Матёрый - Донской Сергей Георгиевич - Страница 19
- Предыдущая
- 19/83
- Следующая
Парни заржали, и молодой оптимизм попытался вернуться даже к Суле, раздосадованному результатами утреннего поединка. Но от смеха щёлкнула челюсть, заставив его поморщиться.
– Ты чего? – участливо спросил товарищ. – И бланш ещё этот… Конкретный, прямо скажу, бланш.
– Ковбой тут у нас под боком объявился, – указал Суля кивком на соседний дом. – Борзый.
– Здоровье у него лишнее? – недобро удивился Комиссар и пообещал уверенно:
– Отдаст. Хочешь, пойдём проведаем твоего ковбоя?
– Не к спеху… Вот Хряк свалит, тогда и включим мужика этого в программу культурных развлечений.
Комиссар поскрёб темя и признался:
– Телки мне больше всяких мужиков нравятся.
– Смотаемся в город, – сказал Суля, продолжая глядеть на ненавистный ему дом, – снимем какую-нибудь соску на вечерок. – Он причмокнул губами.
– С нашими финансами телок только возле вокзала искать, – невесело констатировал Комиссар. – По полтиннику за штуку.
– Чем синеглазок немытых, так лучше пролетариат бесплатно трахать… Дрыном по хребтине. – Суля сплюнул. – Вот же паскуда этот Хряк! Сам оттягиваться в городе будет, а мы торчи теперь на стройке, как проклятые…
Парни никогда не испытывали к шефу того уважения, которое старательно изображали в его присутствии. Да и телохранителями их можно было назвать с большой натяжкой. В первую очередь оба являлись хранителями своих собственных молодых и здоровых тел. Хозяин мог бы ограничиться Рокки, но пёс не умел приносить тапочки, а эти двое умели. И не только тапочки, но и любые другие предметы. Кроме того, смотрелись они достаточно внушительно, чтобы Мамотину в общественных местах не перечили и уступали дорогу. Живые двухметровые декорации обходились ему недёшево, но за любые удовольствия приходится платить, будь то минет проститутки или холуйская улыбочка охранника.
Суля на улыбки был не очень щедр – фиксы, хоть и золотые, не слишком располагали к веселью. Были бы зубы в драке потеряны, а то…
В позднем отрочестве он задумал стать бандитом.
Кличку себе придумал – Сулейман, собрал кодлу.
Поначалу они только карманы алкашам чистили да у припозднившихся женщин сумочки отбирали, а потом и настоящее дело подвернулось. Завёлся в округе один коммерсант, грек по национальности. Кафешку держал, пару чебуречных. К нему-то и вломились юные разбойнички в шапочках с прорезями для глаз. Он один дома был – бабы его с утра по своим бабьим делам разбежались. Наставили ребятишки на него две поджиги, один настоящий обрез и стали дознаваться, где деньги лежат. Грек сразу отдал штуку, а налётчикам показалось мало. Скрутили его проволокой, заткнули рот и приступили к пыткам. Например, утюг в ход пустили – тогда про этот способ даже анекдоты ходили. Потом ногти срывали плоскогубцами. А под конец стали убивать, потому что денег у грека больше не оказалось, а значит, и жить ему было больше незачем. Резали его ножами, найденными в кухонном шкафу, все по очереди. Плакали, блевали, но резали. На прощание дали друг другу разные страшные клятвы и разошлись по домам.
А недели через три всех трех мушкетёров вычислили. Один крендель свою долю взялся просаживать в том самом кафе, которое принадлежало недорезанному коммерсанту. Живучим он оказался, падла. Или кухонные ножи
– тупыми. В общем, не повезло на» лётчикам. Большие сильные мужики выловили их поодиночке и привезли ночью в кафе. Двоих заживо сварили в электрическом чане на кухне, а Сулю в кипяток только по колени окунули – пожалели. Он был тогда светловолос, упитан, щеки носил румяные.
Зачем такой товар портить, сказал грек, остановив жестом своих заступников, и принялся неловко расстёгивать ширинку перебинтованными руками.
Товар все-таки испортили – выбили Суде передние зубы, не поверили его слёзным обещаниям, что кусаться не будет. У проклятого грека оказалось много друзей и родственников, поэтому несколько суток, проведённых в подсобке кафе, запомнились Суде необычайно ярко, хотя, конечно, мемуары на эту тему он писать не собирался. Изуродованные ноги и вставные зубы тоже не давали забыть о печальном опыте.
Суля с ненавистью взглянул на раскалённое добела солнце и спросил у Комиссара:
– Пиво в холодильнике осталось?
– Последние две банки выцепил.
