Смертельные прятки - Тамоников Александр - Страница 5

Не успел Эйзенхауэр закончить фразу, как за окнами раздался ужасный раскат грома, лампочки в зале заседаний Дворца наций моргнули и потухли. По залу пробежал не то вздох, не то стон. Затем свет включился. Эйзенхауэр продолжал стоять на трибуне. Слегка ошарашенный, растерянный, он пытался взять себя в руки. Когда ему это удалось, он с улыбкой произнес фразу, которую впоследствии разнесут по всем СМИ:

– Да, я, как истинный американец, мечтал произвести сенсацию своим заявлением. Но не думал, что выйдет так громко.

После этих слов грянули овации, обстановка сразу разрядилась, и представители четырех стран перешли к обсуждению проекта «Открытое небо».

Первым высказался премьер-министр Великобритании Энтони Иден. Он похвалил саму идею, отметил, что подобная инициатива благоприятно скажется на внешнеполитических отношениях между странами, если две ядерные сверхдержавы подпишут соглашение и откроют друг другу свое небо.

Французская сторона тоже возражений не имела, хоть премьер-министр Фор и высказался более сухо, это не было отказом.

Эйзенхауэр уже потирал руки, готовясь праздновать полную победу, когда на трибуну вышел представитель советской делегации Булганин. Он сразу же привлек к себе взгляды аудитории. Николая Булганина мало кто знал в лицо, но и тем, кто его знал, было интересно посмотреть на реакцию человека из Советского Союза. Булганин безусловно знал, какой интерес вызовет его персона. Он стоял и несколько минут ждал, пока внимание с его внешности переключится на то, что он собирается сказать.

Пятидесятилетний мужчина представительного вида. В шикарном костюме, как полагается, при галстуке. Светло-русые, тронутые сединой волосы крутой волной уходят на затылок. Глаза смотрят прямо и открыто. Общее благоприятное впечатление немного портил выпирающий вперед подбородок и чересчур суровые брови.

– Вопрос, поставленный перед нами господином Эйзенхауэром, – выдержав паузу, начал Булганин, – весьма интересен. Открыть границы всем без исключения. Показать все военные объекты, более того, отметить их на карте. Идее в смелости не откажешь. Еще более смелое заявление о том, что американская сторона готова уже сейчас открыть для всех желающих доступ на свои воздушные территории. Вопрос, по всей видимости, заслуживает серьезного внимания, и советская делегация непременно займется его изучением.

Булганин вернулся на место. Эйзенхауэр провожал его разочарованным взглядом. И это все?.. Все, что он счел нужным сказать? Глобальности вопроса как не бывало, словно представителям Союза предложили купить песок в пустыне или соленую воду в Атлантическом океане! Да что они о себе возомнили?! Считают себя выше всех – выше французов, выше англичан. Выше и важнее! Ну, разумеется, у них же в руках ядерное оружие, можно и поиграть с американцами, подразнить, чтобы те слишком не радовались.

Эйзенхауэр распалялся до тех пор, пока не понял, что совещание подошло к концу, а его участники переходят в зал, где подают коктейли. Стряхнув с себя разочарование, Эйзенхауэр пошел в зал для коктейлей. Вот тут-то его и ждал сюрприз. На пути в зал, случайно или намеренно, рядом с ним оказался Никита Хрущев. Встретившись взглядом с Эйзенхауэром, он улыбнулся и сказал:

– Я не согласен с председателем, – имея в виду Булганина, Председателя Совета Министров СССР.

Эйзенхауэр остановился. Хрущев уже давно скрылся за дверью, а он все стоял и смотрел в одну точку. «Я не согласен с председателем», – снова и снова звучало в его ушах. – «Я не согласен с председателем». Что это? Зачем? Улыбки, которая растягивала губы Хрущева, ни в словах, ни в интонации Эйзенхауэр не уловил. Шуткой такая фраза не казалась. Но зачем Хрущев сказал ее? Ответ мог быть только один: Хрущев – тот, кого Эйзенхауэр собирался вычислить в процессе этой встречи.

Истинный лидер Советского Союза теперь он: невзрачный, смешной и не слишком культурный представитель русской нации. Никита Хрущев, первый секретарь компартии, первый человек в стране. От него теперь зависит, примут русские предложение об «открытом небе» или нет.

