Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма" - Страница 122

Но сделанного не воротишь. И теперь она дома одна, наверняка расстроена и подавлена, скорее всего, люто ненавидит его за эту дурную выходку, а ему остаётся только сходить с ума от волнения и беспомощно тыкать в экран телефона, словно ожидая увидеть на нём готовую инструкцию по выходу из дурацких ситуаций.

Больше всего его пугали мысли о том, что причина крылась вовсе не в их ссоре, а в том, что с ней могло что-то случиться. Вдруг она вообще не доехала до дома? Вдруг что-то с родителями? Вдруг ей нужна помощь, а он страдает, вальяжно раскинувшись в кресле и заедая стресс печеньем?

Решение возникло моментально. Возникло оно на самом деле ещё в тот момент, когда такси вильнуло жёлтым задом на заснеженной дороге и окончательно скрылось из виду, увозя с собой неизменную причину всех бессонных ночей, переживаний и радостей, приключившихся с ним за последние несколько месяцев.

Максим должен был поехать за ней. И отныне не оставалось ни единого сомнения, что, вопреки её просьбам, нежеланию знакомить его со своими родителями и всем разногласиям, случавшимся между ними, он должен поехать за ней не-мед-лен-но.

И уже резво подскочив с дивана, не намереваясь оттягивать больше ни секунды, он заметил странную тишину вместо привычных длинных гудков, от которых накатывал настоящий приступ паники.

— Полина? — с надеждой спросил он, удивляясь, каким осипшим, дрожащим стал собственный голос.

Если прежде у него и были какие-то сомнения, то теперь они разом испарились, обнажив очевидное: он втрескался по уши. Вот прям так, что вёл себя как единственный жизнеспособный гибрид Ромео, образа Челентано из «Укрощения строптивого» и любого из тех принцев, кто готов был и с драконом сразиться, и на башню залезть, и, конечно же, целовать спящую принцессу.

— Полина наказана, — ледяным тоном возвестили на другом конце телефона, — она лишена телефона и интернета, так что вы, молодой человек, можете смело заканчивать свою атаку.

Однако, Поля ничуть не преувеличивала, рассказывая про свою мать: даже без личной встречи она смогла ввести его в состояние растерянности и какого-то странного транса, хоть режь без анестезии. И у него, под каждую ситуацию находившего как минимум три варианта ответа: смешной, нормальный и очень серьёзный — чуть ли не впервые в жизни не было слов. Буквы разлетались в голове и никак не складывались друг с другом, отталкивались, как однополюсные магниты, и Максим молчал, нелепо приоткрыв рот.

И молчал бы, наверное, и дальше, если бы не вмешался Артём, который решил помочь ему в своей фирменной манере и пнул пяткой в колено, с помощью неожиданной пронзительной боли вернув младшему брату способность мыслить и разговаривать.

— А она в порядке? — сдавленно произнёс он, уже готовый к тому, что сейчас на него обрушится волна негодования и злости, мелкие брызги которой уже почти просачивались через экран и делали его ладони неприятно-влажными.

— Да, она в порядке, — сдержанно ответила женщина, однако голос её неожиданно дрогнул и будто смягчился. Настолько незначительно, что проще было списать это на собственное желание, чем на действительность.

— Извините, — смущённо пробормотал Максим, но ответом ему стали лишь короткие гудки, извещающие о том, что абонент сбросил звонок.

Итак, Полина в порядке, у неё нет телефона, и её мать его ненавидит. И самое обидное, что причины столь недружелюбного отношения к себе он прекрасно понимал и даже разделял: ну кто бы на её месте спокойно воспринял тот факт, что дочь наврала с три короба и сбежала в дом к какому-то неизвестному парню, нагло воспользовавшемуся её юностью и доверчивостью?

Хотя её мать ведь не может знать, чем они занимались незадолго до вынужденного возвращения Полли домой?

Но стоило лишь вспомнить её строгий, безапелляционный тон и голос, похожий на тот, каким когда-то давно тётя со смешными бараньими кудряшками зачитывала положения о разделе имущества при разводе родителей, и по спине тут же пробегал холодок. Может, она и не знает, но определённо обо всём догадывается. Это только его мать настолько слепа и глуха ко всему, что происходит с собственными детьми, что даже не поняла — или предпочла сделать вид, что не поняла, — когда он намекал, что Тёма начал принимать наркотики.