– Тогда водки притащи, что ли.
Комиссар рассудительно ответил:
– Пусть сначала Хряк свалит, потом и отметим его отъезд.
– Ага! – злобно буркнул Суля. – Как же! После него всегда хоть шаром покати. Он лучше гаишникам за перегар сотенную отстегнёт, чем нам хоть каплю оставит.
Комиссар поскрёб ощетинившуюся голову, забравшись пальцами туда, где за надбровным дугами начинался лоб, и сокрушённо вздохнул.
При своей явно уголовной наружности он рос жизнерадостным, компанейским, добрым юношей. Если и бил кого-то, то не по злобе, а из нужды. Когда сигарет или чипсов страсть как хотелось, уже почти двухметровый, но ещё несовершеннолетний, подходил Комиссар к одинокому прохожему на ночном пустыре и вежливо предлагал: дядя, гони монету, а то у меня нет. Дяди не могли отказать трогательному подростку, что-нибудь да подавали. Но однажды – хлоп! Комиссар приоткрыл один глаз, а по голове опять – хлоп! И ещё, ещё.
Толком он тогда так ничего и не понял, кроме того, что было очень больно и обидно. Комиссар сильно изменился после злой шутки, которую сыграли с ним в темноте. Растерял сразу половину природного добродушия, разочаровался в действительности, даже в бога верить перестал.
В отличие от Сули он не с сопливыми дружками пошёл ножичками махать, а прибился к людям вполне серьёзным и конкретным. От той поры, когда Комиссар злодействовал в далёком городе Ростове-на-Дону, осталась у него на память драгоценная цацка, с которой он не расставался.
Разбойничать ему в принципе нравилось, да только опасное это было занятие – сегодня ты кого-то шлёпнешь, а завтра – тебя. Поэтому, поднабравшись опыта, Комиссар пошёл на дело, заранее зная, что оно станет последним. Их банда долго пасла подпольного скупщика ювелирных украшений, а накануне намеченного «скока» Комиссар взял его квартиру сам, поскольку досконально знал, какие меры безопасности применяет клиент. Перед смертью ювелир, надеясь вымолить себе пощаду, отдал грабителю самую драгоценную вещицу из своей коллекции.
Была она исполнена в виде громадной золотой стрекозы. А история, прилагавшаяся к ней, выглядела не менее впечатляюще.
Бриллиант, зажатый в золотых стрекозьих лапках, являлся якобы осколком знаменитого алмаза Тиара, добытого в начале XX века на одном из южноафриканских рудников. Некоторое время огромный камень вынашивал в своей чёрной заднице некий предприимчивый зулус, но напряжённая походка выдала его, и алмаз извлекли на свет божий изогнутым шомполом. Правительство Трансвааля преподнесло камень британскому королевичу Эдуарду, а тот передал его на обработку придворному ювелиру Ежи Ковальчику. Вместо того чтобы скрупулёзно изучить структуру алмаза со всеми его многочисленными трещинками, горячий поляк схватился за инструмент и… расколол раритет на 3 крупных монолитных блока, 11 кусков средней величины и 109 осколочков голубоватого цвета. По словам дышащего перегаром Мишани, фамильную драгоценность украсил один из обломков злополучной Тиары. В бриллианте было 189 карат, но главная ценность камушка заключалась в его родословной.
«На Западе эта вещица стоит не менее четверти миллиона, – бубнил ювелир, пытаясь заглянуть в глаза склонившегося над ним Комиссара. – Бери и уходи, богом прошу. Я ни к ментам не побегу, ни к братве, клянусь».
Не побежал. Прежде чем придушить жертву, Комиссар немного полюбовался драгоценным украшением, ощущая приятную тяжесть на ладони. Расправленные крылья и туловище золотой стрекозы были усыпаны росинками бриллиантов вперемежку с рубиновыми розами. На жемчужной головке таинственно мерцали изумрудные глаза. Красотища! Если не четверть миллиона, то тысяч пятьдесят баксов она стоит, решил Комиссар и затянул петлю.
Больше он ничего не взял в той квартире, чтобы не залететь на продаже краденого, как это часто случается. Не попрощавшись с подельщиками, убыл из Ростова и тихонько осел в Курганске. Стрекоза всегда находилась при нем в качестве своеобразного талисмана. Сбагрить кулон за реальную стоимость Комиссар пока что не порывался, опасаясь себя обнаружить. Украшение покоилось в его кармане, и приятно было думать о том, что (чем черт не шутит!) алмаз, зажатый в стрекозьих лапках, действительно стоит четверть миллиона баксов.
- Предыдущая
- 19/83
- Следующая
