула Девьера Елизавета Петровна, едва взойдя на престол. Не исключено, что они в свое время были в добрых отношениях – очень быстро Девьеру были возвращены прежние чины, ордена, имения, графский титул и даже должность генерал-полицмейстера. На которой он пробыл еще два с лишним года и даже получил очередной воинский чин генерал-аншефа (примерно соответствует нынешнему генералу армии). Однако, по воспоминаниям современников, это уже была скорее тень прежнего толкового служаки и весельчака. Пятнадцатилетняя ссылка его сломала, он уже был дряхлым и больным. Да вдобавок вокруг изменилось решительно все: новые лица, новые хитросплетения связей, новая придворная жизнь, нравы и обычаи… Девьер умер летом 1745 года – один из организаторов полицейской службы в России…

Ко времени восшествия на престол Анны Иоанновны уже стало совершенно ясно, что судебные и сыскные органы требуют нешуточных реформ. В 1728–1732 годах Петр II, а за ним и Анна Иоанновна резиденцию и двор держали в Москве. Естественно, вслед за коронованными особами в Первопрестольную перебралось большое количество дворян, от знатных до мелких, а также масса народа других сословий, от почтенных купцов до «портных с деревянной иглой». На какое-то время столичная жизнь сосредоточилась в Москве, а Петербург пришел в сущее запустение, – современники вспоминали даже, что улицы заросли травой, а зимой в город забегали волки…

Сенат докладывал императрице, что в этих условиях Московская губернская канцелярия не может справиться даже с водопадом чисто «административных» дел, не говоря уж об уголовных и судебных. И предложил проект создания двух новых учреждений, на которые можно возложить как гражданские, так и уголовные дела.

Через три месяца Анна Иоанновна подписала указ об учреждении Судного и Сыскного приказов: первый должен был заниматься чисто гражданскими делами, второй – уголовными. Тем же указом четко разграничивались функции Московской полицмейстерской канцелярии и Судного приказа: канцелярия, говоря современным языком, выполняла оперативно-разыскные мероприятия, то есть искала, ловила и доставляла. Сыскной приказ занимался следствием и судом (в те времена такое совмещение функций не было чем-то оригинальным не только в России).

С «жилищным фондом» в Москве в то время обстояло не так уж и благополучно: в свое время Петр бросил все силы на строительство Петербурга. Так что новоявленному предшественнику Московского уголовного розыска привередничать особо не приходилось, выбирали из того, что есть.

В конце концов подыскали несколько не особенно и больших зданий в Китай-городе, между Москворецкой улицей и Кремлевской стеной. Там и должны были разместиться канцелярии, «органы активного следствия» (то есть пыточные) и тюрьмы для всевозможных изловленных «татей». Современного читателя такое местоположение может и удивить, но в ту пору Москва выглядела совершенно иначе. Это сегодня мы привыкли видеть Красную площадь сурово-торжественной.

Во времена Анны Иоанновны Красная площадь, собственно говоря, была одним огромным, многолюдным базаром, с некоторыми чертами барахолки и «блошиного рынка». Практически сплошь она была покрыта беспорядочно построенными деревянными и кирпичными торговыми лавками, шалашами, навесами, где торговали товаром на любой кошелек: от немудреных съестных припасов и крестьянской одежды до драгоценных камней, золота и серебра. Была еще масса харчевен, кабаков и постоялых дворов, особенно сгрудившихся вокруг Собора Василия Блаженного. А в одном только Китай-городе вольготно разместились более ста «питейных погребов». Так что Сыскной приказ был со всех сторон зажат торговыми лавками, харчевнями, трактирами и домишками московских обывателей попроще. Из бревенчатого застенка, пристроенного прямо к Кремлевской стене, каждый день доносились вопли бедолаг, которых (за дело, впрочем) вздергивали на дыбу, пороли кнутом и гладили по спине горящими вениками, – но буквально в нескольких метрах располагалось немало кабаков, где москвичи преспокойно гулеванили, в общем, и не обращая внимания на столь неприятное соседство (таковы уж были нравы эпохи).