При загадочных обстоятельствах - Черненок Михаил Яковлевич - Страница 11

• Предыдущая
• 11/30
• Следующая

Низенькая, под стать самому Кротову, жена участкового на вопрос — заходил ли кузнец? — ответила прямо-таки в кротовском стиле:

— Только что был. По какому вопросу хотел видеть, не сказал. Просил, по возможности, заглянуть к нему домой.

Над Серебровкой уже загустели вечерние сумерки. Во дворах мычали вернувшиеся с выпаса недоеные коровы, хозяйки брякали подойниками. Недалеко от деревни, сразу за поскотиной, глухо рокотали работающие комбайны.

Окна Кузнецова дома чуть-чуть желтели, словно за ними горела тусклая коптилка. Снаружи дом почти не отличался от других серебровских домов, но, войдя в него, Бирюков поразился «оригинальностью» планировки. Громадная, во всю величину дома комната казалась пустующим спортивным залом, незначительную часть которого занимала высокая русская печь, прижавшаяся к стене слева от порога. Вдоль всей правой стены, под окнами, тянулась широкая лавка. Уходящий вдаль ее конец упирался в старинный буфет с обломанными наполовину резными украшениями. У противоположной стены стояла самодельная деревянная кровать заправленная байковым одеялом. Над кроватью — рисованный ковер с лебедями, но без традиционной целующейся парочки. В изголовье кровати, свернувшись клубком, спал пушистый черный кот. Возле печи стоял небольшой стол, рядом с ним — две табуретки. За столом — старинный сундук. На шпагате, протянутом от притолоки за печь, сушились пучки травы-кровохлебки. На столе лежала старая зачитанная Библия.

Больше всего поражала передняя стена. Без окон, она, как церковный иконостас, была увешана иконками и цветными литографиями с божественными сюжетами. Перед стеной с потолка свисала на медных цепочках фиолетовая стеклянная лампадка с тонкой восковой свечкой, а под самым потолком тускло светилась маломощная электрическая лампочка.

Рассматривая от порога иконы, Антон с некоторым замедлением сообразил, что, кроме черного кота, в доме никого нет. Кротов как глянул и не то шутя, не то серьезно, произнес:

— Федо-о-ор! Ау-у-у…

— Ор-ру-у!.. — коротко отозвалось эхо.

Кот, вскинув голову, сверкнул зеленоватыми глазами и опять свернулся клубком. За дверью послышались грузные шаги. Дверь скрипнула, и с подойником парного молока вошел кузнец. Сняв с медно-рыжей седеющей головы картуз, он поклонился Кротову:

— Здоров будь, Михаил Федорыч. — Повернулся к Антону: — И вы, молодой человек, здравствуйте. — Прошагал к буфету. Достал из него несколько глиняных кринок. Начал сцеживать в них молоко. — Садитесь там… Разговор, можа, долгий получится… Вот с хозяйством справлюсь…

— Так, Федя, и живешь, как на казарменном положении, — усаживаясь на лавку возле окна, вздохнул Кротов. — Корову сам доишь. Разве мужское это занятие, к примеру спросить?.. И чего ты только терпишь холостяцкую жизнь?

— Бог терпел и нам велел, — спокойно ответил кузнец.

— Женился бы давным-давно, детишек завел. Это — цветы жизни, можно сказать.

— Пошли тебе бог их полный букет,

— У меня, Федя, внуки уже имеются.

— И слава богу.

— Вот дался тебе бог. Влип ты, Федя, в религию, как несмышленая муха в мед.

Кузнец не ответил. Он разливал по кринкам молоко неторопливо, словно тянул время. Остатки из подойника плеснул в консервную банку на полу, скомандовал:

— Жук!

Дремавший на кровати кот черной молнией метнулся к банке. Кузнец молча вынес кринки. Потом достал из печи тугун с горячей водой. Ополоснув подойник, выставил его за дверь. Погремел во дворе рукомойником. Шикнул на загоготавшего гуся, похоже, загнал в хлев корову и вернулся в дом. Однако начинать разговор не торопился. Убрал со стола Библию, как будто она ему мешала. Придвинул к столу табуретку. Сел и уставился в пол.

— Как понимать твое молчание, Федя? — не вытерпел Кротов.

Кузнец тяжело вздохнул:

— Чудится мне, Михаил Федорыч, что погиб пасечник за золотой крест…

Кротов недоуменно переглянулся с Бирюковым. Хмыкнув, сказал:

— Не совсем понятно, Федор Степаныч, твое заявление.

