Убийство в Пражском экспрессе - Любенко Иван Иванович - Страница 4

Позднее, уже в 1885 году, дом стал принадлежать Винсенту Иозефу Ротту и его супруге Марии, имевшим на первом этаже скобяную лавку. Торговля шла настолько успешно, что семья приобрела и соседнее строение. А потом оба дома объединили. Над внешним видом архитектурного ансамбля корпел известный в те времена зодчий Рехсцигель. Он-то и выполнил сооружение в три этажа. Сын Роттов – Ладислав – решил придать фасаду новый облик. По его желанию художники выполнили роспись, органично связанную со скобяными товарами. Между окнами возникли фигуры плотника, кузнеца, крестьянина, садовницы и жницы. Растительные мотивы представлены чертополохом и розами. Люнеты украшены разнообразными орудиями труда. Этажи разделила надпись «V. J. Rott» и молитва «Не дай погибнуть нам или нашим потомкам, святой Вацлав».

Надо сказать, что Прага пришлась Веронике Альбертовне по душе, но – удивительное дело! – она скучала по Ставрополю. А ведь ещё несколько лет назад, как она только не называла тихий купеческий город! Помнится, был он и «дырой», и «болотом», и «захудалой пыльной провинцией». А теперь, в снах, нет-нет, да и всплывали в памяти, точно кадры синематографа, родные и привычные места: пассаж братьев Меснянкиных, дорогие магазины Театральной и Александровской улиц, аптека доктора Байгера и Казанский Кафедральный Собор. Но более всего душу рвали воспоминания о доме под № 38, что стоял на главной артерии города – Николаевском проспекте. Как там сейчас? Цела ли беседка? Не вырублен ли сад?.. Душу щемила тоска по оставленным на попечение горничной домашним питомцам – Малышу и Лео. Живы ли они?

Примерно такие же мысли, но отягощённые чтением сводок с фронтов гражданской войны в России, и одолевали в данный момент Клима Пантелеевича Ардашева, дворянина, бывшего чиновника по особым поручениям МИДа России, бывшего присяжного поверенного Ставропольского Окружного суда, бывшего… Он отложил газету, задумался на мгновенье и щёлкнул крышкой золотого Мозера. До встречи со штабс-капитаном оставалось совсем немного времени и стоило поторопиться, чтобы попасть к назначенному часу на вокзал. Только спешить Ардашев не любил и потому, наверное, никогда не опаздывал.

Свободный фиакр стоял рядом, и одноконный экипаж неторопливо, но уверено побежал по старым улочкам древнего города.

Дорога до железнодорожной пристани Праги заняла ровно столько времени, сколько требовалось для того, чтобы во рту растаял французский леденец «берлинго». Любимые монпансье российской фабрики «Георга Ландрина» в Праге достать было не просто. Местные конфетки «гашлерки», названные так в честь известного чешского барда Карела Гашлера, Ардашеву не нравились. Они хоть и отличались самобытным освежающим вкусом, но из-за преобладания лакрицы напоминали известное с детства лекарство, ведь корень солодки издавна использовался для приготовления сиропа от кашля. Другое дело французские «берлинго». Эти маленькие прозрачные леденцы, разных цветов и форм, были нейтральными и неплохо заменяли привычный ландрин. Несколько раз бывшему присяжному поверенному повезло, и в «Русском магазине» Гладика на Вацлав «15» ему посчастливилось купить не только настоящий ландрин, но и его русского конкурента «Сан-Пьеро» в картонном цилиндре. Словом, в привычных коробочках «Георга Ландрина» Ардашев теперь держал не только настоящий ландрин, но и другие виды монпансье.

Пражский вокзал (Hlavní Nádraží) – грандиозное сооружение, вероятно, самое большое в Европе, находящееся рядом с Вацловской площадью, представлял собой целый комплекс зданий, соединённых в один ансамбль. В глаза бросалось арочное перекрытие над перроном. Оно казалось огромным, будто созданным для гигантских межпланетных поездов будущего.

Прямо перед входом остановился «Рено» с номером «КА-0067», и из него выбрался господин в котелке, чёрном пальто и с букетом цветов. Среднего роста, лет шестидесяти с небольшим, но заметным животом, круглолицый, с пышными усами.

В след за незнакомцем Клим Пантелеевич зашёл в здание вокзала, поражавшее своим величием. Наверное, если бы он оказался там впервые, или просто коротал бы свободное время, то наверняка бы любовался и величественным куполом, и потолочной лепниной, и причудливой росписью стен. Но любая красота становится не столь заметной, или, правильнее сказать, более обыденной, если она встречается ежедневно. Человек ко всему привыкает и постепенно перестаёт обращать внимание, что вокруг него высятся удивительные архитектурные сооружения, или живёт дивная, не тронутая цивилизацией природа, хотя писатели и поэты утверждают обратное. По их мнению, можно, например, каждый день ходить в море на рыбацкой шхуне и не уставать восхищаться волнами на рассвете. Возможно, они и правы. Только интересно, что думает об этом тот самый рыбак, уставший тянуть сети и едва размыкающий веки после штормовой бури на утлом судёнышке? До созерцания ли морских пейзажей ему? Вот и резидент, идущий на встречу с офицером военной разведки, в этот момент был совершенно безразличен к творениям архитектора Йозефа Фанты.

