Принцип Новикова. Вот это я попал (СИ) - "shellina" - Страница 13

— Гонец от Гавриила Ивановича Головкина и князь Куракин к государю, — высокопарно произнес он, явно наслаждаясь собственной важностью. — Изволите принять, государь?

— Зови, — кивнул я, и повернулся к Остерману. Письмо от Головкина я очень ждал. Не то чтобы я рассчитывал увидеть в нем полный расклад по финансам, разумеется, нет, но кое-какие данные можно было выудить и между строк. — Извини меня, Андрей Иванович, но, дела государственные никак не способствуют нашему дальнейшему разговору.

— О, я понимаю. Мне остаться? Как действующему члену Верховного тайного совета?

— Как пожелаешь, Андрей Иванович, как пожелаешь, — в это время дверь распахнулась, и в кабинет вошел, чеканя шаг, молодцеватый молодой мужчина в военной офицерской форме и неизменной треуголке. На вид ему не было еще и тридцати, высокий, черноглазый, с румянцем во всю щеку. Женщинам наверняка нравится. Перед ним же вошел невысокий дородный господин, с крупным носом на рыхловатом лице, высоким лбом, подчеркнутым париком и пронзительными карими глазами. Как и офицер он был еще довольно молод. Князь осмотрелся по сторонам и присел на стульчик, стоящий неподалеку от моего кресла. Так, что это значит? Это значит, что господину Куракину было позволено сидеть в моем присутствии. А за какие такие заслуги? Что-то я не помню слишком выдающихся дел за этим семейством, во всяком случае в эту эпоху. «Дядя», — словно эхо пронеслось в моей голове. Это эхо уже практически не проявлялось, что несомненно усложняло мою жизнь. Но... дядя? Ладно, об этом родственничке нужно разузнать поподробнее, а то мне и тети пока за глаза.

— Полковник Вятского пехотного полка Репнин-Оболенский к его императорскому величеству, государю — императору Петру Алексеевичу, — гаркнул офицер и протянул мне запечатанный конверт. Я перевел взгляд на стоящего возле дверей слугу, который подошел к нему с серебряным подносом. Подхватив письмо, он подошел ко мне и с поклоном протянул поднос мне. Все эти церемонии... Ну, не все, конечно, но вот такие вот, были описаны в «Табели о рангах» созданном Петром первым. Так же, как и обращение на «вы», чтобы все было похожим на Европу. Мне почему-то казалось, что это все пришло в российские салоны гораздо позже, так что своим обращением я добавил себе славы категоричного противника дедовых реформ. Но называть себя кретином было поздно, тем более, что все это ни на что в целом не повлияло. Поэтому я просто взял «Табель о рангах» и принялся его зубрить, чтобы больше не позориться.

Под пристальным взглядом трех пар глаз я вскрыл письмо, пробежал по нему глазами и, хмыкнув, отложил в сторону. Как я и предполагал — ничего конкретного, но стоило изучить сей документ получше в более спокойной обстановке.

— Можно ли поинтересоваться, государ, о чем пишет досточтимый Гавриил Иванович? — Остерман аж вперед подался. Ну еще бы. У Головкина какие-то делишки с царем, да еще и неизвестные остальным, особенно ему... Есть, о чем поразмыслить на досуге. Ничего-ничего, Андрей Иванович, сядете, напишете, отошлете, и будите ждать ответа. Долго и кусая ногти. Ну кто же виноват, что электронной почты еще не изобрели? Вот вместо того, чтобы интригами заниматься, почтой лучше бы занялись, чтобы быстрее и лучше, а не долго вплоть до инфаркта. Интересно, почему меня на почте переклинило?

— Приветы передает мне Гавриил Иванович, и тебе, Андрей Иванович, кланяться велит, все интересуется твоей подагрой, на разыгралась ли окаянная, — я снова сложил руки на коленях, показывая вновь прибывшим, как велико мое горе, что усмирило буйный нрав, доставшийся, по слухам, от деда.

— О, ну да, — по виду Остермана было видно, что он не поверил ни одному слову, но решил сделать хорошую мину. Ну точно сегодня же строчить письма бросится и дни до нашего отъезда считать. Только вот у меня для него есть большой сюрприз, но так как это сюрприз, то оглашать его заранее будет неправильно. Полюбовавшись недолго Остерманом, я снова посмотрел на все еще стоящего офицера.

