Безумие на двоих (СИ) - Гранд Алекса - Страница 40

Черный – удачный выбор. Пятен почти не видно.

– Пар? Уже спустил.

Нехорошо улыбнувшись, я опускаюсь рядом с шарящим по карманам баскетболистом и выдерживаю небольшую паузу. Жду, пока его зрение сфокусируется, и взгляд перестанет мельтешить и вопьется мне в лицо.

– А давай-ка договоримся, Илья. Ты перестаешь учить меня жить, я оставляю твои двести семь костей целыми. Окей?

Согласия от спортсмена не получаю. Он все еще мычит и вряд ли способен сейчас произнести что-то членораздельное. Да и обстановка перестает способствовать хоть сколько-нибудь задушевной беседе.

На крыльцо высыпает делегация из взъерошенных родителей Латыпова, моего отца и робко мнущейся за его спиной Веры Викторовны. Все они начинают одновременно галдеть, швырять в меня копья угроз и обещания скорейшей расправы, только я их совсем не слышу, как будто в уши мне воткнули затычки или громкость прикрутили до нуля.

Единственное, что сейчас цепляет мое сознание – меряющая аккуратными маленькими шагами коридор Саша. Подол ее снежно-белого платья колышет ветер, поднимает вверх легкую ткань, и я невольно прикипаю к ее длинным стройным ногам. Оглаживаю хрупкий силуэт, приклеиваюсь к острым выступающим ключицам и судорожно сглатываю, утопая в бездонной синеве ее глаз.

– Матвей… опять?

Шелестит Баринова на уровне ультразвука, но я все равно по губам разбираю. Тру пальцами шею, оттягиваю футболку за воротник и упорно молчу, пока Евгения Сергеевна вовсю разоряется, засыпая меня проклятиями.

– Ты ведь совсем не изменился…

Осторожно обогнув семью Латыповых, приближается ко мне сводная сестра и замирает в полуметре, внимательно изучая линии татуировки, опоясывающей мое запястье. Силится что-то еще спросить, но замолкает, одергивая себя и возвращаясь в клетку из рамок, ограничений и условностей.

Я же достаточно свободен от них, чтобы небрежно отмахнуться от града упреков и подойти к Саше вплотную, впитывая апельсиновый аромат ее духов и перемешанный с волнением трепет.

– Не изменился, – киваю послушно, соглашаясь с ее утверждением, и уточняю, скользя подушечкой большого пальца по Сашкиной кисти: – по крайней мере, не в том, что касается тебя.

Ошеломляю Баринову своим откровением, ловлю ее испуганно-радостный полувздох-полувсхлип и только крепну в своих намерениях. На ней свое существование зацикливаю, на ее реакции откликаюсь, ее одобрение заслужить хочу.

– В остальном, дай мне немного времени.

Саша

Стою, как мешком с мукой пришибленная, а Матвей круто разворачивается и уходит по тропинке. Потому что за воротами в третий раз нетерпеливо сигналит Марковник Крестовского, раскатисто ревя двигателем.

По коже крупные мурашки ползут то ли от холода, то ли от того что меня наглухо выбило из колеи. В ноздрях терпкий аромат сандала. Как будто вся им пропиталась и дышу теперь не кислородом, а парфюмом Мота. Пряным, горьким, густым.

– Ну же, давай, Саша.

Делаю над собой неимоверное усилие, переставая пялиться на захлопнувшуюся калитку, и возвращаюсь к Латыповым. Приглаживаю разметавшиеся по плечам волосы, растираю озябшие руки и предпринимаю то, что все от меня ждут.

– Простите за испорченный вечер. Это просто… Зимин.

Выталкиваю из себя не слишком уверенно и мечтаю поскорее оказаться в своей комнате. Запереться на замок, переодеться в теплую пижаму и укутаться по самый нос в плед, вытравливая из организма поселившийся там холод.

– Мы это так просто не оставим! Правда, Андрей?

Тем временем, брызжет слюной Евгения Сергеевна, больше не напоминая сдержанную ледяную леди, которой она была в начале ужина. Безуспешно пытается оттереть едва различимые пятна крови на рубашке у Ильи и смотрит попеременно то на сына, то на мужа в поисках поддержки.

– Не лезьте. Сам разберусь.

Небрежно отмахивается от нее Латыпов-младший и прощается сначала со мной, вскользь мазнув губами по щеке, а затем и с моими родителями. Разбрызгивает вокруг шлейф неудовольствия и оскорбленного достоинства и, к моему огромному облегчению, скрывается в припаркованном за воротами автомобиле.