— Я не заявляю — подсказываю, из-за чего убийство могло совершиться.

— Нам подробности надо знать, — вмешался в разговор Антон, а Кротов тут же представил его кузнецу:

— Это товарищ Бирюков, начальник уголовного розыска района.

Кузнец ничуть не удивился:

— Бирюковых издали по обличью видать. — И с паузами, словно взвешивая каждое слово, стал рассказывать, как недавно пасечник Репьев предлагал ему за тысячу рублей архиерейский крест с изображением распятия. Крест был старинный и стоил намного дороже, чем тысяча.

— Где Репьев взял эту церковную реликвию? — спросил Антон. — Не поинтересовались у него?

— Спрашивал. Гриня сказал, будто бы в роднике близ цыганского табора нашел.

— Из Америки с подземным потоком выплыл? — иронично вставил Кротов, но кузнец вполне серьезно ответил:

— Нательные золотые да серебряные крестики, были случаи, люди и раньше в роднике находили. Часовня в старое время стояла там. С годами разрушилась. Остатки бревен Степан Екашев — безбожник в войну на дрова себе увез, оттого и чахнет теперь здоровьем…

— Откуда же, Федя, кресты в роднике? — недоверчиво спросил Кротов.

— Видно, служители после революции зарыли их в землю, а вода подмыла. Кресты не для земли делаются.

— По-твоему, Репьев на самом деле мог найти крест?

— Мог найти, а мог и украсть.

— У кого?

— У тех же цыган.

— Думаешь, за это цыгане и убили Репьева?

Кузнец торопливо перекрестился:

— Упаси бог так думать. Винить цыган не хочу. Верней всего кто-то другой на Гриню руку наложил.

— Кто же, по-вашему? — спросил Антон.

— Я ж ничего не знаю. Только подсказываю, что у пасечника был золотой крест.

— Почему уверены, что после убийства Репьева этот крест на пасеке не обнаружен?

Кузнец растерянно посмотрел на Бирюкова, затем на Кротова, но ни слова не произнес.

— Вопрос поставлен конкретно… — строго-официальным тоном начал Кротов, однако, перехватив осуждающий взгляд Антона, закончил мягче: — Ты, Федор Степаныч, не скрывай, сам понимаешь, преступник должен быть наказан.

— Я ж на самом деле не знаю, можа, нашелся крест на пасеке, можа, нет. У меня другая думка: пока Гриня не показывал золото — был жив и невредим, а как только показал — сразу жизни лишился.

Золотой крест не на шутку заинтересовал Бирюкова, но сколько он ни старался узнать у кузнеца что-нибудь определенное, тот отделывался туманными предположениями и вроде бы даже сожалел, что затеял этот разговор. Исподволь наблюдая за морщинистым рыжеватым лицом, Бирюков несколько раз приметил, будто кузнец хочет в чем-то признаться и никак не может набраться для этого решимости. Стараясь приободрить его, Антон сказал:

— Федор Степанович, коль уж начали помогать розыску, то помогайте до конца.

— Боюсь с толку вас сбить, — мрачно обронил кузнец.

— Не бойтесь. Мы разберемся.

Лицо кузнеца как будто посветлело. Глядя на иконы, он вдруг перекрестился и, повернувшись к Бирюкову, словно извиняясь, заговорил:

— Вчерашним вечером бригадир Гвоздарев и молодой офицер из милиции спрашивали меня: все ли цыгане в день убийства были на работе? Со страху сказал, что все, а как после одумался, то одного не было…

— Кого именно?

— Левкой его зовут, — тихо сказал кузнец и опять перекрестился. — Прости меня, господи, грешника твоего. Не по злому умыслу сказал неправду, извелся от такого греха за сутки.

— Почему Левка не вышел в то утро на работу?

— Этого не ведаю.

Черный кот, вылакав байку молока, сыто потянулся, подошел к порогу и уставился на кузнеца светящимися в сумраке зеленоватыми глазами. Кузнец поднялся и выпустил его за дверь. После этого опять сел у стола. Морщинистое лицо его теперь заметно повеселело.

Бирюков, размышляя о золотом кресте, вспомнил, что при осмотре на пасеке не обнаружили даже столового ножа, необходимого в повседневном обиходе.

• Предыдущая
• 11/30
• Следующая