Улей 2 (СИ) - Тодорова Елена - Страница 11

Не в ее характере убегать. Но в последние дни она только этим и занимается. Бежит от себя, от Титова, от своих желаний… Она просто не может остановиться.

Внутри Исаевой тикает тревожный механизм, который, кажется, запрограммирован на то мгновение, когда она прекратит движения, чтобы разорвать ее на части.

Всю свою юность она мечтала влюбиться. Вот только сейчас, когда внутри нее творится что-то по-настоящему странное, Ева зарывает голову в песок. Давая Титову очередное задание, стремится ослабить непереносимое ее организмом внутреннее давление. Ожидает разрыва этого напряжения. И тишины.

Сейчас Исаевой очень нужен человек, с которым она сможет говорить откровенно. Кто-нибудь, на кого она обрушит свою настоящую исповедь. Кто-нибудь, кому она смогла бы доверить то, что боится признавать реальным перед собственным «я».

Она набирает номер Даши по несколько раз в день, но все безрезультатно. Захара по-прежнему не хочет ее слушать.

А наряду с этим… Возвращаться в дом, который все больше напоминает лагерь смерти, становится с каждым разом сложнее.

— Исаева, притормози.

Не оборачивается. Закинув в сумку тетради и письменные принадлежности, торопливым шагом покидает аудиторию.

Титов нагоняет ее на парковке. Задерживает, бесцеремонно хватая за локоть.

— Сколько это будет продолжаться, Ева?

— Что именно? Чего тебе надо? — сквозь зубы, стопорясь на воротнике куртки, так как, черт возьми, не в силах взглянуть ему в глаза.

— Чтобы ты прекратила бегать от меня.

Раздраженно дергает руку на себя, но Адам не позволяет ей освободиться.

Ей хочется закричать, заплакать, изойти самыми худшими проклятиями и угрозами…

Сделать Титову больно.

Только потому, что… Он и то, что она к нему чувствует — пугает ее до безумия.

— Послушай, Адам… — шипит, не справляясь с вызванной его словами паникой. — Я от тебя не бегу. Мне просто… — вкладывает в голос все свои переживания, привычно трансформируя их в раздражение. — Мне безразлично, в какой стороне от меня ты находишься. Я слишком загружена, чтобы обращать на это внимание. Сейчас у меня нет на тебя времени.

Резкий глубокий вдох приподнимает грудь Титова. Сжимая руки в кулаки, цепенеет. Безжизненный и спокойный.

Внешне.

Внутри пытается справиться с теми болезненными эмоциями, которые вызвали ее слова. Смотрит на высокомерную маску Евы, сохраняя неестественную неподвижность. В то время как адреналин уже подогревает и отравляет его кровь, и все мышцы в теле приходят в нервный тонус.

Молчит. Выжидает, когда Исаева поднимет дрожащий веер ресниц и встретится с ним своими лживыми проклятыми глазами.

И это происходит.

Выманенная отсутствием какой-либо реакции с его стороны, собирается взглянуть в лицо Титова лишь на мгновение. Но, столкнувшись взглядом с его горящими глазами, видя в этом пламени свое размытое отражение, забывает обо всех своих изворотливых приемах.

Приоткрывая губы, хватает воздух. Чувствует, как он горит на губах и обжигает холодом горло.

— Нет на меня времени? — напряженно переспрашивает ее Адам.

У всех его близких с периодическим постоянством нет на него времени. Ничего необычного. Это, сука, чистая классика. Но Исаева… Как она, мать вашу, может так говорить? После всего, что было. Адам бросал все дела, если она нуждалась в нем. Он, черт возьми, вопреки всему ставил ее на первое место.

«Господи…»

Ева Исаева — это вредная привычка, что способна его убить. Сломленный падший ангел с темными мыслями. У нее черное сердце. Только сейчас Титов хочет его больше всего на свете.

Он ради Евы влез в такое дерьмо… Вскрыл информацию, вес которой оказался на порядок выше того, что он мог даже предположить, слушая предостережения старухи. Отдыхая по несколько часов в сутки, направил все свои силы на поиск путей решения поставленной задачи.

Для нее.

— Что тут скажешь, Адам? Я тороплюсь.

