Отголосок (ЛП) - Блэр Э. К. - Страница 6

Доставая еще один чемодан из шкафа—гардероба, я продолжаю монотонно собирать свои вещи. Я больше не могу оставаться в Чикаго. Эта жизнь больше не принадлежит мне, потому что той жизни, о которой я так мечтаю и хочу, больше не существует. Это всего лишь еще одна упавшая звезда, под которую я загадывала желание. А то, что я жажду, это всего лишь мечта, поэтому вчера я решила, что хочу взглянуть на эту мечту, на то, как все могло было быть, на то, как все должно было быть. Потому что эта мечта, это все, что осталось у меня после его смерти, я очень хочу увидеть ее своими глазами. Я должна увидеть ее, чтобы знать, что она была реальной. Поэтому я уезжаю в Шотландию. Я понятия не имею, что делаю, но здесь я больше не могу оставаться.

Я продолжаю собирать вещи по пентхаусу, когда раздается телефонный звонок.

― Миссис Вандервол? ― говорит Мануэль, когда я отвечаю. ― Миссис Жаклин Брукс пришла к вам. Могу я ее впустить?

― Оу, ― растерянно говорю я, совершенно не ожидая сегодня гостей. ― Э, да. Пожалуйста, пусть поднимается.

Я вешаю трубку, размышляя, что она хочет. Мы толком не говорили с ней с того момента, как открылась правда о настоящем отце Алекса, но что тут можно еще сказать? На самом деле, она никогда не была моей настоящей подругой, она была просто той, с кем я общалась, чтобы угодить Беннетту.

Я открываю дверь, когда до меня доносится тихий стук, и приветствую Жаклин, которая на руках держит Алекса.

― Пожалуйста, проходи, Жаклин.

Она едва смотрит мне в глаза, когда проходит внутрь пентхауса и медленно идет к центру комнаты перед тем, как резко останавливается и разворачивается, смотря мне в глаза. Так мы стоим какое—то время, пока я молчаливо наблюдаю, как слезы набегают на ее глаза.

― Мне так жаль, ― говорит она дрожащим голосом, и я перевожу взгляд на ее ребенка. Когда он становится беспокойным в ее руках, она усаживает его на пол, и он сосредотачивает все внимание на мягкой игрушечной лягушке, что держит в своих руках.

Подходя ближе, я опускаюсь на колени перед ним, и наши взгляды встречаются. Я пользуюсь этой минутой, чтобы пристально рассмотреть черты его лица, и под детской пухлостью, что присуща всем малышам, я вижу Беннетта. Я никогда пристально не рассматривала ребенка до этого, но мне следовало бы это сделать, потому что все просто очевидно. Вот он, Беннетт, здесь, он виден в чертах этого малыша, и в животе все стягивается болезненным узлом. Я стискиваю зубы, когда чувствую, как жар ярости распространяется в моей крови вместе с потребностью ударить кулаком в лицо этого ребенка. Мои ладони изнывают от желания, практически умоляя мои пальцы сжаться таким образом, чтобы я могла с силой обрушить удар на наследие Беннетта, которое сохранилось в виде этого малыша. Я ненавижу этого ребенка, потому что он продолжение жизни мужчины, который разрушил до основания мою жизнь.

Александр тянется ко мне с улыбкой и прикасается к моей щеке, и мне приходиться подавить мерзкий привкус отвращения, что подкатывает к горлу. Мне требуется огромная сила воли, чтобы отстраниться и не отбросить от себя маленький кусок дерьма через всю комнату.

Когда я поднимаюсь, Жаклин выдыхает, одолеваемая стыдом.

― Нина... Прости.

― За что? ― равнодушно отвечаю я.

― За то, что причинила тебе боль.

Но мне не больно, поэтому я просто отвечаю:

― У всех есть свои секреты, все лгут, и все в какой—то мере прибегают к обману, чтобы достигнуть желаемого. Мы бы не делали этого, если бы чувствовали раскаяние; мы делаем это, потому что в нас заложено право на поиски своего счастья. ― Мои слова застают ее врасплох, когда я прямо спрашиваю у нее: ― Ты достигла желаемого счастья, когда трахала моего мужа?

Она делает глубокий вдох, и еще больше слез катится по ее щекам, и она отвечает:

― Да.

Я киваю в ответ, когда она спешно прибавляет:

― Но меня не делает счастливой тот факт, что я причинила тебе боль.