Максим устало прикрыл ладонями лицо и рухнул обратно в кресло, слегка поморщившись от неприятного укола боли в колене. Настроение, до этого уверенно державшееся в отрицательных значениях, неохотно доползло до нуля, а вот подниматься выше категорически не хотело. Наверное, всему виной были ещё целых четыре дня, остававшиеся до конца каникул, провести которые придётся в вынужденной изоляции от Полли.

Взгляд упал на часы, которые как ни в чём не бывало показывали ему, что с их расставания прошло девять с половиной часов. И всё же врут, суки. Прошла чёртова вечность, наполненная унынием, тревогой и странным щекочуще-давящим чувством в груди, сначала по ошибке воспринятым им как тошнота. Подобрать правильное и ёмкое определение этому диковинному зверьку под своими рёбрами никак не получалось, но он неистово кололся, стоило лишь вспомнить прижимающийся к нему тёплый и вечно смущённый комочек, что-то тихо бормочущий про то, какой Максим Иванов придурок.

Придурок, тот ещё придурок. Который загнётся быстрее, чем дотерпит до следующей встречи.

Его уже начинало ломать от нетерпения и желания получить новую дозу. Из рук всё валилось, и пальцы стали какими-то неприятно огромными, неуклюжими, дрожащими оттого, что слишком долго не прикасались к нежной и гладкой коже, не перебирали неторопливо прядки длинных и приятно струящихся под подушечками волос, не оставляли лёгкие, игривые щипки под рёбрами, слегка выпирающими, — это казалось ему особенно трогательным. И губы будто чесались, неприятно пересыхали, немели, в открытую напоминая ему о том, что им был обещан безлимитный допуск к другим, мягким, тёплым и податливо-отзывчивым.

Хотелось привычно схватить её маленькое тельце, прижать к себе и трогать, целовать, нюхать. Она вся такая румяная, ароматная, вкусная, как сахарная булочка.

А Максим, как назло, без сладкого и дня не мог прожить.

Ему очень нравилась её аппетитная фигура с красивыми, плавными изгибами, наличие которых он успел чисто рефлекторно оценить ещё на том самом совместном уроке физкультуры. Тогда пришлось себя одёрнуть и вообще отвернуться, чтобы не поддаться любопытству и не начать откровенно пялиться в вырез футболки (чертовски неинформативный, скромный, отвратительный вырез, как он всё равно успел мельком заметить), лишь бы не попасться перед ней. А уж эта выскочка точно не упустила бы очередного повода беспардонно проехаться по нему своими раздражающе-саркастичными замечаниями, неожиданно задевающими за живое.

Наверное, потому что впервые такой яростный отпор ему давала какая-то пигалица с высокомерно задранным вверх носом.

Как же сильно ему хотелось больно щёлкнуть по этому носу! Первый раз — когда она начала что-то вякать в ответ на поле, на которое он частенько приходил согнать раздражение. Вот и тогда — согнал, только не на мяче. Злость на то, что ей захотелось огрызаться вместо того, чтобы извиниться и уйти, ну или похлопать наивно глазками, как сделало бы большинство, постепенно уступила стыду. Обычно он и правда намного лучше держал себя в руках и на первых встречных не срывался.

Мысль что-то предпринять (подколоть или извиниться — сам точно не знал) пропала на следующий же день, сменившись проблемами более насущными. И про какую-то там дерзкую девчонку он и думать забыл, пока не зашёл тогда в кабинет и не увидел её сидящей за одним из столов.

Вижу цель — не вижу препятствий!

Если Максиму что-то вдруг ударяло в голову, то действовал он немедленно, не задумываясь о последствиях и не всегда понимая, зачем ему вообще это нужно. Так он записался на олимпиаду по физике в девятом классе, попал в команду по футболу, бросил курить и завёл свои первые, они же единственные, они же последние, они же как-я-влип-в-это-дерьмо отношения. И завёл бессмысленную войну с горделивой зазнайкой тоже вот так импульсивно, потому что «просто захотелось».