Лицей. Венценосный дуэт (СИ) - Чернов Сергей - Страница 51

— (Я — не крепостная!)

— (Конечно, нет. Ты просто дура. Защищаешь своё право вредить отцу? Нет у тебя такой свободы! Не заткнёшься — в камеру закину. И пинков навешаю), — хватило отповеди, моя малолетняя реципиентка ворчит, но глухо и вдогонку.

— Что у вас там с министерством?

— Мы им поставим условия: цена в два раза больше, предоплата в пятьдесят процентов. И жёсткий график денежных перечислений. Но пока молчат. Если они хотя бы переговоры начали, пришлось бы тебя придерживать. С болью в сердце, конечно, — последнюю фразу папахен говорит с улыбкой.

Не улыбнуться в ответ невозможно, красивый он мужчина. Повезло с ним мачехе. А мне так повезёт? Неужели мне так и достанется всего лишь Пистимеев… н-ю-ю-ю, что за дела?

— Как думаешь, пап, а ролик со мной телевидение выпустит? — мне надо выбросить Пистимеева из головы, а то разливается внутри какое-то неуместное томление.

— Тебя сильно огорчит, если нет? — папахен кидает на меня испытующий взгляд.

— Мне фиолетово, — применяю недавно вошедшее в моду словечко. Папочка сразу не включается.

— Это как?

— Фиолетово, до лампочки, по барабану, — охотно расшифровываю, — всё равно мне, короче…

С минуту папахен переваривает. Кажется, его удивляет моё отношение.

— Мы сразу узнаем, когда дойдёт до кое-кого. Если переговоры с министерскими вдруг пойдут, как по маслу, значит, они поняли, что их ждёт. Среди журналистов был один наш. Мы его придержим. Остальных, включая телевизионщиков, притормозят они.

— А если не смогут притормозить?

— Если не смогут, их трудности. Мы государственные каналы не контролируем.

Разоткровенничался папахен. Это мне плюшки за разумное и сдержанное поведение. Где-то я понимаю подростковый максимализм Данки. Не сказать, что ситуация совсем мерзкая, но лёгкий неприятный запашок есть.

— (Успокойся, дурочка!), — Данка бурчит что-то невнятное и недовольное, — (Мы сделали всё, понимаешь, всё! Всё, что могли. Дальше — дело взрослых).

— Пап, давай так, — пытаюсь нащупать компромисс, — делайте, как знаете. Но если что, в частном порядке, в рамках лицейского общения, я им врежу. Точно так же, как в интервью. Договорились?

Думал папахен долго. Мы уже приехали, а он всё размышляет.

— Хорошо. Но ни в коем случае не журналистам, — говорит он уже на выходе с парковки. — В конце концов, вы подростки, никто не ждёт, что вы будете держать язык за зубами.

— Мы с Викой держим свои языки на железной цепи, — улыбаюсь слегка надменно.

— Хорошо. Тогда до Нового года помалкивайте.

— До Нового года сама не собиралась, — мы входим в подъезд, — Здрасте, Вера Степановна!

— Надо четверть завершать, а эти скандалы сильно от учёбы отвлекают.

26 декабря, среда, время 16:05.

Квартира Молчановых.

— Умница ты моя, разумница, — в прихожей папахен трепет мне волосы и целует в щёку.

— Это что тут за нежности при живой жене?! — застукавшая нас Эльвира подпускает в голос максимальную стервозность и грозно упирает руки в бока.

— Ты тоже хочешь? — как только моя куртка и сапоги покидают меня, бросаюсь ей на шею. Поцелуев восхотелось? Щас засыплю!

— Как от тебя свежестью с мороза пахнет, — мачеха делает вид, что отталкивает меня, — ну, хватит меня слюнявить…

Самый лучший способ снять стресс — нацепить сбрую, утянутую до предела. Какой бы опыт у меня не был, но юный организм до сих пор потряхивает. А как иначе? Я, всего лишь девятиклассница, только что бросила перчатку правительству. Обычный человек будет не просто мандражировать, он с катушек съедет.

Занимаюсь у станка. Через сорок минут хруст суставов и скрип связок железной щёткой вычищают из меня все переживания. Вернее не меня, а Данку.

Вечером меня ждёт сочинение по «Войне и миру». Есть кое-какие мысли по поводу Кутузова и Наполеона. Которых, между прочим, Лев Николаевич не высказывал. Я ж говорю, он не всё заметил.