Широко выбрасывая вперёд трость, в свойственной ему манере, Клим Пантелеевич вышел на перрон. Встречающие нетерпеливо ожидали прибытие пражского экспресса.

Поезд «Прага – Оломоуц», точно боясь опоздать к конечной точке назначения, устало вкатился и, выбросив струю пара, остановился. Кондуктора, будто по команде, выпустили пассажиров.

Клим Пантелеевич дошагал до конца перрона и через небольшую калитку вновь вернулся на привокзальную площадь. Слежки не было. Впереди виднелась вывеска кафе под странным названием «U pošty» («У почты»). Там, за дальним столиком, его ждал Ветлугин. Встреча длилась не долго, и уже через четверть часа, Ардашев опять оказался на перроне у подземного перехода на вторую платформу. Прямо перед ним стояли две кареты скорой помощи. Рядом суетились санитары. С большой предосторожностью они пытались погрузить двое носилок, накрытых простынями. С первых свисала маленькая, уже начинающая синеть, женская рука, а по видневшимся подошвам туфель на вторых носилках нетрудно было догадаться, что они принадлежали мужчине.

Кондуктор нервно курил у вагона № 15. Затем из него показались люди в штатском и фотограф с треногой. Они что-то оживлённо обсуждали, пытаясь перекричать шум мчащегося на второй путь поезда «Брно – Прага», и направлялись к санитарной машине.

Было ясно, что именно из «пятнадцатого» вагона и выгрузили эти два трупа. Казалось, смерть парила над перроном, и только одинокая торговка цветами с довольным видом рассматривала в ведре букет с огромной хризантемой посередине.

Резидент Региструпра[3] РККА в Центральной Европе в Прагу прибыл всего четыре месяца назад. Осмотрелся и сразу же начал действовать. Надо сказать, что человека с выпавшими на его долю похождениями мало что могло испугать, удивить или расстроить. И потому новый виток авантюр и приключений, как хороший коньяк или крепкий кофе, лишь бередил душу и поднимал азарт вечного игрока на новый, ещё неизведанный уровень.

Михаил Моисеевич Гиттельсон – коренной одессит и крещённый еврей. В 1905 году ему уже исполнилось двадцать. Для кого-то этот возраст – время поиска настоящей любви, юношеских исканий, а для Михаила – начало политической карьеры, потому что новоиспечённый третьекурсник физико-математического факультета Новороссийского университета нашёл занятие поинтересней. Он переехал в Петербург, где не только возглавил боевую дружину рабочих Охтинского порохового завода, но и вошёл в состав Петербургского комитета партии эсеров, а затем и в Петербургский совет рабочих депутатов, возглавляемый в ту пору Львом Троцким. И это в двадцать лет! Разве можно было представить, что ещё совсем недавно он был простым гимназистом 2-й Одесской мужской гимназии? Конечно, за доверие товарищей надо было платить, и уже в следующем году Гиттельсон попытался организовать покушение на барона Александра Кульбарса – командующего войсками Одесского военного округа, но теракт сорвался. Исполнитель оказался трусом и предателем. Слава Богу, он не знал, что за всем этим стоял Михаил. Недавнего студента, как подозреваемого в соучастии в подготовке теракта, задержали и заключили под стражу. Один допрос сменялся другим, но Миша прикинулся «овечкой», а доказательств того, что к планируемым покушениям причастен именно он, у судебного следователя не было. Ничего не поделаешь, закон есть закон, и стены тюремного замка расступились. Пришла свобода, а с нею и злость на тех, кто держал его в сырых и холодных казематах. Он продолжил борьбу с ненавистным царским режимом в Москве и занялся печатанием прокламаций. В 1908 году вновь попался и, уже как закоренелый политический преступник, отправился на четыре года в ссылку – в Туруханский край. Не досидев пять месяцев, он бежит в Китай, а оттуда – в Италию. И – надо же! – по поддельным документам умудряется поступить на химический факультет Неаполитанского университета, который заканчивает с отличием в 1915 году и продолжает учиться в магистратуре по специализации «Взрывчатые и отравляющие вещества». Он прекрасно владеет итальянским, немецким, английским, французским и чешским языками, может собрать бомбу, практически, из ничего и приготовить яд даже из комнатных растений. А подделка документов? Выяснилось, что дипломированный магистр химии ещё и отличный художник. Свести печать или поставить новую – для него пара пустяков.