Накануне (СИ) - Кротов Сергей Владимирович - Страница 61

– Не похоже, что у Григоровича острая лейкемия, – шепчет мне на ухо Оля. – иначе бы он сгорел за пару месяцев. С хронической люди живут и по двадцать лет, но тут всё зависит от сопутствующих заболеваний…. а если с гидрокортизоном, его, кстати, уже получили в Швейцарии, то и острую можно растянуть на несколько лет.

– Хорошо что напомнила напомнила, – краем глаза наблюдаю как Лавочкин почтительно говорит в трубку. – ты не могла бы завтра с утра съездить к Шмелёву в "Белую ромашку" вместе с Булгаковым?

– У него что ещё и туберкулёз? – Потряхивает плечами Оля.

– Что значит "ещё"?

– Ну в добавок к клаустрофобии, "резкому истощению нервной системы с явлениями психостений", временной потери зрения и тэдэ на фоне регулярного употребления морфия…

– Откуда ты это взяла? – Я вытаращил на подругу глаза.

– Орлова рассказала… и попросила на него посмотреть… говорит, что только Михаил Афанасьевич ни пробовал и морфий, и электризацию, но немного помог лишь гипноз доктора Берга… правда тот живёт в Ленинграде и сейчас почти не практикует.

– Фу-ух, ты о писателе, – облегченно выдыхаю я. – а я о профессоре Борисе Булгакове, специалисте по гироскопам и инерциальным системам навигации… у него всего лишь туберкулёз.

– Дмитрий Павлович приглашает нас к себе домой… – просительно смотрит на меня Лавочкин, держа трубку у уха.

– А не поздно?

– … говорит будет очень рад.

"Похудел, осунулся главный конструктор…. хотя тому, кто не видел Григоровича раньше это бы не бросилось в глаза – обычный человек средней комплекции. Даже его бледность не так заметна, скрадывается отблеском каминного огня"…

Я, как оказалось, с ним встречался в Кремле на награждении почти три года назад, Григорович был тогда в группе авиаторов, стояших вместе с Поликарповым и Чкаловым, запомнилась его богатырская фигура с почётной грамотой ЦИКа, зажатой в огромной ладони. На стенах просторного кабинета, выходящего на тихий Шведский переулок, в центре Москвы между Тверским бульваром и улицей Горького, месте проживания советской элиты, развешаны семейные фотографии и в том числе хозяина в спортивном трико.

– Двухпудовой гирей крестился… – шевельнулся в большом старинном кожаном кресле Григорович, перехватывая мой взгляд, грустно вздохнул, но уже через секунду его глаза вновь загорелись живым огнём. – вы, рябята, даже не сомневайтесь, берите КБ в свои руки. У меня ведь сердце кровью обливается когда вижу, как дело которому столько сил отдал прахом идёт… Хозяин квартиры с силой трёт себя по обвисшим щекам, незаметно смахивая слезу.

– … Каганович на моё предложение по механизации посадочных средств гидросамолётов даже не ответил… Оленька, передай мне пожалуйста вон ту синюю папочку на столе. Стоящая в дверях моложавая женщина лет сорока, жена конструктора, с готовностью бросается выполнять просьбу.

– Вот, послушайте, что я ему писал, – Григорович опускает очки со лба на переносицу. – "… техническая сущность нового принципа самолётостроения заключается в полном подчинении гидродинамической части аэродиномической, которая получает предельно совершенные формы и габариты, как сухопутные самолёты"… и дальше: "…взлёт такого гидросамолёта осуществляется благодаря механизации, вводу убираемых реданов и подводных крыльев, что позволяет улучшить картину взлёта при улучшении посадки"…

Оля манит свою тёзку и уводит её в соседнюю комнату.

"Морская авиация – ещё один конёк Дмитрия Павловича".

