Простая смертная #2 (СИ) - Оленева Екатерина Александровна - Страница 33

И снова мне показалось, что Атайрон не придаёт должного значения случившемуся событию.

– Надеюсь, ты не в обиде, что темперамент твоей любовницы не вызывает во мне тёплых чувств? – язвительно поинтересовалась я.

Атайрон в ответ успокаивающе обнял меня:

– Ты можешь наказать её, как посчитаешь нужным. Только пожелай и ей отрубят голову.

– Так сразу и отрубят.

– На рассвете, если прикажешь.

– Ты меня испытываешь? Проверяешь? Или насмехаешься?!

Во взгляде Атайрона промелькнула неуверенность:

– Насмехаюсь? Она посмела покуситься на жизнь королевы. По закону пустыни её бы разорвали конями. Или сварили в кипящем масле.

– Я не столь кровожадна. Меня вполне устроит, если ты отошлёшь её отсюда вон и без возврата. Чтоб глаза мои эту девицу никогда не видели!

– Это слишком мягкое наказание.

– Тогда выдай её замуж, – язвительность вновь вернулась в мой голос. – Поверь, наказание ей хватит на всю оставшуюся жизнь.

– Не знал, что замужество ты ставишь на одну доску с плахой. Но, будь по-твоему. На самом деле неплохая идея. Выдам девицу замуж и пригрожу мужа лишить имущества и титула, если ещё хоть раз увижу её рядом со столицей. Но ты, как будто не слишком рада такому решению.

– На самом деле эта твоя девица меня не пугает. Или, скажем так, меня пугает не она, а та, что стоит за её спиной.

Последняя тень улыбки сошла с лица Атайрона. Он не стал притворяться, что не понимает меня, хотя было и видно, что правда его, мягко говоря, не радует.

– Хатериман? Думаешь, она действительно пыталась тебя убить руками этой дурочки?

– Конечно, нет. Она жаждет вбить клин между нами. Ей не нравится мысль о нашем с тобой счастливом воссоединении.

– Это я знаю. Что ж, в искусстве плести интриги моей матери нет равных. Придётся ещё раз серьёзно поговорить с ней. А те, по чьей вине вся эта ситуация вообще стала возможной, обязательно понесут ответственность. Я не для того плачу стражником жалованье, чтобы находить змею в своей постели.

Заметив мою насмешливо изогнутую бровь, Атайрон с усмешкой добавил:

– Фигурально выражаясь, конечно.

– Но почему же фигурально? Она и правда похожа на змею. Твоя ностальгия по пустыне переходит всякие границы.

– Всякие границы переходит моё желание взять тебя, прямо здесь и сейчас. И тратить время на разговоры на посторонние темы я больше не намерен.

***

Не помню времени, когда я чувствовала бы себя настолько счастливой. Ни в той, моей, прошлой жизни, спокойной, но слишком серой, лишённой ярких впечатлений, ни в этой, где впечатлений было хоть отбавляй, ощущение полноты жизни и исполнения всех желаний никогда не было таким полным, таким ощутим и осязаемым. У меня впервые было всё, что я желала: любимый мужчина рядом, сын, дело, которому можно себя посвятить, богатство и достаток. Но, даже когда мы живём в новом мире мы не расстаёмся с собой любимым. Не знаю, откуда в людях живёт этот страх перед счастьем? Счастье – самая хрупкая в мире вещь, которое легко разрушить простым дыханием. Только что ты был счастлив, а в следующий момент от всего, что было остались лишь воспоминания, на которые и оборачиваться больно.

 Что такое счастье? Счастье – это сон, от которого не хочется очнуться. Забытье. Самообман.

Во мне, как и в любом русском, живёт страх перед счастьем, потому что расплата за высший миг полноты бытия – его потеря и вечная тоска по ушедшему. Любовь и счастье, эти птицы живут лишь в райских садах; они не для простых смертных грешных.

В прошлый раз я была счастлива, а потом Эвил погиб.

Пережить любимых людей это как пережить часть самого себя. Что-то в тебе навсегда ломается, уходит. Когда-то, в прошлой Вселенной мы спорили с одной из подруг, что лучше – измена или смерть. Она стояла на том, что лучше похоронить любимого и оплакать его, чем потерять и презирать. Для меня странный сам вопрос: пусть сто тысяч раз изменит, уйдёт навсегда, но мысль, что человек где-то живёт и дышит… пусть не тобой, пусть не с тобой, пусть не твой, о! Это сто тысяч раз легче, чем засыпать его сырой землёй.

