Тайна Святой Эльжбеты - Погонин Иван - Страница 30

— А кто вас провожал до дому?

— Мы все так нарезались, что никто из нас не помнит, как закончился вечер. Все денатурат проклятый.

— А когда вы обнаружили пропажу, двадцать пятого?

— Нет. Уже после Нового года. Пистолет мне до Нового года не был нужен. А на праздник я решил его почистить. Новогоднюю ночь я коротал один — пан Хмелевский обещал прийти, но почему-то не пришел. Я хотел достать пистолет, но увидел, что там, где он лежал, — его нет.

— Почему о пропаже вы никому ничего не сказали?

— А кому я мог сказать? Вам? Зачем? За хранение оружия в военное время полагается виселица. Зачем вам было знать о том, что я нарушаю закон?

— Действительно, незачем. А с кем вы пили, что они за люди?

— Позвольте не говорить. Я их сам проверю.

— Нет уж, скажите! Если кто-то из них украл у вас пистолет, значит, это именно он убийца.

— Поэтому я вам про них ничего и не скажу. Вы расскажете про них следователю, тот их всех арестует и начнет разбираться по законам военного времени. Со мной пило четверо, и по крайней мере трое из них к этому делу не причастны. Зачем я буду подвергать риску ареста и пыток невиновных людей? Я сам установлю вора и убийцу. С вашей помощью, разумеется.

— Чем же я вам смогу помочь, если вы мне ничего не говорите?

— Ну почему ничего. Например, я вам сейчас расскажу о том, как я выполнил ваше задание. Вы же приказали мне разыскать возможных подруг убитой барышни. Так вот, я нашел такую подругу. В школе мне никаких сведений добыть не удалось, а вот в учительской семинарии удача мне улыбнулась. Я разыскал инспектора, и он мне сообщил, что госпожа Кравчук была очень дружна со своей землячкой — пани Лейвер. Они обе из Дрогобыча. Закадычные подружки еще с гимназических времен. Были, что называется, неразлейвода. После окончания семинарии Катерина осталась в Лемберге, она нашла место в школе, а ее подруга была менее удачлива, и ей пришлось вернуться в провинцию. А буквально месяц назад Лейвер была у инспектора и интересовалась судьбой Каси. Она рассказала ему, что Катерина ей писала почти каждую неделю, но с начала октября письма приходить перестали. Подружка стала волноваться и, как только между Дрогобычем и Лембергом возобновилось пассажирское сообщение, приехала. Удалось ли ей найти подругу или нет, пан инспектор не знал, Лейвер к нему больше не приходила.

— Лейвер из Дрогобыча. Закадычная подружка по гимназии. Подружка, которой доверяют все сердечные тайны… Надобно ехать в Дрогобыч.

— Затем я к вам и пришел. Я вам компанию, к сожалению, составить не смогу, у меня нет необходимого для такой поездки пропуска, а просить вас достать его я не стану, слишком большой риск. Да и вряд ли я вам там буду нужен. Лейвер — еврейка, поэтому наверняка понимает немецкий. Ну а уж разговорить ее вы сможете не хуже меня, в ваших способностях я убедился.

— Завтра же поеду.

— Езжайте, а я к вам денька через два загляну, если вы, конечно, не против. За вашей квартирой вроде не следят.

— Приходите.

— Спасибо. И еще одна просьба, господин начальник. Не одолжите ли немного денег? Я с получки жалованья отдам. Если, конечно, я когда-нибудь получу жалованье.

— Вот, возьмите. — Тараканов раскрыл бумажник и вытащил оттуда все кредитные билеты. — Тут около ста рублей. Больше нет.

Утром Тараканов провел совещание, назначил Беспеченского исправлять обязанности начальника и поехал в градоначальство за пропуском. Скалону он соврал, что визит в Дрогобыч требуется по «оружейному делу» — мол, оттуда найденный у кавказцев парафин, стало быть, следует и там поискать.

Градоначальник поворчал:

— «Оружейников» у нас военные уже забрали, пусть они и стараются. А вы бы лучше проститутками занялись. Совсем эти курвы распустились. А котами у них знаете кто?

— Знаю. Студенты и гимназисты.

