Сфера Маальфаса - Долгова Елена - Страница 18
- Предыдущая
- 18/89
- Следующая
В начале зимы, которая тонким слоем инея покрывает каменные ступени храмов, в маленькую церковь святого Регинвальда, что в предместье Эберталя, за крепостной стеной, вошел человек. Незнакомец был молод, добродушен на вид, одет так, что его можно было принять и за сына преуспевающего горожанина, и за студиозуса Эбертальского университета св. Агнессы, и за отпрыска баронского рода, не пожелавшего на этот раз подчеркивать свое происхождение. Уже темнело, священник, отец Гилберт, пожилой, незнатный и нечестолюбивый пастырь душ, только что окончил вечернюю службу, и малочисленные прихожане разошлись, кутаясь и прижимаясь к стенам домов в попытке укрыться от порывов пронизывающего ветра, налетавших с каменистой пустоши за окраиной столицы. Помыслы отца Гилберта занимала ветшающая кровля храма – на обустройство божьего дома не хватало вполне земных монет. Церковь была старой, прихожане бедны, казна города прижимиста, а богатые и набожные жертвователи предпочитали одарять вниманием и монетой совсем иные храмы.
Стоящий перед священником молодой человек попросил об исповеди в неурочный час и быстро прошел в маленькую исповедальню. Несмотря на добродушный вид посетителя и его юный возраст, отец Гилберт был почти уверен, что это забияка, который, случайно отправив на тот счет человека в компании таких же непутевых бездельников, торопится получить церковное отпущение греха человекоубийства.
Все шло как обычно.
– Святой отец, я грешен.
– Рассказывай, сын мой, я слушаю. Ты убил? Когда? Сколько?
– Не убивал я, святой отец.
– Бесчинствовал, сын мой? Буйство и дикость во хмелю – грех, и не годится, упившись зельем, пугать добрых горожан.
– Нет.
– Может… девицу обманул?
– Нет.
– Так что же ты такого натворил-то?!
– Святой отец, я усомнился.
Отец Гилберт на несколько мгновений задумался, припоминая подходящее место из Писания.
– Сомнения – не всегда большой грех, сын мой, но в чем же ты усомнился-то?
– Я усомнился в своем отце.
Тут отец Гилберт, ко всему привыкший за долгие годы, проведенные среди своих суетных прихожан, удивился еще сильнее. На исповеди ему приходилось выслушивать признания в самых разнообразных грехах: люди предместья убивали, крали, лжесвидетельствовали, подделывали монеты, блудили, в том числе с собственным полом, детьми и животными, несколько раз в маленькой исповедальне каялись и случайные участники сатанинских ритуалов. Пьянство же и побои, нанесенные родичам или соседям, у них и за грех-то не считались. Однако никто и никогда не приходил каяться в сомнениях по поводу отцов. У старого священника даже мелькнула мысль, что молодой человек усомнился в законности собственного рождения, однако он не подал вида и произнес назидательно:
– Чти отца своего и мать свою. А иначе поступать – большой грех.
– Святой отец… Скажи мне, а должен ли я превыше отца своего и матери чтить благо Империи?
Теперь священник испугался. Отец юноши – заговорщик, мало ли нарождалось заговоров за долгие годы правления сурового Гизельгера? Юноша, возможно, что-то узнал и не может выбрать между сыновней почтительностью и долгом верноподданного. Иногда сохранение тайны исповеди оказывалось совсем не легким делом, ведь обязанность подданного Империи – сообщать о мятежниках. До сих пор в душе отца Гилберта побеждал священник.
– Благо Империи священно, чадо, и всякая власть дана от Бога. Если твой отец пошел против Империи, он тяжко согрешил. Но не твое дело судить отца своего. Молись, верь, посещай храм, Господь умудрит тебя, как должно поступить.
Фраза сложилась сама собой, и отец Гилберт остался чрезвычайно доволен. Но юноша почему-то не проникся ясной простотой совета, а замолчал, явно разочарованный. Потом, по-видимому, внезапно решился:
– А что делать мне, мне, сыну самого императора?
Если бы стены приземистого храма оделись в дорогой мрамор или по новой моде вознеслись ввысь стрельчатыми арками или буйная паства предместий дружно вступила на путь безукоризненной добродетели, меньше удивился бы отец Гилберт. В простодушном изумлении, не находя слов, он явил бы стороннему наблюдателю зрелище трогательное и смешное, но никто не мог видеть происходящего в исповедальне, а посетитель не смеялся, он почти кричал.
