Похорони Меня Ложью (ЛП) - Сото С. М - Страница 4

Собрав все свои силы, я моргаю, пытаясь прогнать сонливость, отяжеляющую веки, но ничего не происходит. Эта абсолютная тьма все еще зовет меня, пытаясь затянуть обратно, как черное утяжеленное одеяло.

Это было бы так просто.

Я чувствую, как просто было бы притвориться, что боли нет, и вернуться в то темное, холодное место, которое почему-то казалось мне домом. Я даже толком не знала, каково это чувствовать себя, как дома, ведь у меня так давно его не было. Я не была уверена, что когда-либо знала, что такое истинное чувство дома.

После нескольких безуспешных попыток я открываю глаза и вижу яркий белый свет, стерильные стены и темные силуэты. Я вглядываюсь в туманные фигуры, парящие вокруг. Чувствую глубокую пульсацию за глазами, а во рту болезненно пересохло. Мой разум активно пытается расшифровать окружающий меня шум: где я, как я сюда попала, что со мной не так, но я терплю неудачу с каждой мыслью.

Я не могу сформировать ни единой связной идеи или рассчитать ответ на любой из этих вопросов.

Проезжая сквозь смог, затуманивающий мои мысли, я моргаю сквозь пленку, закрывающую мои глаза, и в ту секунду, когда я поднимаю взгляд, у меня перехватывает дыхание, когда глаза останавливаются на знакомой паре голубых. Это шок для моего организма. Глубоко укоренившаяся бомба до самой сердцевины. Я качаю головой, уверенная, что все это мне померещилось, но тут же останавливаюсь, когда от этого движения по позвоночнику пробегает боль.

Этого не может быть.

Этого не может быть.

Я никогда не думала, что увижу этого человека снова. Черт, я никогда не думала, что увижу их обоих снова, но я ошибалась. Очень сильно.

Краем глаза я замечаю фиксатор, идущий от лодыжки к бедру. По обеим сторонам тянутся металлические прутья. Я шевелю пальцами на левой руке и чувствую, что и там тоже установлен фиксатор. Мой желудок сжимается. Я с головы до ног в металле и гипсе, но у меня нет возможности понять эту информацию, не сейчас. Не тогда, когда мои родители стоят в нескольких метрах от меня с болью в глазах.

Прошло девять лет с тех пор, как я видела их в последний раз, и за это время они сильно изменились, но, смотря на них, они такие же. Моника Райт выглядит как зеркальное отражение женщины из моего детства, только теперь она носит свою боль на рукаве. Она, как красивый рукописный курсив на ее коже. Все дело в бледности ее кожи, в том, как она держится, и в темных синяках под глазами. Переводя взгляд на Майкла Райта, это все равно, что войти в машину времени вместе с ним. Смотря на него, я все еще чувствую ту же разобщенность с отцом, что и в детстве. Он смотрит на меня с таким явным разочарованием, что я не знаю, удивляться мне или радоваться тому, что они не изменились так радикально за последние девять лет.

С седыми волосами цвета соли с перцем и морщинами на лице чуть глубже, чем я помню, Майкл сильно постарел после смерти двух своих дочерей. Я говорю это потому, что формально так оно и есть. В ночь смерти Мэдисон, умерла и я. Вместо того, чтобы потерять одного ребенка, мои родители оплакивали нас обеих. Поглощенные собственным горем, они забыли, что у них есть еще один ребенок, который нуждается в них.

В груди поселяется тяжесть. Она обволакивает мои легкие, сжимая органы в тиски и делая почти невозможным дышать, пока я пытаюсь разобраться. Это то же самое чувство, которое я всегда испытывала, когда находилась рядом с родителями. Вот почему я уехала.

Вот почему я вычеркнула их из своей жизни.

Потому что я не могла дышать в этом доме.

Я умирала там, а им было все равно.

Заставляя себя отвести взгляд, я осматриваюсь вокруг. Четыре голые белые стены, окно, закрытое мягкими, больничного сорта занавесками, маячащая дверь, которая, по-видимому, ведет в туалет, и еще одна дверь, единственное средство моего выхода. Это все, на чем я могу сосредоточиться в душной, пропахшей аммиаком комнате.

Побег.

