Новое назначение (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 15

Вот и опять мечта поспать пару лишних часов накрылась медным тазом. Можно подумать, что без меня с революционной молодежью не разберутся? Зачем в таком случае целый отдел по борьбе с контрреволюцией, пусть они допрашивают, ищут связи, устанавливают причастность и все такое прочее, а я бы отправился спать.

Так нет же, пришлось руководить оказанием медицинской помощи «языкам», размещением их по камерам, вызывать начальника отдела по борьбе с контрреволюцией — товарища Ларькова.

Василий Михайлович Ларьков раза в два старше меня, в недавнем прошлом подпольщик, а еще раньше — гравер какой-то ювелирной фирмы. Ларьков, как и положено человеку его профессии, очень дотошный и аккуратный, но абсолютно безынициативный. Его мне выделил губком партии, представив как человека немного пассивного, но надежного. Надо бы Михалыча заменить, я так и сделаю, но потом, со временем. Пока он меня устраивает именно из-за свой пассивности. Назначь на должность начальника отдела по борьбе с контрреволюцией дурака с инициативой, тот может такого натворить, что мало не покажется. Вот для инициатив у Василия Михайловича и есть молодой и активный зам, пусть они уравновешивают друг друга. Но нынче даже Ларькову не надо подсказывать и «пинать», потому что круг подозреваемых очевиден.

Решив, что пока проводят задержания и допросы, имею полное право съездить на квартиру, выспаться, но потом передумал. Наверняка, через час-другой весь Архангельск узнает о случившемся, и на квартиру начнут прибывать курьеры, и поспать не дадут.

Покушение на начальника губчека, хотя и чрезвычайное происшествие, но не самое редкое. Вспомним, что в восемнадцатом году убили Урицкого, председателя Петроградской ЧК. Я, по сравнению с ним, Моська на фоне слона, но все равно, попытка застрелить начальника губчека, да еще и уполномоченного ВЧК по губернии, шума наделала. А ведь я, между тем, о событиях никому не хвастал и никуда не докладывал. И не из ложной скромности — о таких вещах умалчивать не принято, а просто не успел.

Телефон звонил непрерывно всю ночь. Им что, не спится? Моим здоровьем интересовались товарищи из губисполкома и губкома, пароходства и военного комиссариата, из штаба восемнадцатой дивизии, из политотдела дивизии, из ревкома ледокола «Таймыр». Позвонил даже председатель Архангельского революционного трибунала — меланхоличный и невозмутимый товарищ Мыйгеш, выразил сочувствие, пообещал, что ежели мы отыщем злоумышленников, так он лично в ускоренном порядке все рассмотрит и зачитает тот приговор, что мы ему предложим.

Спешилов, разумеется, прибежал сам.

— Жив-здоров? — поинтересовался Виктор, оглядывая меня со всех сторон.

— Почти, — кивнул я. — Только вот спать хочу, умираю. У тебя кофе нет?

— Кофе ему, — фыркнул Виктор. — Кофе — это вообще буржуазный напиток.

— И хрен с ним. Шоколад тоже буржуазная еда, а мы трескаем за милую душу.

— Сравнил! — возмутился комиссар. — Шоколад — это вкусно, а кофе — горечь одна.

— Значит — если горько, то буржуазный напиток, а сладко — это пролетарская еда?

— Именно так, — захохотал комиссар бригады. Потом вздохнул: — Между прочем, я тоже хочу спать. Я, товарищ Аксенов, уже который раз из-за тебя не высыпаюсь? То его расстреливать собираются, то в большие начальники определят, то застрелить захотят. Вовка, отчего у тебя все, не как у людей? Я уже дрых без задних ног, бойцы прибегают, говорят: Аксенов, мол, от целого взвода контриков отстреливался, хорошо наш патруль на помощь пришел.

— Вот так и рождаются сказки, — вздохнул я. — Не так все было, попроще.

— Да я уже знаю, — отмахнулся комиссар. — Ануфриев красноармеец толковый, все разъяснил. Мол — выстрелы услышали, прибежали, а там товарищ Аксенов в одиночку трех вражин завалил: одного насмерть, двоих подранил. Я поначалу подумал — жив Володька, пойду-ка я дальше спать, завтра все подробно узнаю, но не выдержал. Вдруг, думаю, ранен, а бойцы не заметили.

