Великий перелом - Шидловский Дмитрий - Страница 19

— Я хотел с тобой поговорить.

— О чем?

— О твоем будущем.

— Я сам решу, что мне делать и как жить, — насупился Янек.

— Безусловно, но, если позволишь, я дам тебе несколько советов. — Басов сел в кресло перед журнальным столиком и жестом предложил Янеку сесть напротив. — Ты знаешь, я просмотрел карту твоей личности.

— Что?!

— Гороскоп. Расшифровку психотипа. Называй как хочешь. Короче, я собрал все данные о твоих наклонностях и способностях. Ты знаешь, из тебя может получиться блестящий врач.

— Я вам уже говорил: я не хочу быть врачом, я хочу быть воином! — запальчиво ответил Янек.

— Военным, ты хотел сказать, — возразил Басов. — Воин — это отношение к жизни. К профессии оно отношения не имеет. Ты можешь быть врачом, коммерсантом, ремесленником и идти по пути воина. А можешь служить в армии и вести себя, как торгаш. Впрочем, это не о тебе. На путь воина ты уже встал. Но я сейчас говорю о твоей профессии.

— Сейчас моей стране нужна моя помощь, чтобы обрести независимость, — гордо заявил Янек.

— Сейчас — это когда? — мягко поинтересовался Басов. — В начале или в конце двадцатого века? Она обретет ее и без тебя. А хочешь, я проведу тебя в пятнадцатый или семнадцатый век? Там Польша свободное и сильное государство. Освобождать его вообще не требуется.

— Здесь Польше нужно освободиться, — упрямо повторил Янек. — Может, она и получит независимость без меня. Но потом утратит ее. Я смогу предотвратить это. Это будет великий перелом в ее истории.

— Попытайся, — безразлично бросил Басов. — Но есть и иная возможность. Хочешь, я возьму тебя в путешествие? Мы проедем по множеству стран в различные эпохи. Увидим, как менялись представления людей о мире. Ты поймешь кое-какие исторические последовательности, узнаешь, почему те или иные страны прошли именно своим путем. Постигая множество форм, можно начать разбираться в сути вещей. Потом ты осознанно выберешь профессию и свой путь. Решайся.

Янек встал из кресла и нервно походил по комнате. Предложение Басова было заманчивым и тем более привлекательным, что путешествовать предстояло с самим дядей Войтеком, кумиром и примером для подражания. Но как все это противоречило тому, о чем мечтал мальчик! Его душа требовала действия. Немедленного, решительного.

Янек подошел к окну и облокотился на подоконник. Перед ним, посреди заснеженной площади, освещенной тусклым светом фонарей, несся на бронзовом коне российский император — угнетатель и поработитель.

— Я останусь здесь. — Янек решительно повернулся к Басову. — Я хочу попытаться все изменить.

— Как хочешь. В конце концов, еще никто не пришил к себе по прямой дороге. — Басов поднялся из кресла, достал из портмоне десять рублей и положил на столик: — Это тебе на извозчика.

— Это много, — заметил Янек.

— Деньги не имеют значения. Мне пора. Удачи тебе.

— Можно, я поеду с вами на вокзал?

— Зачем эти несовершенные приспособления, когда есть значительно более удобные средства? — делано усмехнулся Басов и двинулся к противоположной от входа стене.

На глазах у изумленного мальчика стена словно растворилась в воздухе, а за ней возникла поляна, покрытая мягкой зеленой травкой. На горизонте маячили горы, покрытые сверкающими шапками белого снега. Пропустив Басова, стена, словно по мановению волшебной палочки, возникла снова, заслонив открывшийся было величественный вид.

Чигирев поднялся по лестнице. Эти парадные подъезды петербургских домов он помнил еще по своему миру. Только в начале двадцать первого века они были грязными, обшарпанными и неизменно воняли какой-то гадостью, а здесь подъезд был чист, хорошо убран и не беспокоил обоняния прохожих неприятными запахами. Впрочем, в сравнении с теми подъездами, где уже побывал Чигирев, этот был весьма невзрачный. Не было здесь дорогих ковровых дорожек на лестнице, затейливых искусных витражей на окнах, цветов в вазах на подоконниках. Да и сам дом, расположенный на Гороховой улице ближе к ипподрому, совсем не входил в список привилегированных. Но надо было видеть, с каким благоговением поднималась по этой невзрачной лестнице госпожа Пистолькорс. Словно восходила к святилищу, к храму великого божества. Добравшись до нужного этажа, она позвонила в дверь и многозначительно посмотрела на спутника, словно проверяя, испытывает ли он должное благоговение перед обиталищем святого человека. Чигирев поспешил изобразить на лице гримасу паломника, трепещущего перед святыней.

Дверь открыла женщина средних лет, низко поклонилась и сообщила:

— Григорий Ефимович ждет вас.

В приемной толпилось множество народу, однако вновь прибывших проводили прямо в кабинет с плотно зашторенными окнами и освещенный одной лишь лампой. Там, из полутьмы, из дальнего угла на них взглянули колючие, словно прошивающие насквозь глаза. Невероятную психическую силу человека, скрывавшегося в глубине комнаты, историк ощутил едва ли не кожей.

Следом за своими спутницами Чигирев истово перекрестился на образа и… потупился, настолько тяжело было чувствовать на себе взгляд Распутина.

— Вот, Григорий Ефимович, привели к вам Сергея Чигирева, — произнесла госпожа Пистолькорс. — многие годы он жил в землях языческих, африканских. Многие чудные дела и обряды нехристианские видывал. Ныне же, вернувшись в отчизну, порешил он к благодати православия припасть. Вот мы с Анной и присоветовали ему к тебе явиться да вразумление от тебя услышать. Может, поможешь ты ему скверну языческую очистить. А может, и тебе интересны будут рассказы его об обычаях языческих.

— Аннушка прислала, говоришь? — Распутин поднялся с дивана и вышел на свет. — Добро.

Чигирев теперь смог лучше рассмотреть «старца». Тот был высок, но почему-то не производил впечатления физически сильного человека. Более того, взглянув на Распутина глазами фехтовальщика, Чигирев вдруг понял, что не побоялся бы вступить в бой против этого гиганта. Не было в нем ощущения цельности, готовности к схватке. Двигался Распутин как-то скованно, особенно в пояснице и плечах. Впрочем, все это с лихвой покрывала невероятная психическая энергия, присутствовавшая в этом человеке. Его глаза словно прошивали насквозь, буравили, приковывали к себе.