– Вижу, что новый нарком ещё в курс дела не вошёл, – продолжает Григорович. – решил погодить пока с механизацией… Другое своё предложение я направил прямо в ЦК: "… для быстрой реализации ресурсов авиапромышленности, для мобилизации её на создание наиболее совершенных типов самолётов решающее значение решающее значение будет иметь технология"… Здесь, Семён Алексеевич, чертежи… смотри, я предлагаю собирать самолёты из крупных блоков, выполненных в виде штампованных панелей с силовой диагональной сеткой…

– Товарищ Чаганов, можно вас на минутку? – Из коридора послышался голос подруги, извинившись выхожу из кабинета. – Вот Ольга Михайловна просит передать письмо товарищу Кирову…

– Нашла в папке у Дмитрия Павловича письмо в ЦК, – всхлипывает жена. – написал он его по моей просьбе, чтобы значит прикрепить его к какой-нибудь лечебной организации, так как пока все попытки улучшить его состояние приводят к отрицательным результатам… а он выходит вместо него в конверт вложил другое, про самолёты. Алексей Сергеевич, помогите…

– Конечно, Ольга Михайловна, завтра же передам.

– … и ещё простите меня, но нельзя ему волноваться.

– Понял, уже уходим.

– А здесь у меня… – Григорович тянется к другой папке. – эскиз такого самолёта: свободнонесущий моноплан с двумя двигателями в фюзеляже друг за другом по тандемной схеме, вращающие соосные воздушные винты…

Чуткий Лавочкин, увидев меня и сразу всё поняв, поднимается со стула.

– …Уходите уже? – Обессиленно откидывается на спинку кресла хозяин. – По текущим проектам обращайтесь к Четверикову, ну и меня, старика не забывайте…

Подбросив Лавочкина домой, решаем с Олей немного пройтись пешком, позади за нами по улице Горького в строну центра медленно движется мой ЗИС. Идёт легкий снежок.

– Так что с ним? – С удовольствием полной грудью вдыхаю свежий морозный воздух.

– Букет заболеваний, как я понимаю… и хроническая лейкемия быть может не самое серьёзное… – на кончиках ресниц подруги повисли снежинки.

– А то лекарство гидрокотизон, о котором ты говорила может помочь?

– Помочь-то оно поможет, – заморгала Оля. – но вот, как я потом сообразила, стоит оно сейчас наверное целое состояние. Посуди сам, я тут погуглила в памяти: чтобы добыть один грамм кортекостероидов нужно 450 килограмм желёз свиней или крупного рогатого скота. Это примерно двадцать тысяч голов.

– А сколько его нужно для лечения?

– Где-то сто милиграмм на курс… – трёт правый глаз подруга. – Это практически исключает его применение в терапии.

– И что делать?.. Дай я посмотрю.

– Всё-всё, не надо. Ресничка в глаз попала. Моё желание.. – Оля смеётся. – Что делать, говоришь? Синтезировать искусственный, промышленность соответствующую создавать. Перечень самых перспективных методов и формулы у меня есть, но сам понимаешь какое расстояние от этого до готового лекарства в аптеках.

– Кто-нибудь у нас работает над чем-то похожим? – Зашагали дальше.

– Ты знаешь, институт эндокринологии в Москве существует, но именно этой темой серьёзно никто не занимается. У них там, насколько я знаю, уклон в сторону хирургии.

– Понятно.

"Попрошу устроить Григоровича в Кремлёвскую больницу, чем черт не шутит, вдруг помогут".

– Насчёт Любы… – хитро улыбнулась Оля. – мне тут в голову идея одна пришла. Нам в институте одну лекцию читал приглашённый профессор Анохин, специалист по памяти. Он рассказывал о процессе запоминания. Если отбросить детали, то при воспоминании какого-то события информация о нём из нейрона, где она хранится, попадает в специальный отдел мозга, где и визуализируется. Но при этой пересылке она стирается в нейроне. Чтобы не потерять эту информацию, мозг по новой перезаписывает в тот же самый нейрон уже из того специального отдела, куда информация была послана.

"Изощрённо".

– Так вот, в этой работе чтения-записи принимает участие множество гормонов, часть из которых разрушаются алкоголем…

– Предлагаешь напоить Любу во время приступа, чтобы из памяти стёрся тот кошмар? – Хватаю Олю за рукав.

– Сто процентного успеха не обещаю, поэтому, Лёшик, держи жало своего паяльника готовым к бою.

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

17 февраля 1938 года, 10:30.