— Вот что, полковник Вятского пехотного Репнин-Оболенский, присядь, будь милостив, — я указал ему на стул, стоящий от моего кресла по левую руку, тот, который был по правую, занял Куракин. Дождавшись, пока полковник усядется, я принялся изучать его пристальным взглядом. — А что тебя, полковник, так далеко от твоего полка занесло?

— Так ведь, ваше императорское величество, я из отпуску в расположение спешу. Вот и сделал небольшой круг, чтобы письмо доставить, да князя Александра Борисовича до вашей особы сопроводить.

— Похвально, что в пехоте служат такие вои, для которых такой крюк небольшим кажется. — я задумчиво продолжал на него смотреть. Что я знаю о Вятском? Ничего. А это значит, что ни в каких интригах он замечен не был. Это было бы хорошо, если бы не было так далеко. По полковник-то вот он, рядом сидит. И никак абсолютно не связан с преображенцами. Один, ну так курочка по зернышку и все такое. Это он удачно кружок навернул. — А не подскажешь ли, полковник, как по батюшке тебя величать? Что-то запамятовал я немного, — я печально улыбнулся одними краешками губ, глядя слегка исподлобья глядя на явно чувствующего себя не в своей тарелке полковника.

— Так ведь Юрием Никитичем вроде с утра был, — он криво усмехнулся.

— Вот что, Юрий Никитич, слушай мою волю. Оставляю я тебя при себе, как человека, вельми упорного и не страшащегося трудностей.

— Но, ваше императорское величество, а как же мой полк? — Репнин-Оболенский растерялся, и переводил теперь взгляд с меня на Остермана и обратно. Остерман выглядел не менее изумленным, а Куракину, похоже, было пофиг. Он сидел, разглядывая свои ладони, что-то мучительно обдумывая.

— А что полк? Разве ж полк куда-то денется? Ты прости, конечно, великодушно, Юрий Никитич, но собирался я в спешке, горе совсем застило мне глаза, и только здесь, приходя в себя в молитвах и покаяниях, я понял, что забыл включить в свиту свою адъютанта при своей особе. Можешь себе представить такой вот конфуз? Ты не думай, я тебя не понижаю, только и в мое положение войди.

Вообще-то отказаться от как бы не мог, потому что любая просьба такого рода в устах императора воспринималась как приказ. А будучи человеком военным он не мог оспаривать приказы вышестоящего. А кто мог быть для полковника выше по чину, чем император? Правильно... так что, оставив Репнина-Оболенского обдумывать свое новое назначение и свои будущие обязанности, я переключил внимание на князя Куракина, своего, если я ничего не путаю, дядю.

— И что же привело тебя ко мне, Александр Борисович? — задал я вопрос, и Куракин вздрогнул, показывая, что до этого момента не следил за нашим разговором.

— Да вот, привела меня к тебе нужда, государь Петр Алексеевич, — прочитав «Табель о рангах», я теперь точно знал, что вот так ко мне обращались только ближники, да холопы, которые ни черта в «табелях о рангах» не разумеют. Все-таки дядя не чужой для меня человек, вот как выходит-то.

— И что за нужда? Ты говори, Александр Борисович, говори, не стесняйся.

— Завет покойного батюшки пришло время исполнить, государь, — вздохнул он.

— И что же за завет оставил батюшка твой покойный? — я смотрел с любопытством, которого уже не мог скрыть.

— Известно какой, — Куракин снова тяжело вздохнул. — Оставил он капиталу нетронутого, дабы шпиталь для увеченных офицеров, потерявших здоровье на службе государевой, построить. Да церковь там же под покровительством Николая Угодника возвести.

Я выпрямился в кресле, в котором сидел до этого довольно небрежно. «Куракинские богадельни», вот что он хочет построить.

— И что же за нужда мешает тебе воплотить этот достойный план? — спросил я, облизывая внезапно пересохшие губы.

— Землицы бы мне какой московской может выделишь? — Куракин в очередной раз вздохнул. — Я уж даже архитектора нашел, точнее, из Парижу привез с собой, дабы в точности завет батюшки исполнить: не простую избу срубить, да часовенку при ней, доброю архитектуру с красивостями разными гипсовыми, дабы и глаз мог это дом призрения радовать, да и воям было бы в нем не стыдно обитаться.