— Да нет, все нормально. Жив и не ранен.

— Скажи-ка лучше, товарищ начальник губчека и все такое прочее — ты когда охраной обзаведешься? Если своих людей не хватает, у нас попроси. Или мне комбригу сказать, чтобы он тебе бойцов выделил для охраны? Я даже могу сходить к начдиву, который тебя после случая с Конасовым шибко зауважал.

— Вить, а ты сам-то отчего без охраны ходишь?

— Сравнил, — усмехнулся Виктор. — Я простой комиссар, нас таких много. Кому я нужен-то, чтобы охрану брать? А ты, как-никак, начальник ЧК.

— Так и я-то кому нужен? Подумаешь, нашлось три юных придурка. И что, из-за трех оболтусов посмешище из себя делать? Так кофе, значит, у тебя нет?

— Так какой тебе кофе? — возмутился Виктор. — Вон, шинелку кинь в угол или стулья составь и дрыхни. И телефон отключи. У тебя еще часа два есть, успеешь выспаться. Ставят начальниками всяких бестолочей, переживай за них.

Комиссар еще что-то бурчал — мол, зажрались тут некоторые начальники, уже и на полу не хотят спать, как приличные люди, и ушел.

Я решил последовать Витькиному совету — сдвинул вместе собственное кресло и стулья для посетителей, решив урвать хотя бы часок.

Но как только улегся, сон отчего-то слетел. Вспомнил юнцов, которые «охотились» на меня. Сколько им лет? Семнадцать-восемнадцать, не больше. И что потом скажут? А скажут, разумеется, они же дети, ничего не понимали, а палач города Архангельска Аксенов убил ребенка. Ладно, хрен с ними, пусть говорят. Обо мне и так много что скажут, эпитетом больше, эпитетом меньше, уже без разницы.

Я уже примерно представлял, что выяснится после арестов и допросов. Юные пламенные революционеры решили убить начальника губчека, потому что тот проявляет излишнюю мягкотелость и либерализм по отношению к бывшим белогвардейцам, расстреливает чрезвычайно мало (Да, а сколько расстреляно? Человек сто, не больше, да и то, в основном, мародеры и уголовники), а после его — то есть моей смерти, в городе развяжут настоящий террор. А ведь и развяжут. Москва, узнав о смерти своего особоуполномоченного пришлет целый эшелон, и начнут расстреливать правых и виноватых.

Еще не давал покоя судоремонтный завод. Я там был пару раз, осматривал. Все-таки, помимо руководства Архчека я еще и Председатель комиссии по расследованию последствий интервенции. Хорошего пока мало: доки затоплены, причалы и краны разрушены, станки бездействуют из-за нехватки сырья и электроэнергии. Покамест руководству завода поручено подсчитать ущерб, наметить план по восстановлению, а рабочие, в основном, разгребают завалы, убирают мусор.

Мысли сами перенеслись к делам Комиссии. Там еще столько требуется сделать, что работы хватит на полгода, если не на год, а Москва уже начинает тормошить. Ладно, материальный ущерб мы подсчитаем. По судам, угнанным в Англию или затопленным — все более-менее ясно. А как быть с убылью населения? Я, разумеется, дал поручение отправить во все уезды и волости запросы по текущему количеству жителей, сравним потом с тем, сколько проживало в губернии накануне войны, но цифры будут очень неточными. Навскидку — Архангельская губерния потеряла около четверти населения. Но все потребуется уточнять: кто-то эмигрировал, кто переехал, кто-то в Красной армии. Земля скоро «отойдет», придется раскапывать могилы, считать расстрелянных. И все обязательно фотографировать. А убыль лошадей, крупного рогатого скота? Надо самому съездить на Мудьюг и Иоканьгу, где уничтожили три четверти заключенных. Еще отдельной строкой у меня стояло использование химического оружия. Где оно было использовано, кем, какие отравляющие вещества задействованы?

Вот вскрыть бы одну братскую могилу — хотя бы в деревне Княжья губа, где расстреляли всех мужчин семьи Нестеровых — двадцать два человека, от двенадцати до семидесяти лет, за то что их родич ушел служить в Красную армию, да натыкать бы носом всех этих защитников белого движения, представляющих белогвардейцев одухотворенными и благородными людьми, а красных — пьяной тупой скотиной, не умеющей ничего делать, кроме как убивать.