Слепень (повести) - Любенко Иван Иванович - Страница 5

– Обижаете! Не только кассира, но и управляющего отделением Волжско-Камского коммерческого банка под протокол опросили. Такие клиенты, как Тяглов, у кассового окошка не стоят. Им наличность приносят с поклоном и кофею предлагают откушать прямо в начальственном кабинете-с.

– И что говорят?

– Да ничего особенного. Заметили, что грустный он был какой-то, подавленный. От угощения отказался. Видать, уже тогда знал, болезный, что руки на себя наложит. Ох, помилуй, Господи, его грешную душу!

– Благодарю вас, Ефим Андреевич.

– Не стоит, Клим Пантелеевич. Уж сколько раз вы меня выручали, скольких душегубцев помогли изловить – одному Всевышнему известно, не считая нас с вами, – хохотнул сыщик и добавил: – А доктору Нижегородцеву передайте: пусть его супружница поменьше лясы точит с госпожой Тягловой. Уж рассуждения у неё слишком фантазийные. Готов спорить на «красненькую»[2], что недавно вы встречались с Николаем Петровичем, вот он и попросил вас ввязаться в это дело.

– Ох, смотрю, и агентура у вас!

– А как же! Работаем-с.

– Рад был вас слышать.

– Взаимно.

– Честь имею кланяться.

Адвокат положил трубку. И хотя многое прояснилось, тем не менее после разговора с Поляничко в сердце поселилось неприятное тревожное чувство, известное каждому, кто хоть раз случайно встречал похоронную процессию. Вроде бы и покойного не знаешь и расстраиваться глупо, но душа всё равно печалится, будто понимает, что когда-то и ей придётся отправиться в дальнюю дорогу.

Дабы отвлечься от грустных мыслей, Клим Пантелеевич снял с полки «Пёстрые рассказы» А.П. Чехова и принялся читать.

Церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы находилась на северной окраине Ярмарочной площади, за бывшей Тифлисской заставой, охранявшей город от набегов горцев. На её месте теперь высились арочные Тифлисские ворота, открывавшие одноимённый тракт. И белокаменная Успенская церковь, и грандиозные ворота были построены почти одновременно в середине прошлого века.

Дорога от дома № 38 на Николаевском проспекте до церкви занимала пять минут на извозчике или двадцать минут пешком. Но Божий храм привлекал Ардашева не только своей близостью. Восемь лет назад на Успенском кладбище нашёл свой последний приют отец Клима Пантелеевича. И потому каждое воскресенье присяжный поверенный приходил к его могиле. Вот и сейчас, после окончания Божественной литургии, адвокат вновь навестил могилу дорогого ему человека.

Уже на выходе, за каменным забором, он увидел незрячего старика, просившего милостыню. О его слепоте напоминали чёрные круглые очки. Длинная седая борода и изрезанное морщинами лицо, рваный тулуп и потрёпанный треух, перелатанные валенки – всё говорило о тяжкой доле христарадника. Несмотря на жалкий вид, было в старце что-то светлое и доброе.

Присяжный поверенный нащупал в кармане целковый и опустил в медную кружку. Раздался лёгкий звон. Старик поднял голову, снял очки с закопчёнными стёклами и протянул их Ардашеву:

– Это тебе, барин.

– Зачем они мне?

– Не побрезгуй.

– Оставь себе, старик.

– Это не я прошу, это убиенная душа просит.

– О чём ты?

– Возьми, мил человек, хотя бы на время. Вернёшь потом, когда в них нужда отпадёт.

Адвокат пожал плечами, сунул очки в карман пальто, поднял меховой воротник и махнул извозчику.

Не прошло и четверти часа, как сани остановились у большого каменного дома на Воробьёвке.

Клим Пантелеевич покрутил ручку механического звонка. Через несколько секунд дверь отворилась. На пороге появилась не лишённая красоты дама в траурном платье лет двадцати семи.

– Позвольте представиться…

– Да-да, я вас знаю, – перебила хозяйка. – Мы знакомы через доктора Нижегородцева. Я была на ваших процессах в окружном суде. Проходите, пожалуйста.

– Благодарю.

– Одежду можно повесить на вешалку. К сожалению, горничная сбежала, а новую прислугу пока найти не удаётся. О доме пошла дурная молва. Я, признаться, и сама боюсь тут находиться, но что делать? Нельзя же всё так взять и бросить.

