За тридцать тирских шекелей - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 55

Патруль ожидаемо прошёл мимо, зато у прилавка неожиданно возникли двое амбалов, которых Николаев опасался гораздо больше, чем милиционеров. Они щелкали семечки, пересыпая их друг другу из кулака в кулак, и вели себя по-хозяйски, уверенно обходя торговые ряды и переговариваясь с завсегдатаями. К случайным торговцам они не подходили и к нему несколько дней присматривались, а вот сегодня подошли.

– Слышь, корешок! – развязно проговорил один из них и сплюнул. – За место платить надо! Ты же тут бабки куешь, а не делишься!

– Я и не должен делиться, – ответил он. – Моя фамилия Бернштейн, слышали, наверное?

Амбалы переглянулись. Они были похожи друг на друга – наверное, близнецы. Только прически разные – один длинноволосый, другой коротко стриженный.

– Да нет, по радио не передавали, по телику не называли, – насмешливо сказал стриженый. – Где бы мы ее слышали?

– Моего отца все знали. И милицейские, и ваши…

– О как! – удивился длинноволосый. – Тогда покажь паспорт, мы его запишем и пробьем, кто такой! Только если ты тут фуфло гонишь – тогда не обижайся! Ну, где паспорт?

Николаев замялся.

– Зачем вам паспорт? Вы же не милицейские, чтобы паспорта проверять! Я и фамилию сменил, у меня там совсем другая. Но батя с самим Графом дружил, и меня Граф хорошо знает!

– Что-то ты воду мутишь не по делу. Мало ли кто кого знает! И чё?

– И ничё! Старших своих спросите! Они знают, кто такой Граф, кто такой Бернштейн!

Амбалы снова переглянулись. Замызганный торгаш грамотно вел базар, уверенно козырял фамилиями, – обычные лохи так себя не ведут. Тем более про Графа они слышали.

– Ладно, кореш, мы спросим кого надо! – снова вступил стриженый. – Но смотри, если чё, мы уже с тебя спросим по полной!

Продавец пожал плечами и ничего не ответил. Постояв ещё с минуту, незнакомцы растворились в толпе. Впрочем, из-за высокого роста их можно было отследить почти до самого выхода с рынка.

Голован – бывший Смотрящий череповецкой зоны, гроза тиходонских фуфлометов, фартовый налетчик Ленинграда и Москвы. Огромный, костистый, большеногий, широкогрудый, с длинными руками-ковшами. Похожая на шишковатый куб голова, огромные лапы – пальцы даже не пролазили в кастет, впрочем, удар голым кулаком мгновенно отправлял терпилу в нокаут или на тот свет. Для лица с крупными, грубыми чертами почему-то не хватало места на огромной, как самовар, голове, и оно расползалось в стороны, куда придется. Нижняя челюсть упиралась в грудь, переносица задралась к линии редких, седоватых волос, практически не оставив места для лба. Зато между носом и верхней губой осталось огромное пустое пространство, которое придавало ему удивительное сходство с гориллой. А близко посаженные глаза и нечистая рябая кожа это сходство только усиливали. Хотя определить его возраст было трудно, но судя по морщинам и тусклым глазам – лет за пятьдесят. Сидит как скала, молча слушая одну из своих «торпед».

– Вот так и сказал, Голован, слово в слово, – закончил рассказ Молоток.

Тот крепко задумался. Все шло гладко и удачно, осложнений не было, и вдруг появляется этот штымп! Фамилиями кидается, ведет себя, как будто у него и правда хорошая крыша имеется…

«Если он и правда знаком с Графом, это плохо, – размышлял Голован. – Граф – не какая-то шестерка, которую можно на хапок взять, у него везде хорошие связи: и среди блатных, и в милиции. А главное, Лютый про него предупреждал, они даже встречались: насчет совместной работы перетирали, но не договорились – слишком по-разному мыслили… Но, с другой стороны, это было давно, сам Граф его ни за кого не просил, а что барыга на него ссылается – так они что угодно придумают, лишь бы не платить! И дело не в этом одном барыге: просто прощать такое нельзя – сегодня одного попустишь, завтра остальные сотни причин найдут…»

– Не хочет платить, говоришь? – процедил он, наконец. – Ладно, мы пойдём другим путём!

