Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 60

— Дэвин, ты здесь? — пробую снова. — Я принесла тебе хлеб!

Кричать шепотом — та еще задача, но громче нельзя. Как и включить фонарь и осветить им окрестности. Хотя, если Дэвин не объявится, наверное, придется. Мужчина серьезно болен и истощен — кто знает, вдруг он лежит, обессиленный, где-то поблизости, а мы его не видим. Нет, уходить, все тщательно не проверив, я решительно не готова. Это стоит риска.

— На корм его, что ли, выманиваешь? — голос Ника раздается над самым ухом так неожиданно, что вздрагиваю.

— Зачем подкрадываешься? — ворчу.

В ответ, вместо того, чтобы отойти, мой спутник, наоборот, берет меня за руку. Видно плохо, но, кажется, он тоже осматривается.

— Тут темно, как в могиле, — поясняет свои действия. — Не хочу пропустить момент, если русалки утянут тебя под землю.

— Русалки, вообще-то, должны жить в воде.

В ответ Ник крепче сжимает мое запястье, ясно давая понять, что отпускать меня от себя не намерен.

— Кой черт знает, что водится на этой планете, — откликается. — Может, они тут сухопутные.

— Ну-ну, — вздыхаю, но больше не спорю; не вырываюсь.

Проходим ещё немного вперед, прямо ко входу в шахту, к тому самому, с дверцей, придавленной к земле тяжелым камнем за неимением настоящего замка.

— Жаль тебя разочаровывать, но, кажется, тут никого нет, — озвучивает Ник мои собственные мысли. — Уходим?

— Я вам уйду! — из ближайших кустов вдруг раздается уже знакомый мне хриплый голос.

Пальцы Ника на моей руке напрягаются.

— Он? — спрашивает.

— Он, — подтверждаю.

— Он, он, — живо поддерживает Дэвин. — Я, в смысле. Да, детка?

Ответить не успеваю, потому как в следующую секунду Ник без предупреждения щелкает кнопкой фонаря, направляя луч света на появившегося из темноты мужчину. Свет тусклый, но в первое мгновение привыкшим к мраку глазам все равно тяжело.

— Уй! — взвизгивает Дэвин, прикрывая свои ладонью. Кисть его руки заметно дрожит. Лоскуты ткани, болтающиеся вчера на разорванном рукаве формы, теперь закостенели и свернулись, словно листья от первых заморозков.

Ник же светит в лицо новому действующему лицу лишь мгновение — практически сразу опускает фонарь, проходясь его лучом по фигуре «гостя», проверяя на наличие при нем оружия. На вид — ничего нет. Максимум, что может быть, — нож, припрятанный в ботинке или… нет, в рукаве точно нет, потому как и рукавов уже толком нет. Вон и на колене дыра, которой вчера не было.

— Нет у меня оружия, — ворчит Дэвин, тоже сразу же распознав намерения Ника. — Безобиден, как щенок, — закашливается, зажимает мученически искривленный рот тыльной стороной запястья. — Тьфу. Ну кончай, туши свет.

Ник его просьбу игнорирует, обращается ко мне:

— Говоришь, вторую неделю бегает? С таким-то кашлем? Его же за километр слышно.

— А я везунчик, — отвечает за меня Дэвин. — Кхе!..

Качаю головой.

— Вчера он и то кашлял меньше, — окидываю тощую фигуру Дэвина критическим взглядом. — И не дрожал.

— Я, может, от радости, — немедленно огрызается тот, напоминая мне Сову, никогда не признающуюся в своей физической слабости.

— Значит, Ник, тот самый? — Дэвин сверкает на моего спутника своими темными запавшими в череп глазами, после чего жадно вгрызается в принесенный мною кусок хлеба.

— Мы разве знакомы?

— Не имел чести, — фыркает Дэвин и тут же закашливается. Тело мужчины сотрясается от макушки до пят, а крошки с недоеденного хлеба летят в разные стороны.

Его состояние меня беспокоит: бледный, с влажным лицом и с лихорадочно блестящими глазами. Еще этот кашель…

Мы спустились в шахту и устроились в одном из ответвлений коридора, недалеко от шахтного столба. Я сижу на крупном плоском камне, Ник — рядом на земле, Дэвин — напротив. Фонарь лежит между нами, направлен в стену, чтобы никого не слепил, но его света в тесном пространстве вполне хватает, чтобы хорошо видеть лица собеседников.