– Святой отец, разве не видите вы – смерть стоит на нашем пороге! Четыре города, пока только четыре, поглотила она и сто сотен душ человеческих ушли во тьму. Почему не помогли молитвы Обители? Каждый год высшие сановники матери нашей церкви мечут Жребий, который выбирает самых достойных, и они уходят, чтобы мы жили… Почему не помогли их молитвы?! Святой отец! По всей империи горят костры, огнем и мечом уничтожается ересь. Почему дьяволопоклонников становится больше, а не меньше? Почему Молящиеся уходят в Обитель без радости, в отчаянии, проклиная оставшихся? Я сам видел, как это было! Бог отвернулся от нас! Мы забыли заветы Бога! В наших душах нет любви – ненависть правит святой Империей! Отец! Помогите, научите! Что делать мне?
Растерянность и ужас захлестнули отца Гилберта – ни один подданный Церена не смел сказать такого, только теперь священник поверил, что перед ним сын самого Гизельгера. Юноша, который не боится ни доносчиков, ни инквизиции. Что мог сказать принцу он, отец Гилберт? Что еще никто из обычных людей, живя только по законам любви, не только не изменил мир к лучшему, но и сам не дожил до зрелого возраста? Что приходится вершить малое зло, дабы избежать большего? Но в Писании не было слов для оправдания зла. Рассказать, как в прошлом покидали мир правители царств и империй, которые хотели устроить все по-иному, но в конце концов далеко превосходили жестокостью глубоко порицаемых предшественников? Но отцу Гилберту уже много лет не приходилось вспоминать книжную премудрость, вынесенную из семинарии, и он не умел облечь ее в простые слова сочувствия. А юноша что-то кричал, потом заплакал, пока священник, покрыв его голову епитрахилью, повторял установленные слова отпущения грехов кающемуся. Отдались эхом под сводами храма шаги уходящего, и все стихло. Только перекликалась вдалеке уличная стража, и в маленьком храме долго молился за ушедшего старый священник.
А сможет ли эта молитва изменить ход последующих событий – кто знает?
Граф Дитмар Рогендорфский ждал. Он умел ждать и быть терпеливым. Сначала ждал, пока вырастет Гаген, потом ждал, когда его, Дитмара, влияние на принца окрепнет. Ждал последние два месяца, после того, как в придорожном лесу держал в руках и на лезвии кинжала жизнь одного из знатных сатанистов Империи.
Он знал, что идет на риск. Скорее всего его тогдашний собеседник уже лежит где-нибудь под заснеженным дерном с перерезанным горлом или мокнет на дне реки с камнем на шее. У дьяволопоклонников не принято выручать попавшегося по глупости сообщника, если есть куда более простой способ сделать его молчаливым и безопасным. Оставался единственный шанс, может быть, неизвестный главарь этой опасной секты заинтересуется возможностями, которые дает ему встреча с могущественным сановником Церена.
Дитмар не любил дьяволопоклонников. Не будучи, в отличие от большинства подданных Империи, глубоко и искренне верующим человеком, он все же придерживался принятых ритуалов, никогда не сомневался в догматах и уважал священников. Дьяволопоклонники отрицали все, на чем официально и фактически строилась жизнь Империи: религию, мораль, послушание по отношению к высшим, милосердие к низшим. Дитмар понимал, что отрицаемое должно замещаться чем-то, но не знал, чем это заменили члены сатанистских сект. Может быть, дьявол, в обмен на душу, дарит им неописуемые наслаждения или тайное могущество магической власти?
Рогендорфа не интересовала иная власть, кроме вполне земной власти над Цереном. Он с удовольствием обошелся бы без помощи таких сомнительных союзников, но Гизельгер… Император был высоко чтим подданными, кем искренне, кем внешне, из страха. Случались мятежи и крестьянские волнения, порой чрезмерно рьяных чиновников Империи находили мертвыми. Но одно дело убить сборщика налогов или разграбить бург рыцаря, прославившегося жестокостью, совсем другое – поднять руку на священную особу императора, чья власть дана Богом. Найти человека для подобного дела слишком трудно. Дитмар, глядя на затянувшееся правление Гизельгера, видя гнев и недовольство баронов, чьи привилегии сократила железная рука императора, не раз подумывал о яде. Слишком велик риск, император не возьмет кубка даже из рук ближайшего друга, ни от кого, кроме личного виночерпия, которому в случае промаха грозит мучительная смерть если не от яда, то от рук инквизиторов-дознавателей, «псов Господа».
- Предыдущая
- 18/89
- Следующая