За три дня фарфоровый китаец довел Юздовского до белого каления. Он кивал или отрицательно качал головой по существу, таким образом молча встревая в разговор, изредка комментировал что-то тонким, словно детским голоском, который, кроме самого Графа, не слышала ни Виолетта, ни домработница… Вначале Феликс думал, что ему это все мерещится на почве пьянства или расстроенной нервной системы, но он не был пьяницей, да и на нервы не жаловался… Потом стало ясно – это темный артефакт, с которыми старые коллекционеры иногда сталкиваются. Вынырнувшие из глубины веков, они обладают свойствами, не укладывающимися в материалистическую диалектику и противоречащими привычному порядку вещей. Кто-то закладывает такие штуковины в дальний угол, кто-то от них избавляется.

Вечером третьего дня домой к Юздовскому неожиданно заявился Валентин – сын покойного Александра Исаковича от первого брака, сменивший известную в определенных кругах, но вроде как одиозную фамилию Бернштейн и ставший не привлекающим внимания советским тружеником Николаевым. Вид у него был затрапезный: так он маскировался от всевидящего ока ОБХСС и от хищных взглядов рэкетиров. Вначале затрапезной была только одежда, а потом под нее сами собой подогнались и манеры, и привычки, и речь.

– У меня проблемы, Феликс Георгиевич, – с порога взволнованно затараторил нежданный гость, глотая окончания фраз. – Наехали на меня… Рэкетиры… Здоровенные амбалы… Я и отца назвал, и вас, но они – ноль внимания… Стали паспорт требовать, фамилию проверять… Хотя я объяснял – у меня уже другая фамилия… И вообще, когда бандиты паспорта проверяли?

Валентину было тридцать пять, но к Юздовскому он относился как к старшему – все же он был другом отца, вроде как из другой возрастной категории… Вот и смотрит с надеждой, как будто всемогущий Граф одним движением разрешит все его проблемы.

– Подожди, Валентин, – поднял руку Граф. – Ты все в одну кучу свалил! Паспорт, отец, я… При чем все это? Ты думаешь, я могу охранные грамоты выдавать от бандитов? Или отец мог? Ты помнишь, что эти твари на Мойке учинили – с целой семьей расправились?

– Да помню я, помню…

– Ну вот! Или надеешься, что тебя отцовская фамилия защитит, от которой ты, кстати сказать, отказался?

– Кто ж знал… Я хотел как лучше…

– Может, ты думаешь, что одного моего слова достаточно, чтобы все питерские бандиты обходили тебя стороной?

– Да нет… Но вы же в авторитете… Вас все уважают…

– И поэтому твои амбалы перестанут бомбить коляшей и пойдут работать на заводы и фабрики?

Валентин Николаев подавленно молчал. Наверное, примерно так он и думал.

– Ни твой паспорт, ни ссылки на кого-то не решают таких вопросов. Все зависит только от тебя. Тебя, лично тебя должны уважать, или бояться, или еще по каким-то причинам не хотеть с тобой связываться. Бодливую корову доярка доит аккуратно, а тихой да безответной может соски отрывать!

Бывший Бернштейн, а нынешний Николаев тяжело вздохнул. Вид у него был жалкий, и алмазное сердце Юздовского дрогнуло, тем более что в глубине души он испытывал угрызения совести насчет Александра Исаковича. На миг ему захотелось в действительности разрешить проблему этого недалекого человечка. В конце концов, Граф приручил Коробейника, и теперь у него есть силовая поддержка из пяти-семи настоящих блатных. Можно послать их на «стрелку» к этим амбалам, и они наверняка договорятся: скажут, что Николаев под их «крышей», вряд ли те станут настаивать.

Но недаром говорят: бойся первых порывов – они идут от души, а потому не всегда продуманы. А вдруг что-то пойдет не так? Перестреляются, перережутся, начнутся «ответки», «обратки», тогда вполне может и самому Графу прилететь… Или посчитают, что он много на себя берет, лезет в чужие дела вместо того, чтобы радоваться, что свои идут хорошо. И опять может прилететь…

– Ладно, Валя, не раскисай! Я думаю, они к тебе больше не придут. В конце концов, можно доить тех, у кого нет серьезных знакомых, – успокоил визитера Граф. И действительно, такой вариант был возможен. Хотя и маловероятен.