Вольная (СИ) - Ахметова Елена - Страница 1

При безальтернативном выборе из двух противоположных сущностей обе будут являть собой исключительную дребедень.

— аксиома Эскобара

Ошейник сидел так плотно, что кожа под ним начинала гореть от малейшего движения. Я в очередной раз ощупала замок и подумала о почтенном чорваджи-баши Сабире в крайне непатриотичном ключе.

Солнце припекало даже через щели в рассохшихся серых досках, из которых был сколочен загон для рабов. Я занимала его в гордом одиночестве, но роскошные по местным меркам условия что-то все никак не приводили меня в приподнятое расположение духа.

За тонкой стенкой пестрела, шумела и непередаваемо пахла базарная площадь. Тяжелый аромат нагретых специй мешался с эфирными маслами, дымом от жаровен и кальянов; сладковатая вонь скотных рядов вплеталась в общую какофонию той самой ложкой дегтя, и без того способной испортить любую бочку меда, но на этом людный центр города не останавливался — и щедро добавлял запахи человеческих тел и ношеной одежды. Временами кто-то нет-нет да протискивался так близко к стене рабского загона, что при желании я могла позвать на помощь — и даже докричаться, несмотря на царящий вокруг гам.

Искушение было до неприличного велико, но я раз за разом решала, что еще не настолько отчаялась, — хотя все равно старалась держаться подальше от решетки, отделяющей загон от передней, парадно-вычурной части лавки.

Покупатель торчал там уже почти час. О моем существовании он, по счастью, не догадывался: решетку от гостевой половины прикрывал плотный расшитый ковер, да и отвлекающих факторов хватало. В переднюю согнали всех женщин, кроме меня, — отменный товар, но в высокомерном молчании покупателя мне чудилось лёгкое недовольство. Работорговец Тахир-ага заискивал и лил в уши елей: заглянувший под навес гость был влиятелен и богат, и его благоволение значило многое. Упустить такого было никак нельзя.

— А этой всего шестнадцать, почтенный Рашед-тайфа, юна и чиста, как цветок лотоса на спокойной воде! — расхваливал работорговец очередную несчастную. Он уже почти охрип от старания, но не терял надежды. — Жемчужина моей коллекции, отрада для глаз!

Послушать Тахира-агу, так на лотос походила каждая третья, а жемчужиной вообще не была разве что я. Продолжать в том же духе он мог до заката, но его прервало недовольное бормотание господского слуги, порекомендовавшего предложить господину кого-то другого: то ли почтенному Рашеду-тайфе не нравились лотосы, то ли воду он предпочитал мутную — или женщин погрязнее; а может, он просто был славным парнем и считал, что шестнадцатилетних подростков можно продавать разве что вместе с родителями — правда, в это мне верилось слабо. Должно быть, сказывалась общая гнусность нрава, благодаря которой меня и не выставили на обозрение, как остальных.

— Взгляните на эту, почтенный Рашед-тайфа! — в голосе работорговца зазвучала тщательно скрываемая паника. Девичий голос сдавленно ахнул: должно быть, Тахир-ага выдернул кого-то вперед. — Саклаби-полукровка из последней партии, доставленной до заключения мирного договора, больше таких завозить не станут!

Я ругнулась в голос и прикрыла глаза. Единственной полукровкой в партии была вечно перепуганная тринадцатилетняя девчонка с рыжими, как закатное солнце, волосами и мелкой россыпью золотых веснушек на плечах, и оторвать ее от матери мог разве что такой шакалий сын, как Тахир-ага.

А вот что мне следовало держать язык за зубами, я поняла только парой мгновений спустя — по напряженной тишине в лавке.

— Кто там?

Голос почтенного Рашеда-тайфы я слышала впервые — как, кажется, и сам работорговец, потому и замешкался от неожиданности, прежде чем ответить:

— Я запер это ар-раджимово отродье в женской оболочке, чтобы она не посмела оскорблять своим видом взгляд почтенного Рашеда-тайфы. Аиза дика, грязна и дурно воспитана, господин, я не смею…

— Показывай, — прервал его слуга.