– Еще раз извините.

Бормочу напоследок в спину Андрея Вениаминовича и его супруги и трусливо ретируюсь, сбрасывая туфли в прихожей. Сдавливаю пальцами виски, стараясь отогнать пробуждающуюся мигрень, и направляюсь в кухню, щелкая кнопкой чайника.

Бытовые хлопоты позволяют ненадолго отодвинуть крутящиеся в мозгу мысли и переключиться на простые механические движения. Достать зеленый чай из верхнего шкафчика. Окатить заварочник кипятком. Выложить симметрично на черной тарелке безе и зефир по кругу.

– Александра!

И, хоть я и успеваю совладать с хаосом эмоций внутри, требовательное обращение все равно застает меня врасплох. Заставляет звякнуть чашкой о блюдце и замереть, поправляя сползающую маску невозмутимости.

– Да?

– Матвей тебя не обидел? Там. Наверху?

Усевшись во главе стола, с неподдельной заботой интересуется Сергей Федорович. Только мне в его вопросе отчего-то слышится совсем другое.

Сводный брат к тебе не приставал?

– Нет, все в порядке.

Отрицательно качаю головой и, расставив перед родителями посуду, занимаю место напротив отчима. Намеренно увеличиваю дистанцию между нами, выстраивая заградительные барьеры и возводя неприступную плотину до небес.

Не хочу обсуждать то, что случилось в спальне Мота. Я просто-напросто к этому не готова.

– Нет, и наглости хватило, а! Приперся без спроса, перед людьми меня опозорил.

Расстегивая несколько пуговиц подаренной нами на двадцать третье февраля серо-стальной рубашки, возмущается Сергей Федорович. Я же вжимаю голову в плечи и прячу нос в чашке, вылавливая оттуда плавающие чаинки. Вздрогнув от резкого тона, я отказываюсь поддерживать не слишком приятную беседу и упорно храню молчание, в отличие от вклинивающейся в разговор мамы.

– Сашенька, детка. Ты же не собираешься давать брату неоправданных шансов?

– Нет.

Запнувшись, я выдаю то, что от меня требуется, и, по-прежнему, не отрывая взгляда от остывшего напитка, сильнее вцепляюсь в чайную ложку. Сглатываю осевшую на нёбе досаду и совершенно некстати думаю Матвее. Витиеватых символах татуировки, смысл которых я не разобрала. Стальном блеске раскладывающих на атомы и выносящих приговор глаз. Выпирающих венах на сильных руках.

Бред.

– Сережа, мне кажется, тебе необходимо поговорить с сыном. Объяснить ему, что он не может делать все, что ему заблагорассудится, и вести себя так… как он ведет.

Резюмирует итог дня мама и, допив свой чай, поднимается из-за стола. Целует мужа в висок и отправляется в душ, потому что уже поздно и завтра ей рано вставать. Ну, а я размеренно отсчитываю секунды и обреченно вскидываю подбородок, когда ее шаги затихают.

– Александра. Ты же не забыла о том, что мне обещала?

Хрясь.

Нежное безе с глухим хрустом крошится под моими пальцами и осыпается белесой пылью на золотистую скатерть. Длинная муторная промывка мозгов и очередная порция нотаций – последнее, в чем я сейчас нуждаюсь.

– Не забыла.

Отвечаю, отчетливо скрипя зубами, и резвой ланью несусь складывать грязную посуду в посудомоечную машину. Быстро справляюсь с этим нехитрым занятием и также стремительно взмываю к себе наверх, пропуская мимо ушей несомненно убедительные доводы и аргументы в исполнении Сергея Федоровича. Чтобы наутро вскочить раньше его пробуждения и скакать вокруг мамы, словно цирковая обезьянка, с просьбой подкинуть меня на пары.

Полгода назад она сдала на права с десятой попытки и теперь вполне недурно управляет компактным Фольксвагеном Жук молочного цвета. Регулярно бывает в автосервисе и даже немного разбирается в марках моторных масел.

– Спасибо, мамуль! Ты – лучшая.

Под ее неусыпным контролем я пристегиваю ремень безопасности и отправляю в рот соленый крекер, призванный заменить мне завтрак из овсяных хлопьев. Отхлебываю из термокружки черный бодрящей кофе без сливок с ложкой сахара и клятвенно божусь, что не разолью ни капли на новенькие светло-бежевые чехлы с аккуратными черными ромбиками сбоку.