И Эйзенхауэр принялся обхаживать Хрущева. Он не понимал, почему тот воспринял идею в штыки, почему решил, что американская сторона плетет какой-то шпионский заговор против Советов, но ему никак не удавалось нащупать хоть что-то, что смягчило бы впечатление от его предложения на конкретного человека. Как мог, Эйзенхауэр доказывал, что предложение его искреннее, что оно будет «только началом». Он никак не мог понять, что русские теряют, приняв его предложение. Они ведь знали, что разведывательные полеты над их территорией уже идут, а спустя два-три года, когда появится новая техника слежения, так называемые спутники, Советский Союз уже не закроет своих территорий. Так почему же не согласиться? Почему не повысить свою репутацию, не сделать жест доброй воли, раз ты все равно ничего не теряешь?

Разумеется, никто не знал, каким образом можно будет реализовать проект «Открытое небо». Трудности? Трудности бывают в любом новом начинании. Как обмениваться военными схемами? Как быть с предоставлением площадей для военных баз? Но ведь какие они будут, эти трудности, не знает никто. Такого просто никогда не было, а советский представитель Никита Хрущев убил идею через четыре минуты после ее обнародования, и это уязвляло самолюбие американского президента.

Как бы ни был разочарован Эйзенхауэр отказом обсудить новую идею, он продолжал вести свою линию. 22 июля он выступал с предложением развития торговли между Соединенными Штатами и СССР. В этом же выступлении он внес предложение о «Свободном обмене идеями и людьми», к которому лидеры Советского Союза проявили интерес. По крайней мере, внешне они казались заинтересованными. После фразы, брошенной до этого Хрущевым, Эйзенхауэр уже не доверял своим ощущениям.

23 июля, в завершающий день Женевской встречи, Эйзенхауэр произнес вдохновенную речь о перспективах длительного мира, основанного на справедливости, свободе и благосостоянии народов. Он заявил, что верит в то, что отношения между странами станут лучше, а угроза всеобщей трагедии современной войны исчезнет совсем. «Американскому народу не нужна война, ему нужен мир, стабильность и вера в будущее, – проникновенно произнес он. – Я убежден, что такого же мнения придерживаются и все собравшиеся. Мирный дух Женевы должен способствовать улучшению мирного духа всего мирового сообщества».

Его речь наградили бурными овациями, а Председатель Совета Министров Булганин, прощаясь с Эйзенхауэром, выразил уверенность в том, что дела между их странами будут улучшаться, при этом первый секретарь Хрущев многозначительно улыбнулся и промолчал, оставив в душе президента США неприятный осадок.

Эта улыбка и сейчас стояла перед мысленным взором Эйзенхауэра. Даже слова Джона Даллеса, который не преминул напомнить, что предупреждал о бесплодности попыток Эйзенхауэра договориться с коммунистическими лидерами, не так сильно повлияли на душевное спокойствие президента, как эта слабая улыбка Хрущева.

Теперь, лежа в больничной постели, Эйзенхауэр почти наверняка знал, что болезнь, которая настигла его спустя месяц после встречи в Женеве, была спровоцирована именно этой улыбкой. Да еще, пожалуй, той фразой, которую бросил первый секретарь после выступления Эйзенхауэра 18 июля. Они не давали ему покоя, заставляя снова и снова думать о том, какие планы населяют голову коммунистического лидера, что он намерен предпринять, чтобы доказать свое превосходство. Угроза ядерной войны казалась Эйзенхауэру неизбежной, и он снова и снова задавал себе вопрос: не спровоцировал ли он руководство СССР к решительным действиям и не станет ли он виновником самой глобальной войны за время существования человечества.

«Нужно успеть обезопасить американский народ от ядерной угрозы со стороны Союза. Сейчас, сразу после Женевской встречи, Хрущев не станет предпринимать никаких действий. Раз он вышел в лидеры, значит, он далеко не дурак, поэтому ему придется выждать время, чтобы его поведение не расценили как издевку над теми принципами, которые провозглашались на Женевской встрече, – размышлял Эйзенхауэр. – А это значит, что у меня есть время. Нужно поторопить конструкторов, разрабатывающих модели самолетов-разведчиков. Пусть поторопятся и дадут американскому правительству высотный самолет в кратчайшие сроки. И пусть Хрущев хоть сто лет отклоняет предложение об „открытом небе“, если у нас будет самолет, способный летать на высоте, недосягаемой для советских средств ПВО, они будут летать над Союзом и приносить нам информацию о стратегически важных объектах. Чего бы это ни стоило лично мне, Америка снова завоюет лидерство в вопросах военной безопасности».