Тахир-ага еще попытался сопротивляться, уже чуя неладное, но авторитет гостя все-таки вынудил его с печальным вздохом отдернуть расшитый ковер, прикрывающий решетку загона от «чистой» части лавки. Я шарахнулась назад, в темный угол, но было поздно.

— Арсанийка? — неподдельно удивился почтенный Рашед-тайфа.

Я прижалась спиной к противоположной стене и подтянула колени к груди. Описывая меня, работорговец в кои-то веки не солгал ни словом, но Рашед-тайфа уже соскочил с горы расшитых подушек, позабыв про поднос с шербетом, порывисто шагнул вперед и разве что самолично в загон не нырнул.

Кроме того, он был гораздо моложе, чем я ожидала после раболепных речей Тахира-аги, и, вдобавок ко всему, оказался полукровкой, как и большинство благородных в Суранской империи: почтенные господа в последние годы предпочитали не брать на себя обязательства перед законными женами, а населять дворцы наложницами-иностранками. К чести суранцев, детей от рабынь они все-таки признавали и даже делали наследниками — но не сказать, чтобы лично меня это так уж обнадеживало.

Меня вообще не должны были покупать!

— Откуда у тебя арсанийка?! — напустился на Тахира-агу доверенный слуга Рашеда-тайфы — пожилой, но статный мужчина в объемистом синем тюрбане и укороченной джеллабе, из-под которой выглядывали расшитые золотом шаровары. — Почему в общем загоне?! Они же владеют магией, как мужчины!

Я мрачно скривила губы. Сидела бы я здесь, если бы владела магией на том же уровне, что и Тахир-ага, как же!

То есть сидела бы, конечно, — за игру в невинную жертву мне обещали неплохо заплатить. Но одновременно с этим обещали вызволить меня не позднее полудня, и моя вера в твердое слово чорваджи-баши Сабира пошатнулась еще два часа назад. Вместе с верой в человечество в целом.

Доверенный слуга тайфы ничуть не исправил положения дел. Его беспокойство о моем размещении оказалось всего лишь началом торгов: об одаренности арсаниек он вспомнил исключительно потому, что собирался убедить Тахира-агу, что оставлять меня в лавке попросту опасно для самого хозяина, и срочно продать меня Рашеду-тайфе — лучшее решение, до которого только мог додуматься любой здравомыслящий человек. Уж тайфа-то сможет за себя постоять!

Наученная горьким опытом, встревать в разговор я даже не пыталась — молча слушала, как моя цена постепенно снижается, и с нездоровой отстраненностью размышляла о том, сможет ли вероломный чорваджи-баши выкупить меня у нового хозяина — или все-таки придется изобретать способ сбежать из чужого дворца?

Вот где магия пригодилась бы.

— Выходи, — старательно скрывая раздражение, велел Тахир-ага и с надсадным скрипом распахнул дверцу в решетке рабского загона. — Живей, живей!

С некоторой досадой отметив, что прослушала, какую цену за меня дал Рашед-тайфа, я выбралась из своего угла и выглянула в парадную часть лавки. Перепуганные девицы из последней партии провожали меня такими сочувственными взглядами, словно догадывались, что у Тахира-аги я оказалась вовсе не случайно и надеялась дождаться подмоги, а теперь моя судьба — под большим вопросом.

Слуга схватил меня за подбородок, заставив приподнять голову, и повертел ею из стороны в сторону. Я стиснула зубы. Ошейник так сильно натирал кожу, что от движения у меня едва искры из глаз не посыпались, а открывать рот сейчас было себе дороже: Тахир-ага будто бы невзначай коснулся плетки на поясе и принялся уверять слушателей — и заинтересованных, и невольных — в моих бесчисленных достоинствах, из которых четвертью часа ранее не признал бы ни одного. Рашед-тайфа явно пропускал его слова мимо ушей.

Мудро с его стороны, если задуматься.

Доверенный слуга следовал примеру господина: с почтительным равнодушием игнорируя речи работорговца, деловито осмотрел меня с ног до головы — разве что под робу заглядывать не рискнул, за что я втайне была ему благодарна. Впрочем, он живо поумерил мою благодарность, небрежно бросив Тахиру-аге тощий бархатный кошель, чье содержимое явно ценилось ниже ткани, из которого его сшили.