Бастард (СИ) - Шавкунов Александр Георгиевич - Страница 1

Комнату освещает чадящая лампа, смердящая рыбьим жиром, огонёк трепещет в такт воплям женщины. Тени искажаясь пляшут по стенам, собираются в углах и стекают на пол под узкую койку и стол. Крики отражаются от низкого потолка, бьются о запахнутые ставни, просачиваются наружу пугая бродячих кошек. Хвостатые вскидывают головы, с тревогой глядя на домик посередь виноградника, залитый лунным светом.

Роженица вцепилась в песчаниковые кирпичи стены срывая ногти, выгибается, закусив губу до крови. Старуха склонилась меж раздвинутых ног, бормочет под нос молитвы, протягивая руки. В дверях стоит бородатый мужчина в чёрных одеждах, на груди золотая цепь со звеньями в палец толщиной. Смотрит на роженицу исподлобья, сложив руки на могучей груди. Кулак правой сжимается, обрисовывая широкие костяшки, верхняя губа подёргивается.

Женщина судорожно вздохнула, напрягалась, сцепив зубы, вена на лбу вздулись мешая поту скатываться на искажённое страданием лицо. Бабка бойче затараторила молитву, подалась вниз. Роженица застонала и обмякла на койке, мокрые волосы цвета спелой пшеницы разметало по соломенной подушке. Грудь часто вздымается часто, замирает и опадает. Каморку огласил истошный младенческий плач.

Новорожденный сучит ручками в руках старухи, пока та обтирает грубой тканью.

— Громкий. — Сказал мужчина подходя. — Мальчик?

— Да, Господин… мальчик. — Прошепелявила старуха, протягивая ребёнка.

— Иронично.

Мужчина взял младенца за ногу, перевёл взгляд на едва живую мать, бледную будто первый снег в горах. В глазах плещется боль напополам с ужасом. Начал поднимать верещащий комок, медленно отводя за спину для мощного замаха и удара о стену. Губы раздвинулись, обнажая ряд желтоватых зубов с удлинёнными, как у волка, клыками.

— Не надо… пожалуйста… — Прошептала женщина, протягивая к нему руку. — Умоляю, убей меня, не его!

За стенами истошно заорал козодой, вопль подхватили понесли над виноградниками к лесу. Младенец притих, с любопытством глядя на бородатое лицо и вертя головой в поисках источника звука.

— Ты хочешь, что бы я пощадил бастарда? Чтобы я принял это отродье в свой дом?! — Прорычал мужчина. — Что бы о твоей измене судачили при дворе?!

— Нет… просто… не убивай…

Бородач скрипнул зубами, кивнул и сунул младенца в руки старухи, и развернулся к двери. В проходе остановился и сказал не оборачиваясь:

— Вышвырни отродье за стены поместья. Как есть, без корзинок или пелёнок. Может его крысы сожрут, а может быть выживет. Как будет угодно Богу.

Когда он вышел, старуха колеблясь, протянула младенца матери, но та уже потеряла сознание. Губы, обычно алые, как запечённая вишня, бледны и тонки. Липкий пот покрывает лицо и шею, тонкая сорочка облепила тело.

***

Старуха вышла из домика, завернув младенца в тряпку. Бросила взгляд на диск луны, нависший над виноградником и краешком заходящий за далёкое поместье. Посеменила меж ряда лоз к кипарисовой террасе, под вопли козодоев, что сверкают глазами в темноте и, кажется, преследуют её, стараясь рассмотреть что в свёртке. Над головой хлопают крылья, в серебряном свете мелькают смазанные силуэты. Старуха сгорбилась и поспешила прочь. Проскользнула через врезанные в стену ворота, и углубилась во мрак.

Спустя час ходьбы бросила свёрток в кучу мусора на окраине города, спугнув пяток здоровенных крыс. Ребёнок заплакал, но плотная ткань заглушила, старуха отряхнула руки и поспешила скрыться в ночи. Старческое сердце осталось спокойным. Какая разница, бастардом больше, бастардом меньше? Выживи он, ничего хорошего не светит. Она успела зайти за угол, как мир дрогнул, а грудь пронзила острая боль. Опустив взгляд увидела стальной клюв, высунувшийся меж рёбер пробив одежду. Засипела и осела на землю.

Двое разбойников обыскали тело, вытерев кинжал об накидку.

— Проклятье. — Прошипел один, пиная труп. — Ни медяка! Только дрянная цепочка.