— Есть кое-что исключительно важное. Выслушай меня.

— Не думаю, что это того стоит. Я, правда, не могу задерживаться, — рассеянно оглядывается. — Не сегодня. И возможно… — делает паузу, чтобы перевести дыхание и не выдать волнение тем, что вынуждена произнести, — очень не скоро. Эта игра стала утомительной. Перестала быть интересной. Давай сделаем паузу…

— Отлично, — едко выпаливает, разжимая пальцы так стремительно, будто кожа Евы становится опаляющей. — Можешь убираться в свой гребаный замок. Я больше не держу.

«Я больше не держу…»

Слыша эти слова, она старается дышать ровно и глубоко. Ощущая, как напряжение скручивает все ее внутренние органы, упрямо пытается внушить себе, что это для нее ничего не значит. Отступает от Титова на шаг, но не может уйти.

И он тоже замирает.

Выжигают друг друга глазами. Наперекор всему, ждут друг от друга поспешного и бескомпромиссного аннулирования сказанного.

— Ну, что застыла, Исаева?

«Скажи, мать твою, что все твои слова — ложь…»

«Просто, скажи…»

«Возьми свои слова обратно…»

«Черт возьми, Ева!»

«Пожалуйста…»

Она, глубоко вдохнув, прикусывает нижнюю губу и покаянно опускает взгляд. А затем… совершает крутой разворот и уходит.

— Твою мать… — не в силах как-либо ей препятствовать, напряженно смотрит вслед.

Его сердце разрывается, отдавая долг за все те манипуляции с чувствами других людей, которые он безжалостно проводил.

До Исаевой.

Чувствует внутри себя горячие волны агрессии. Они снова отбрасывают его от берега в бушующее море. Гаснет маяк, который помогал держать связь с землей.

Три, два, один…

Возвращается к тому невменяемому придурку, которым был большую часть своей жизни.

Отчаянный, взрывоопасный и бесконтрольный.

Game over. Уровень провален. И он устал жать «рестарт».

Все верно, он не обязан хранить целибат. Он никому ничем не обязан. Но трахать Ломоносову — последнее, чего Адам сейчас хочет. Она сидит перед ним в белой полупрозрачной блузке с вычурным ажурным бантом. Пьет кофе, задерживаясь на нем взглядом.

Это их третья встреча вне стен академии. Наталью Юрьевну подкупают связи и возможности Титова. Личная встреча с главой государственной областной администрации и кое-какие закрытые информационные данные — то, что ей необходимо для успешного раскрытия темы диссертации.

Гонористая? Спесь Ломоносовой слетела, как прошлогодняя шелуха, едва она поняла, какими возможностями владеет Адам. Более того, если первые две встречи назначал он, то в этот раз именно она выступила инициатором.

— Я не заметила у тебя никаких трудностей, Адам, — на губах девушки намек на улыбку. — Кроме прогулов, конечно. И некоторых неразумных выходок.

— Неразумных выходок? — прослеживает взглядом прикосновение ее ладони к своей ноге. Весьма смелый ободряющий жест. — Я социализируюсь. Тебе ли не понимать?

— Я думаю, многие твои поступки исключительно для публики. Не для себя.

— А возможно ли, что я сам этого не осознаю?

Ломоносова тихо хмыкает и качает головой.

— Все ты прекрасно осознаешь.

На губах Титова расползается широкая улыбка.

— Ты права. Я мыслю радикально. И я действую радикально.

— Знаешь, это в какой-то степени захватывает. Когда люди настолько в себя верят, что не боятся вызвать непонимание общественности.

— Папа, я не понимаю одного: почему мой БО работал на Исаева?

Терентий Дмитриевич неохотно отрывается от своего омлета и в замешательстве смотрит через стол на сына.

— БО? Что еще за молодежный сленг?

Адам кривит губы и легким взмахом руки подчеркивает незначительность этого термина.

— БО — биологический отец. Я подумал, мне же нужно как-то его называть… Это то, что приклеилось легче всего, — отпивает кофе и пролистывает в смартфоне какую-то информацию.

Закашлявшись, Терентий Дмитриевич тянется за стаканом сока.