Будто услышав мои мысли, пожилой мужчина, одетый в лабораторный халат, протискивается через выход, пристально глядя на меня. У меня пересыхает во рту, а желудок сжимается, когда двое мужчин в форме входят следом за ним с жестким выражением лица. С блокнотом в руке и кожей, слишком загорелой, чтобы быть естественной, доктор подходит прямо к моим родителям, пожимая им руки. Медсестры окружают его, шепчутся вполголоса, на что он только кивает и смотрит на меня. Я чувствую, как взгляды офицеров испепеляют мое тело, но я заставляю себя смотреть куда-нибудь еще, слишком боясь, что, глядя на них, они утащат меня.

— Это к лучшему. Я планирую вести и задавать вопросы, чтобы она не слишком испугалась, — слышу я, как доктор говорит моим родителям тихим, успокаивающим тоном.

Мой взгляд сужается в тонкие щелочки, и я сжимаю губы в твердую, мрачную линию, не желая, чтобы они обсуждали что-то обо мне без моего ведома.

Я с сомнением смотрю на доктора, когда он приближается ко мне. Он слегка улыбается, утешая. Все что угодно, но только не это.

— Рад, что вы снова с нами, мисс Райт. Как вы себя чувствуете?

— Я... я...

Мое горло сжимается, не позволяя говорить. В пищеводе сухо и больно, будто я не разговаривала несколько дней или недель. Я закрываю рот, сдаваясь, все еще ошеломленная тем фактом, что мои родители действительно здесь. Затем украдкой бросаю взгляд на офицеров, которые стоят в стороне, чего-то ожидая.

— Какой у вас уровень боли? — подсказывает доктор в ответ на мое молчание.

— Высокий, — хриплю я.

Это не ложь. Я чувствую, что каждая кость в моем теле сломана. Даже дышать неприятно.

— Этого и следовало ожидать. Вы получили целый список травм. Вам повезло, что вы остались в живых. — он начинает рыться в кармане халата в поисках ручки и подходит ближе к моей кровати. — Я хочу, чтобы вы как можно лучше следовали за светом. Как думаете, сможете это сделать?

Я морщусь, все еще пытаясь понять, что происходит. Какая-то часть меня хочет наброситься на него и послать к черту этот дерьмовый тест, просто дайте мне что-нибудь от боли. Может, тогда я смогу избежать реальность на альтернативу. Где темно и тихо, и нет боли или призраков моего прошлого, преследующих меня, как в этой палате.

Я знаю, что он хочет, чтобы я следила за светом, но не уверена, что у меня хватит сил даже на это. Все болит. Я не могу этого сделать. Моя голова падает обратно на подушку, не имея ни капли сил, чтобы удержать ее. Вспышки проносятся в моей голове, как фотографии на пленке. Деревья. Падение в грязь. Извилистая дорога. Крики. Так много криков.

Я зажмуриваю глаза, пытаясь сложить кусочки головоломки вместе и понять, что я помню. Мне казалось, что шестеренки, вращающиеся в моем мозгу, застряли и нуждаются в помощи, чтобы снова начать нормально работать. Я не могу сформулировать ни одной связной мысли. Там была машина, чьи-то руки крепко сжимали руль, нога давила на педаль газа, виляя. Затем калейдоскоп красок и боль. Так много боли.

Это была авария.

Я попала в аварию.

Я знала это, чувствовала всем своим существом, но, хоть убейте, не могла вспомнить, зачем и куда я направлялась. Кто кричал? И почему все это так сильно причиняет боль?

Из живота исходит боль, которую я даже сейчас не могу полностью стряхнуть. Она проходит через мое тело мучительными волнами, угрожая вновь затянуть под воду.

— Мисс Райт, я знаю, что вы устали и испытываете сильную боль, но мне нужно, чтобы вы остались со мной. Вы можете это сделать?

Услышав голос доктора, я глубоко вздыхаю и заставляю себя кивнуть. Следуя инструкциям, я открываю глаза и поворачиваю голову ровно настолько, чтобы следить за светом, прикрепленным к его ручке, насколько это возможно, учитывая мое состояние.

— Хорошо, очень хорошо, — хвалит он, пряча инструмент в карман халата. — Здесь несколько офицеров от имени шерифа округа Гумбольдт. Я знаю, что все не очень хорошо, но им нужны ваши показания о ночи, когда произошла авария. Вы находились в медикаментозной коме в течение последних пяти дней, чтобы облегчить опухоль в вашем мозгу. Это нормально, если вы не можете вспомнить о произошедшем; мозгу тяжело, и вы прошли через довольно многое. Но не могли бы вы попытаться рассказать нам, что вы помните об аварии?