— Даром что одета добротно. — Буркнул второй. — Постой, глянь, это же знак Борсла.

— Точно… его прислуга.

Бандиты затравленно огляделись, не видел ли кто. Город спит. Только вдали телега гремит колёсами по брусчатке.

— Может глянем, что она такое выкинула? Не зря же от поместья ковыляла?

— Только быстро.

Они вернулись к куче мусора, оглядели ворох объедков и жирных крыс, копошащихся среди гнилых яблок и маслин. Самая жирная тварь зыркнула на людей налитыми кровью глазками, зашипела.

— Странно, готов поклясться, что она выкинула свёрток, крупный такой.

— Да и хег с ним, пошли, пока нас не заметили. Забыл, что барон делает с обидчиками?

Бандиты скрылись в переулке, запахнув серые плащи и накинув капюшоны. Темнота среди куч мусора зашевелилась, вспугнув крыс, под лунный свет выполз тощий старик со свёртком в руках. Глянул на младенца, мирно спящего сунув большой палец в рот.

— Гляньте-ка, спит. — Пробормотал старик, перехватывая поудобней. — Эх, за какие грехи тебе это всё?

В глухом тупике на окраине города, вдали от колодцев и акведуков, стоят двое. Седой, как выгоревшая на солнце трава, старец и мальчик пяти лет. Старик тощ, прожарен зноем до медного блеска кожи, проглядывающей в прорехи рубахи. Рукава закатаны чуть ниже локтя, открывая тонкие, но обтянутые сухими мышцами предплечья.

Старик задумчиво вертит перед глазами палку. Скривился и перевёл взгляд на мальчонку, сжимающего в правой руке прутик. Ребёнок смотрит хмуро, на скуле и щеках пламенеют свежие ссадины. Волосы от пота и пыли растрепались в острые иглы.

— Серко, это нечестно! — Выпалил малец, отступая на полшага.

— Правда? — Притворно удивился старик, перехватывая палку на манер эспады. — А мне так не кажется.

— У меня прутик, а у тебя вон какая палка!

— Какая незадача…

Старик плавно шагнул к мальцу, делая полукруглое движение кистью. Палка с лопотанием взрезала воздух, где было детское ухо. Мальчик отскочил, сжал прутик обеими ладонями, не спуская взгляда с «оружия» старца.

— В бою нет честности. — Сухо сказал Серкано, изо всех сил стараясь не пустить в голос боль, что пронзила поясницу. — Есть победители и мертвецы. Если не хочешь быть последним, учись выкручиваться.

— Но я ведь не могу даже парировать!

— Учись!

Палка устремилась к бедру ребёнка, в последний миг, когда он извернулся, старик крутанул кистью. «Оружие» рвануло вверх и в сторону, с отчётливым треском сухого дерева ударило в плечо. Мальчик ойкнул и запоздало отскочил, уперевшись в саманную стену дома, прогретую солнцем. Справа возвышается соломенный тент, а в тени пристроился лежак и запечатанный кувшин воды. Рядом на куске ткани краюха плотного хлеба с запечёнными фруктами и цельным зерном.

Мальчик потёр ушиб, оскалился, как озлобленный волчонок и кинулся на старика, размахивая прутиком, так что воздух засвистел. Серкано уворачивается с раздражающей небрежностью, изредка подставляет палку. Улучив момент, саданул по темечку. Ноги мальца подкосились, и он рухнул в пыль, едва успев выставить руки.

— Будь внимательней, Дино. Слишком широкие замахи, слишком медленно.

— Но как иначе мне ударить тебя?! Прутик ведь лёгкий…

Старик поджал нижнюю губу, а взгляд стал холодный и не предвещающий ничего хорошего. Мальчик судорожно сглотнул и попятился на карачках, закрываясь прутиком.

— Я что, учу тебя владеть веткой? Гадёныш! В твоих руках рапира, эспада, проклятый меч! Так что дерись им, как оружием, а не палкой! Встал! Не смей опускаться перед врагом! Спину прямо, Орландо.

Ребёнок дёрнулся, услышав полное имя. Старик использует его только когда зол, а это грозит новыми синяками и мозолями. В прошлый раз он заставил махать оглоблей с полудня и пока руки не начнут отваливаться.

***

Они тренировались ещё несколько часов, пока над городом не покатился перезвон колоколов. Мальчик поднял взгляд к небу, наблюдая бег рваных облаков и пронзительную синь. Сказал задумчиво: