Обратно в ад (СИ) - "Amazerak" - Страница 18

Лицо Даниила невольно растянулось в улыбке, которую он, впрочем, тут же убрал.

— Мой род узнает? — спросил он серьёзно.

— Полагаю, нет. О нашем разговоре они точно не узнают.

— Обещаешь, что у меня не будет проблем?

— Никаких. Всё беру на себя. Тебя переведут в Москву, дослужишь там.

— Блин, Тёма, спасибо. Я вообще не хотел сюда ехать.

— Да не проблема. Я тоже нянькой быть не собираюсь. Если человек не хочет, зачем тянуть? Правильно? Мне нужны мотивированные бойцы, а не те, которых пинками сюда загнали.

— Да, да, конечно, понимаю, — закивал Даня с серьёзным видом.

Когда он ушёл, я достал бумагу и ручку и принялся писать заявление.

Капитан Оболенский, получив на следующий день моё заявление, озадаченно посмотрел на меня и попросил разъяснений.

— Ладно, — сказал он, когда я объяснил, почему не хочу, чтобы Засекин отправился на фронт, — только не у вас одного такие проблемы. В других случаях, правда, семьи просят перевести их отпрысков в безопасное место. У меня в роте уже четверо таких. Теперь и у вас боец выбывает. С одним соглашусь: сюда люди должны идти, осознавая последствия, а не из-под палки. У нас — не регулярная армия.

В общем, капитан обещал, что передаст мою претензию майору. Вот только этого не случилось.

В понедельник майор Вельяминов покинул часть, а вместо него командование на себя принял подполковник Безбородов. Похоже, в Москве решили, что Вельяминов не справился с ответственностью.

Подполковник Безбородов вид имел суровый, носил длинные усы и бакенбарды, смотрел на всех прищуренным взглядом. Он тоже принадлежал московскому роду. Насколько я знал, кто-то из Безбородовых возглавлял княжескую думу, так что семейство было далеко не из последних в государстве.

Во вторник он построил нас на плацу и толкнул речь. Обещал нам больше нагрузок, в том числе энергетических тренировок, больше дисциплины и меньше свободного времени. Настроил на боевой лад.

В тот же день стало известно, что Даниила отказались переводить в Москву. Капитан Оболенский меня вызвал к себе и объяснил ситуацию. А ситуация оказалась такова, что новый командующий решил прекратить отток людей из волынской группы. Уже десять человек по настоянию их родов пришлось перевести в Москву. Как я понял, семьям всегда шли на уступки, но поскольку просьба о переводе Засекина исходила не из семьи, то подполковник, видимо, и рассудил, что негоже.

— И что делать? — спросил я, когда капитан поставил меня в известность. — Парень не хочет служить. Ему тут не место.

— Вышестоящее руководство рассудило иначе, — повторил Оболенский. — Людей в группе остаётся слишком мало. Если всех отправить в Москву, кто воевать будет? Даниил хорошо показал себя во время учений. Полагаю, вы преувеличиваете проблему. Все мы шокированы случившимся, но это не значит, что надо бежать отсюда, сломя голову. А вы, будучи сержантом, должны поднимать боевой дух подразделения, а не потворствовать слабостям.

Удивительно, как изменился тон капитана с прошлого нашего разговора, но я его прекрасно понимал: ему тоже приказали. Возможно, в его глазах Безбородов имел больший авторитет, нежели майор Вельяминов, которого Оболенский ни во что не ставил. Одно понятно точно: Даниила придётся огорчить, а мне надо будет и дальше возиться с плохо мотивированным солдатом, которого семейка насильно загнала в армию.

Конечно, Даниил огорчился новости. Он уже сидел на чемоданах, а тут — облом. Но перечить и возмущаться не стал

— Ладно, что делать? — вздохнул он. — По крайней мере, отец не будет упрекать, что я, якобы, сбежал. Хрен с ним. Отслужим как-нибудь.

В Ружаны нас во вторник не отправили. Мы ещё два дня торчали в «санатории», а в четверг утром обе роты подняли по команде, посадили в грузовики и повезли к линии фронта.