Когда умер Эвил, у меня было чувство, будто между небом и землёй открылись Врата, он ускользнул, а я – я застряла и бьюсь в стеклянный полог, как птица, не находя выхода. Каждый день я просыпалась, открывала глаза и вспоминала – его больше нет. Нигде нет. И с этим придётся просыпаться завтра, послезавтра – много дней. Я ждала, когда боль отпустит, но она не отпускала. Я просто слилась с ней, срослась, научилась быть, жить, дышать.

Но страшнее не это. Просто там, где раньше была жизнь, стало пусто. Уже больше не болело, но ничем не заполнилось. Как если бы в доме, полном жизни, существовала комната, где никогда не зажигают свет, где всегда темно, гуляет сквозняки и эхо. Пугающе тёмная комната, о которой не хочется не говорить, ни думать, о которой большую часть дня не вспоминаешь, но ты знаешь, всегда знаешь – она есть, она полна тьмы и тьма эта в любой момент может начать разрастаться подобно раковой опухоли. Лишь дай толчок к развитию болезни, и она поглотит всё. И все комнаты в доме наполнятся темнотой, влагой и эхом.

– Госпожа, лорд-протектор просил вас прийти на галерею, как только вы оденетесь, – передала одна из девушек.

– Хорошо. Поторопитесь, девушки.

Мне хотелось спросить, с чем связана очередная просьба, но гордость сковывала уста. К чему лишние вопросы? Через пару минут и пару шагов всё узнаю без лишних ушей.

Отчего-то интуицией я чувствовала, что впереди меня ждёт что-то не слишком приятное. И уже на подходе поняла, что не обманулась.

– Отпустите меня! – раскатывался по переходам и лестницам замка отчаянный и яростный девичий голос. – Пощади! Умоляю тебя! Не надо!

Вопли были столь отчаянными, что у меня сердце похолодело. Может быть, несчастную там уже пытают? Атайрон мог быть жестоким. Причинять боль ему не впервой. Ходят слухи о том, что чернокнижники собственными руками приносят жертвы, в особенных случаях – даже человеческие. Хотя думать об этом совсем не хотелось.

Я прибавила шаг, поднимаясь по лестнице на следующий ярус, выводящий прямиком на галерею.

Слава богу, никто и никого не пытал. Стражники всего лишь силой тащили повалившуюся на пол, упирающуюся изо всех сил, девчонку. Атайрон стоял с каменным лицом, широко расставив ноги и положив руку на эфес меча. Рядом с ним, как всегда, окутанная красными шелками, словно охваченная пламенем, возвышалась Хатериман.

Заметив меня, девица Грассьон на секунду заткнулась, блеснув глазами. Несчастный ангелочек в мгновение ока превратилась в разъярённую фурию:

– Ты! – ткнула она в мою сторону пальцем. – Ты виновата во всём! А-а-а!

От её воплей закладывало уши. Словно баньши – у меня того гляди из глаз кровь хлынет.

Стражник бросил короткий взгляд на Атайрона и, получив короткий, едва различимый кивок в ответ, отвесил девице пощёчину. Крик оборвался. Наступила благословенная тишина.

Подобравшись, встав на колени, девица всхлипнула:

– Я не хочу умирать, мой господин! Повелитель! Смилуйтесь! Это всё моя любовь к вам…

Никто её не перебивал и не останавливал, но слова сами собой замерли на губах девушки. Взгляд её испуганно метался от Атайрона к Хатериман, молчаливой и равнодушной, как сама Смерть. Если Жейсси и питала какую-то надежду на её заступничество, думаю, одного только взгляда хватило, чтобы надежда эта скукожилась и развеялась пеплом, как клочок бумаги на костре.

На лице же Атайрона и вовсе не один мускул не дёрнулся. Против воли я ощутила нечто вроде сочувствия к девушке. Да, она пыталась меня убить, но… какого это, любить мужчину и знать, что ты для него пустое место? Каким должно быть отчаяние, чтобы вынудить совершать заведомо проигрышный, глупый поступок? Или я приписываю этой кукле чувства, на которые она не способна? В моей памяти всплыла Эденсун – вот уж кому достоинства было не занимать. Огненная Плясунья, которой не было равных.