Тут сыро и холодно, но, во всяком случае, можно быть уверенными, что нас никто не подслушает и не заметит в темноте свет — местные спят, а люди из люка у реки, по заверениям Дэвина, уже обшарили шахту вдоль и поперек и в последние дни даже не появляются в этом районе. Что ж, если он ошибся и они объявятся, мы услышим их прежде, чем они нас: поднять скрипучую крышку, открывающую вход в шахтный ствол, тихо — невозможно.

Наконец, мой старый знакомый перестает кашлять, с тоской оглядывает разлетевшиеся по его коленям драгоценные крошки. Однако с видом, полным собственного достоинства, небрежно стряхивает их с брюк на землю. В этот момент дрожь его пальцев не заметить трудно.

— Дэвин, — заговариваю. — Ты болен. Если ты расскажешь нам все, что знаешь о наркоторговцах, я попробую добыть тебе лекарства.

Слабо представляю, как мне это удастся, но сделаю все, что в моих силах. Вряд ли Сова не заметит пропажу, но с последствиями буду разбираться позже.

Дэвин морщится.

— Скверная сделка, детка. Я всего лишь простудился.

Только открываю рот, чтобы возразить, как меня перебивает Ник.

— У него ломка, — произносит уверенно. Вскидываю на него глаза: смотрит на Дэвина в упор; перевожу взгляд на мужчину напротив — не спорит. — На чем сидишь? На «синем тумане»?

— Вот еще, — Дэвин передергивает плечами. — На этой дряни больше года не живут. Ну, три, если повезет, и то к концу этого срока станешь весело моргающим овощем. Я таким не балуюсь.

Значит, все-таки наркоман.

— Тогда — что? — спокойно перечисляет Ник. — Фристил? Лагоза? Или героин — по старинке?

— Фристил, — бурчит Дэвин, отводит взгляд. — Ишь ты, названия выучил.

— Не смертельно, но еще недельку его здорово поломает, — поясняет Ник, ловя мой непонимающий взгляд. — А про кашель — согласен. Ему бы что-то противовоспалительное, пока не выплюнул легкие.

Дэвин корчит гримасу.

— Перебьюсь, красавчик, я живучий. Это вы, аристократишки, рассыпаетесь на части от простого насморка.

Ник давится воздухом.

— Кто, прости?

А Дэвин и не думает отказываться от своих слов.

— Аристократишки, — твердо повторяет с отвращением в голосе. — Думаешь, я не знаю, кто такие Валентайны? Я наводил справки. Мамаша — учредитель крупного благотворительного фонда. Папаша — глава машиностроительного предприятия. И их сынок, выбравший ро-ман-тич-ную профессию, — кривляясь, произносит по слогам, — потому как денег у него и так куры не клюют, еще внукам хватит.

— С «мамашей» и «папашей» — полегче, — холодно одергивает его Ник.

Дэвин усмехается, и я впервые замечаю, что в «зоне улыбки» у него нет одного зуба.

— А то — что? — уточняет с мрачной решимостью и вызовом одновременно. — Бить будешь?

— Зачем бить? — Ник пожимает плечами. — Сам тут загнешься без нашей помощи.

— Эге. Шутник.

— Прекратите, — одергиваю. — Дэвин, нам действительно нужна твоя помощь, а тебе — наша. Это взаимовыгодное сотрудничество.

Тот с выражением вселенской грусти на лице воздевает глаза к каменному своду над головой.

— Ну вот, дама моего сердца опять выбрала другого, — заявляет трагически; затем выпрямляется и заканчивает уже своим обычным тоном: — Причем опять одного и того же. Чувак, что ж ты свою женщину в такую клоаку притащил? Детей бы рожала, а не слайтексом вкидывалась.

Ник скрипит зубами.

— Может, я и погорячился обещать, что не стану тебя бить.

— А что? — глаза сидящего напротив расширяются в притворном ужасе. — Тема ваших отношений под запретом?

— Ты сам сказал, что у него ломка, — напоминаю Нику, всерьез опасаясь за целостность остальных зубов Дэвина. На самом деле, мне самой очень хочется поправить ему «вывеску» за последние слова; сдерживаюсь.

— Помню, — сухо отзывается Ник, все ещё испепеляя сидящего напротив взглядом. — Так что? — уточняет требовательно. — Будем зубы скалить или переходим к делу? Если первое, то мы уходим.

Закусываю изнутри щеку. С одной стороны, напарник прав: таким, как Дэвин, палец в рот не клади, почувствует себя хозяином положения — пиши пропало, ничего не добьешься. С другой — если Ник сейчас уйдет, я вернусь сюда сама, завтра же. Дэвин — единственная ниточка, связывающая нас с наркоторговцами.