— Вот! Тут один ясновельможный пан жаловался его сиятельству на Ясевича — мол, ни с того ни с сего огрел его дитятко тростью. Я капитана вызвал, он мне и рассказал: «Стою я, говорит, на Карла Людовика, жду приятеля. Тут ко мне гимназистик подходит, лет семнадцати, без усов еще, да и говорит, мол, не желает ли пан офицер любви и ласки, за весьма умеренную цену, и рукой на барышню показывает, которая в сторонке стоит, улыбается. Если, говорит, пану офицеру блондинки не нравятся, так у меня, говорит, и брюнетки есть, и рыжие». Вот Ясевич и не сдержался, саданул его по хребту. И правильно сделал! А блядей этих надо всех переловить и перепороть!

— Так ловим и порем, ваше превосходительство.

— Плохо ловите! Я в этом месяце еще ни одного распоряжения о порке не подписывал. И хорошо бы целый притон накрыть, а?

— Будет исполнено! Я поручу это дело моему польскому агенту. Он все разведает, а как я из Дрогобыча вернусь, мы притон и накроем!

Градоначальник еще немного поворчал, но пропуск выписал.

Тараканов вернулся на службу и вызвал к себе Хмелевского. Тот шел, хромая и опираясь на толстую трость с массивным набалдашником.

— Что с ногами?

— Ерунда, почти прошли, — ответил поляк, коверкая немецкие слова. — Еще один день с палкой похожу, а потом смогу бегать.

— Замечательно, побегать действительно придется. Пан Хмелевский, меня несколько дней в городе не будет, и чтобы вы не скучали, я дам вам задание. Его превосходительство озабочен распространением разврата на улицах города. В нарушение обязательного постановления от восемнадцатого сентября проститутки гуляют по центральным улицам, собираются в перворазрядных кафе и ресторанах. Выясните, в каком заведении их больше всего, и доложите. Неплохо было бы установить и какой-нибудь тайный притон разврата. Сделаете к моему возвращению?

— Сделаю!

В это время в дверь постучали.

— Войдите, — крикнул Тараканов.

В кабинет зашел сыскной городовой.

— Купил, ваше благородие! Но токма в третий класс, других в дрогобычском поезде нет. Вот. — Городовой положил на стол билет и сдачу.

— Спасибо, братец.

Дрогобыч, центр нефтяного района Восточной Галиции, отстоял от Львова на 100 верст. Это расстояние товарно-пассажирский поезд преодолевал более семи часов — все время приходилось пропускать военные эшелоны. Поэтому в город Тараканов прибыл только во втором часу ночи. Он переночевал в привокзальной гостинице-клоповнике (извозчика ночью найти не удалось) и в 8 утра отправился в уездное полицейское управление. Но там, кроме двух дежурных стражников, никого не было. Один из них, внимательно рассмотрев пропуск Тараканова, доложил:

— Господин исправник на службу к десяти прибудет. Хотите, обождите его в канцелярии.

— Спасибо, но я лучше пойду, где-нибудь кофейку выпью. Есть тут приличные кавярни?

— Так мы, ваше благородие, по кавярням не ходим, мы все больше чайком балуемся, поэтому, какие из них приличные, а какие нет, не знаем. Но на главной улице кавярен этих полно.

Тараканов прогулялся по городу, полюбовался виллами дрогобычских нефтяных нуворишей, в немецком кафе съел шницель с картофельным салатом и выпил великолепного кофе по-венски. В половине десятого он вернулся в управление. Исправника все еще не было.

Он угостил стражников папиросами, они уселись у печки и дружно закурили.

— А вы откуда сюда присланы, ваше благородие?

— Из Московской сыскной.

— Стало быть, москвич?

— Сейчас москвич, а так я тульских уроженец.

— Тульский? А какого уезда?

— Каширского.

— Во как! А мы с Митькой — с Зарайского! Он с Миндюкина, а я вообще с Пронюхлова — семь верст от вас.

— Выходит, земляки.

— Земляки. Хоть губернии у нас и разные, а соседи. Давно в Галиции?

— С сентября.

— А мы в октябре прибыли. По дому не соскучились?

— Соскучился.

— И я тоже. Ничего там не слыхать, когда Берлин возьмем? К лету аль попозже?

— Не знаю, братец, где мне знать.

В это время стражник посмотрел мимо Тараканова, вскочил, спрятав папиросу за спину.