– Хотелось бы осмотреть кабинет вашего покойного мужа. И ещё, Елена Ивановна, не могли бы вы рассказать, как всё произошло? То есть, где находились вы в тот момент, когда прозвучал выстрел?

– В этом кресле, – показала она рукой. – Сидела читала книгу. Потом хлопок… Я сразу поняла, что это был браунинг. Муж учил меня стрелять. Мы как-то тренировались в Архиерейском лесу… Я тотчас забежала к нему. – Голос вдовы задрожал, и по щеке покатилась жемчужная слезинка. Она тут же спохватилась, смахнула её рукой, перевела дыхание и продолжила: – Он сидел в кресле с повёрнутой влево головой. Руки свисали, и пистолет лежал на ковре.

– Что ж, давайте зайдём.

Клим Пантелеевич открыл дверь. Прямо перед ним стоял письменный стол из красного дерева. На полке книжного шкафа мирно дремал большой рыжий кот.

– А где кресло? – поинтересовался адвокат.

– Велела выбросить, как и ковёр. Всё было залито кровью.

Ардашев кивнул и, разглядывая стол, осведомился:

– Тут всё так, как было в тот день? Или тоже навели порядок?

– Я ничего не трогала, кроме портсигара. С ним удивительные вещи происходят: помню, лежал здесь на столе, а потом вдруг исчез и очутился в шкафу среди белья. Я только подумала, что надобно его рассмотреть получше, как он вновь пропал. Часа через два обнаружила его под кроватью. Но доставать не стала. Пусть, думаю, там и лежит.

– Позвольте на него взглянуть?

– Сейчас принесу.

Госпожа Тяглова вернулась быстро. В руках она держала золотой портсигар, напоминающий книжицу с обложкой, щедро усыпанной драгоценными камнями: изумрудами, рубинами и бриллиантами.

– Представляете, захожу в спальню, а он – на моей тумбочке. Словно сам в руки просится, – выговорила изумлённая женщина и передала портсигар.

– Какая филигранная работа!

Клим Пантелеевич надавил на едва заметную кнопку, и две половинки открылись. Его взору предстала удивительная картина: чёрная эмаль, покрывавшая гильошированную поверхность, образовывала бесконечное количество мелких чешуек. Ближе к середине их цвет постепенно приобретал красный оттенок. Но стоило на внутреннюю часть крышки попасть солнечному лучу, как прямо по центру начал проявляться кроваво-красный круг, в котором можно было различить перевёрнутую звезду. Рассмотреть, что же было изображено внутри, мешала последняя папироса, делившая нижнюю часть портсигара пополам. Адвокат уже дотронулся до неё пальцами, чтобы вынуть, как вдруг почувствовал, что у него из-под ног уходит земля и перед глазами поплыли круги. Внезапно раздалось шипение, и ещё недавно спокойно спящий кот прыгнул прямо ему на грудь. От неожиданности присяжный поверенный выронил портсигар на ковёр. Его крышка захлопнулась, и рыжая бестия, довольно проурчав, тут же исчезла за дверью.

– Вам плохо? – испуганным голосом вопросила вдова.

– Простите, что-то голова закружилась.

– Нет, это вы уж меня простите за Шамана. Сама не знаю, что с ним приключилось. Спал себе спокойно, а потом вдруг, точно ужаленный, на вас бросился. С ним никогда такого не было. Вообще-то он смирный у нас, вернее, у меня… я-то теперь одна, – и вдова зарыдала. Тотчас же по дому пронёсся гул, и печная заслонка упала на пол.

Елена Ивановна быстро вытерла кружевным платочком слёзы и примолкла. А потом тихо вымолвила:

– Слышали? Стоит мне заплакать, и сразу в доме что-то случается: то посуда бьётся, то в печных трубах гудит, а теперь вот сами видели…

Клим Пантелеевич поднял портсигар и положил на стол. Задумавшись на несколько секунд, он сказал:

– Я кое-что забыл в пальто.

Когда адвокат появился, он надел тёмные очки и вновь открыл портсигар. Достав единственную папиросу, Ардашев принялся разглядывать внутренний рисунок. Потом защёлкнул крышку и передал дорогую вещицу хозяйке.

– Уберите его от греха подальше. Не дай Бог пропадёт ещё.