28 декабря, пятница, время 13:10.

Элитный ресторан на Кузнецком мосту.

Варданян, Молчанов, Кузьмичёв.

Владислав Олегович.

Замминистра сегодня имеет вид не такой вальяжно непробиваемый, чувствуется какая-то перспектива в предстоящем разговоре, невзирая на некоторую мрачность. Шеф сердечно с ним здоровается, я вслед за ним тоже улыбаюсь. Надеюсь, выглядит искренне.

— Заказывайте, — радушный жест, — я уже выбрал.

— Друг мой, — традиционно обращается ко мне Тигранович, — не ударить ли нам сегодня по французской кухне?

— Тогда положусь на вас, Сергей Тигранович. Я слабо в ней ориентируюсь. Только без лягушек, — уточняю свои вкусы последней фразой.

Шеф уверенно делает заказ, дальше все вместе уточняем, какое вино употребим. Чем не тема для светской беседы.

— Новый год на носу, — мечтательно вздыхает Тигранович, опуская ложку в жюльен, — ах, какой это праздник был в детстве!

— Сейчас праздник в том, чтобы радовать своих детей, — поддерживаю тему. Кстати, надо бы девочкам своим что-то подарить. Сделаю-ка я ход конём. С Даной посоветуюсь, что подарить Эльвире, а с ней, что подарить дочке. Так и выкручусь.

— Да, дети… — тяжело вздыхает наш визави, — иногда такой подарок преподнесут…

Намекает? Наверняка. Но тему не развивает, надо спокойно поесть, как учит великий Сергей Тигранович, а потом пусть желчь вскипает. Полному желудку только на пользу. Замминистра Кузьмичёв принимает такой стиль, не сговариваясь с нами.

— Зима нынче хорошо началась, — бросаю взгляд за окно, — снега не много и не мало. Как раз, чтобы не тонуть в нём и видно, что зима.

Со мной соглашаются. О погоде говорить безопасно даже заклятым врагам, давно известно. Под такие нейтральные разговоры мы приканчиваем первое, салаты, разделываемся с омарами. Тигранович сегодня решил не отставать от моды в кругах, которые, самонадеянно на мой взгляд, считают себя элитой. Среди свинопасов они элита, мысленно злословлю.

— Сергей Тигранович, зачем вы так сделали? — замминистра делает ход первым, тон его укоризненный. Он прав, мы уже потягиваем кисленькое вино, с основными блюдами покончено, можно и начинать.

— Анатолий Степанович, дорогой мой, хотите верьте, хотите — нет, но мы ничего такого не делали, — Тигранович крайне любезен. А чего бы ему не любезничать, все козыри у нас.

— Владислав Олегович, — замминистра обращается ко мне, — это же ваша дочка. Будете меня уверять, что не знали, что она собирается выдвигать такие абсурдные требования?

— Анатолий Степанович, мы не говорим, что не знали. Мы говорим, что сами ничего не делали. А знать, вы тоже знали. Мы же вас предупреждали о грозящих неприятностях, помните?

Наш собеседник задумчиво смотрит на меня сквозь стекло фужера. Объясняю до элементарных подробностей, чтобы самый тупой понял.

— Конечно, я знал и начальству докладывал. Дочка у меня с характером. Её с друзьями грубо выбросили за борт, они защищаются, как могут. Перебрали через край? — еле заметно замминистра кивает, — так и с ними никто не церемонился. Я даже ничего ей не советовал, поддерживаю только морально. Обошлись с ними совершенно, простите, по-свински. Вы работайте, завоёвывайте Лицею славу, а призы и премии получать будет кто-то другой.

— Анатоль Степаныч, дорогой мой, сами видите. Владислав Олегович переживает, как отец. Не более того, — ловко закругляет мой спич Тигранович. — Более того, мы своих лихоимцев пера придержали.

— Скандал всё равно вышел за рамки Лицея. Дошли до Петербурга отголоски, — недовольно замечает замминистра.

— Но ведь во всю силу, на всю страну пока не грохнуло, — утешает Тигранович.

— А ведь всего-то и надо было, — укоряет замминистра, — ввести в ваш совет директоров нашего человека. Мы же ничего такого не просили. Одна маленькая декоративная должность…

— Ах, бросьте! — отмахивается шеф, — знакомы с такими заходами. Сначала декоративная должность, а лет через пять национализация и с днём рождения, новая госкорпорация. А всех нас — на улицу. Плавали, дорогой мой, видели.