Земляные работы шли вовсю, вот только занимались ими не бойцы особой дружины, а срочники, которых пригнали сюда из расположенного неподалёку батальона.

Мы встали лагерем в поле позади основной линии фронта, которая к середине июля две тысячи двадцать пятого года представляла собой практически сплошную полосу, идущую с запада на восток через всё Галицко-Волынское княжество.

Зимой такого не было. Зимой ливонские националисты сидели в двух городах и в лесах на границе с Литвой, и наше командование считало, что выдавить их — раз плюнуть. Но с весны ситуация сильно изменилась, и вот уже целый кусок княжества оказался под властью новой фракции, а нашу армию серьёзно потеснили. В начале лета тут царил полный бардак, но к концу июня неразбериха прекратилась. Сменился генерал, руководящий группой войск в Волыни, и приказал укреплять позиции, окапываться. Ни для кого уже не было секретом, что мы готовим новое наступление.

Спецотряд тоже сюда подтащили, но расположили в тылу неподалёку от складов с боеприпасами, что находился за лесом к востоку от нашего лагеря.

Когда приехали, тут было лишь поле, заросшее редкой растительностью. Нам поставили палатки для личного состава и техники, установили блоки для различных нужд, в том числе, санузлы и душевые. Командование потребовало у регулярной армии срочников и приказало им окапывать нас: рыть траншеи, и строить блиндажи. По сравнению с тем, в каких условиях я жил во время зимней кампании, тут оказался настоящий рай. Даже кондиционеры в палатках имелись.

Местность была равнинная, впереди в паре километров от передовых окопов проходила лесополоса, позади располагалась заброшенная деревня, неподалёку пролегала асфальтированная дорога, но нас от неё скрывали деревья.

Погода в последние дни улучшилась. Дождь больше не лил, как проклятый, земля подсохла. Было не жарко и не холодно — самое то, одним словом.

В расписании почти ничего не поменялось: основную часть дня занимали стрельбы, отработка взаимодействия и тактических приёмов, теоретические занятия и энергетические тренировки. Последних, как и обещал подполковник Безбородов, действительно стало больше. Причём в основном они были сосредоточены на усилении энергетической защиты.

Здесь ощущалась близость фронта, теперь сомнений не оставалось: мы попали на войну. Постоянно где-то стреляли. В основном это были учения регулярных подразделений, но время от времени прилетали известия о мелких стычках с врагом.

Был обычный субботний вечер. Ровно неделя прошла с того злополучного инцидента в Пинске, и три дня — с тех пор, как нашу группу привезли под Ружаны. По периметру лагеря вяло шли земляные работы. Пока мы прокачивали нашу энергию и прочие навыки, срочники копали траншеи. Но срочников прислали мало, да и те не горели желанием работать, и траншеи копались медленно.

Я стоял на краю окопа, четверо бойцов с лопатами равняли стенки внизу. Основную работу выполнял небольшой гусеничный экскаватор на дистанционном управлении, за пультом которого сидел сержант — полноватый, широколицый малый со светлыми стриженными ёжиком волосами.

Поскольку тут находился участок нашего отделения, я лично наблюдал за ходом работ, а заодно отмечал на своём голографическом планшете сектора обстрелов и ориентиры. На всякий случай дублировал на бумажный носитель. Как известно, электронику вывести из строя несложно, поэтому хорошо, когда есть бумага.

Сержант остановил экскаватор и объявил перекур. Все пятеро срочников сели в кружок на траву рядом с отвалами земли и задымили сигаретами. Я присоединился.

— Будешь? — спросил сержант, протягивая пачку.

— Не курю, — сказал я.

Сержант убрал пачку. Солдаты переглянулись, как бы спрашивая друг у друга, что я тут делаю. Они не торопились заводить разговор, видимо, смущаясь моего присутствия.

— Давно у вас эти штуки? — я указал на экскаватор.

— В прошлом году появились, — ответил сержант, — по крайней мере, в нашем полку.

— Эх, когда я служил, у нас такого не было, — произнёс я. — Сильно жизнь облегчило бы.