― Людям свойственно причинять боль другим по пути к своему счастью. Если трахая моего мужа, ты была счастлива, никогда не смей извиняться за это. ― Она склоняет голову немного на бок и смотрит на меня взглядом полным жалости. ― Не волнуйся за меня, ― продолжаю я. ― Ты не сможешь этим сломить меня, невозможно сломить то, что уже сломлено.

― Он никогда не любил меня, ― резко выдыхает она признание. ― Он никогда не желал меня. Я воспользовалась им, когда он был пьян. Я прекрасно знала, что один взгляд на меня вызывал у него отвращение ко мне после того, что произошло, но он сохранил добродушные отношения ради Алекса.

Жаклин становится все более расстроенной, пока я просто стою перед ней и выслушиваю это все. Ее голос срывается от нестерпимого, переполняющего ее горя, когда она добавляет глухо:

― Но он всегда любил тебя.

Тяжело вздыхая, я слабо улыбаюсь, качая головой, и говорю:

― Я так полагаю, что в итоге, это не имеет значения. Каждый остался сам по себе.

Она вытирает руками щеки и делает пару глубоких вдохов, в попытке успокоиться, перед тем, как взять на руки Алекса, и затем она задает еще вопрос:

― И что теперь?

― Это хороший вопрос, тот, на который мне определенно нужно найти ответ, но тут я этого сделать не смогу.

― Ты уезжаешь?

― Именно, ― говорю я, кивая в ответ.

― Куда? Надолго ли?

― Я не знаю, ― говорю я ей, не желая, чтобы она знала. Я в последний раз бросаю взгляд на ее сына, затем вновь обращаю внимание на нее. ― Ты не единственная, у кого есть свои тайны. Они есть у каждого из нас.

Она отвечает на мои слова легким кивком и начинает двигаться по направлению к двери. Я следую за ней и прощаюсь с женщиной, которая оказалась безрассудно втянутой в мою паутину лжи. Но в отличие от меня, она возвращается к своему мужу, который все еще слепо полагает, что этот ребенок его, и продолжает жить с ней, в то время как я готовлюсь посмотреть на то, что могло бы быть моим. Если бы только...

― Прости меня, Элизабет.

Мое сердце замирает при звуке его голоса, когда я закрываю дверь, я оборачиваюсь и смотрю на него через плечо. Я вижу его лицо и внезапно чувствую спокойствие. Он стоит прямо за мной, со своими темными волосами и печальными глазами.

― За что?

Пик склоняет голову, засовывая руки в карманы брюк, и я могу видеть, насколько напряжены его мышцы под всеми переплетениями татуировок.

― Я отнял это у тебя, ― проговорил он с горечью в голосе, подняв на меня взгляд своих глаз.

― Что отнял?

― То, что есть у нее. То, что заслужила ты.

― Может, ты наоборот сделал мне огромное одолжение, ― проговорила я. ― Все равно я была бы ужасной матерью.

Качая головой, он возражает.

― Нет. Ты была бы прекрасной мамой. ― Пик неуверенно вздыхает, и я чувствую, как сожаление сочится с каждым его словом. ― Прости, что я отобрал это у тебя.

Правда в том, что я понятия не имею, какой была бы мамой, но я хотела бы попробовать взять на себя эту роль с поддержкой Деклана. Я верила, что он мог спасти меня. Верила, что его любви было бы достаточно, чтобы сделать меня лучше. Но я не стала лучше, без него я вообще никто.

Пустышка.

― Такова жизнь, да? ― говорю я подавленно, пожимая плечами.

― Не та жизнь, которую я хотел, ― говорит он, делая шаг ко мне. ― Всё, чего я хотел ― дать тебе лучшую жизнь. Всё, чего я хотел ― это вырвать замок с двери, когда ты была малышкой, и освободить тебя из гребаной кладовки. Я хотел отогнать прочь все те разы, что мне приходилось насиловать тебя. Я хотел стереть все те избиения, и остальную твою боль. Но я облажался.

Рядом с ним мне не требуется моя стальная клетка, и я позволяю слезам катиться по щекам, и я реву, потому что все, что я когда—либо хотела в своей жизни ― испарилось. Я хотела забыть весь этот кошмар.

― Я никогда не хотел так разрушить тебя.

― Я знаю.

― Я запаниковал. Я испугался и потерял контроль, ― он пытается объяснить, хотя его напряженный голос, кажется, скоро сломается.