Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 49

— …Ты можешь мне доверять.

Как?! Во имя всех святых, как?!

Меня начинает бить крупная дрожь. Если Пересмешник сейчас не уйдет, как обещал, то я сама выбегу. И плевать на ужин и угрозы Филина. Меня ломает так, как никогда за время, проведенное на Птицеферме. Тянет к этому человеку. Мне действительно хочется ему верить. Но я не верю, не могу.

Всхлипываю. Зажимаю рот тыльной стороной запястья.

Пересмешник вздыхает.

— Иди сюда.

Не успеваю сообразить, что это значит, как меня притягивают к теплому телу и обнимают сильные руки. Всхлипываю еще раз и утыкаюсь носом в свежевыстиранную футболку, ещё сохранившую запах мыла и ветра.

Пересмешник осторожно и бережно гладит меня по спине. Ощущение безопасности, бесконечной душевной близости.

Понимаю, что все это может быть ложью, и, скорее всего, это и есть ложь, игра. Но мне так хочется продлить это непривычное, пусть и ненастоящее ощущение, что поддаюсь слабости — не сопротивляюсь, просто чувствую.

Разрыдаться хочется еще сильнее. Но это будет уже чересчур.

— Ты сказал, что пальцем ко мне не притронешься, — бормочу ему в плечо; голос звучит глухо, так как я прижимаюсь к нему слишком крепко. Поврежденная грудь отзывается болью, но стараюсь не обращать на нее внимания. Подозреваю, ребра Пересмешника тоже не рады крепким объятиям.

— Ты поняла, в каком смысле «притронусь» я имел в виду, — отзывается мужчина. Его щека касается моих волос. Так… хорошо. — Так как мы все только что вернулись с рудника, полагаю, это Филин распустил руки?

Нет-нет-нет. Не нужно назад в реальность. Мне хорошо здесь, в мире своих иллюзий.

— Угу, — на большее меня не хватает.

— Он что-то тебе сделал?

— Обошелся угрозами.

— Извини за это, — Пересмешник мягко проводит ладонью по моим волосам.

— За что? — шепчу, головой понимая, что пора его оттолкнуть, но все еще не находя в себе сил это сделать.

— Он же полез к тебе из-за меня.

— Почему это ты так решил? — уточняю из чувства протеста.

— Я, знаешь ли, умный, даже если кажусь придурком, — смеется. Мне нравится, как звучит его смех. — Филин не зря хотел подложить под меня Кайру, чтобы шпионила и доносила. Потому ему и не понравился мой выбор. Когда я уложил Момота, Глава здорово струхнул. Но повода меня устранять я ему не давал, вот и присматривается.

— Он думает, что ты хочешь занять его место, — признаюсь.

Снова усмешка.

— Всю жизнь мечтал.

— Я ему так и сказала.

— Так и говори, — все еще не отпускает меня, а я не вырываюсь. Дура как есть. — Отрицай. Нутром чую, Филин связан с теми людьми, надо все выяснить. А там — посмотрим.

Практически в точности — мои собственные мысли.

Такой нежный, доверительный момент. Сейчас ли не самое время спросить: «Ты Николас Валентайн?»? Уже слышу собственный голос, задающий этот вопрос, у меня в голове.

Но… не решаюсь.

Это будет билет в один конец.

— Успокоилась? — спрашивает Пересмешник, чуть отстраняясь, чтобы заглянуть в мое лицо.

Не отвечаю — он и так знает, что успокоилась. Будь моя воля, так бы и уснула в этих теплых объятиях.

— Почему… — вместо вопроса, после которого не останется пути назад, задаю более безопасный. — Почему ты так ко мне относишься?

Относится или делает вид? Его отношение выглядит настолько искренним, что я почти верю. Почти.

— Ну-у, — весело протягивает Пересмешник, воздевая глаза к потолку, изображая задумчивость. — Веришь в любовь с первого взгляда?

Слово «любовь» — слишком громкое. Оно бьет наотмашь; вздрагиваю.

— Нет, не верю, — отвечаю твердо.

— Ну и зря, — усмехается и, наконец, разжимает руки. — Переодевайся скорее, а то опоздаем на ужин. Жду тебя в коридоре!

— Пойдем сегодня к реке? — спрашиваю, когда мы возвращаемся в комнату после ужина.

Стараюсь не смотреть на своего сожителя. Готова глядеть куда угодно: в пол, в потолок, в стену, — только не ему в глаза. Чувствую себя до ужаса неуютно.

Кой черт меня дернул жаться к нему? Прошел какой-то час, а все, о чем я мечтаю, — заполучить машину времени, чтобы вернуться в прошлое и отхлестать себя по щекам. О чем я думала? И как вести себя с ним дальше?

Пересмешник же ведет себя так, будто бы ничего не было. И на ужине что-то болтал, и сейчас в нем не ощущается ни капли напряжения. Наоборот, настроение даже приподнятое.

— А ты себя нормально чувствуешь для ночной прогулки? — уточняет и тут же усмехается. — Мои ребра жаждут принять горизонтальное положение и точно отомстят мне завтра, если я их не послушаюсь.

Все же заставляю себя посмотреть на мужчину. Он уселся на край кровати, широко разведя колени и уперев в них локти; волосы взъерошенные. Быстро понимаю почему — уже на моих глазах запускает в них пальцы и зачесывает назад; несколько прядей слушаться не желают и тут же снова падают вперед на лицо.

— Я могу сходить на разведку одна, — предлагаю на полном серьезе.

На самом деле, мы потеряли несколько дней. Вдруг люди в черной одежде уже нашли то — или того, — что искали, и теперь намертво замуровали люк и убрались восвояси? А если все еще ходят поблизости, то стоит в этом убедиться, проверить, в то ли время, что и прежде, они выбираются на поверхность.

Не знаю, будет ли от такой слежки много пользы, но сидеть сложа руки не могу. Тем более в четырех стенах с Пересмешником, который сейчас выглядит таким домашним, что хочется завернуться в его объятия, как в плед, и никуда его не отпускать. Плохая, плохая идея…

— Плохая идея, — вторит моим мыслям сожитель. Вздрагиваю от неожиданности и только потом соображаю, что он не телепат и говорит совсем не о той идее, о которой думала я, — отвечает на мою предыдущую реплику. — Ты сама еле на ногах стоишь.

Неправда. Просто у меня, должно быть, воспаленные глаза от невыплаканных слез. Плакать мне больше не хочется, а вот спрятаться под одеяло с головой и закрыться от всего мира — очень даже.

Мотаю головой.

— Со мной все в порядке, — пересиливаю себя и упрямо смотрю в ответ.

— Ну-у, — Пересмешник с обреченным выражением на лице разводит руками и встает. — Тогда мы, в смысле я и ребра, идем с тобой.

А утром ему и его героическим ребрам предстоит отправиться на рудник… Чувствую укол совести. Какой бы род деятельности Сова мне завтра ни поручила, это все равно физически будет гораздо легче.

Вздыхаю, сдаваясь.

— Укладывай спать свои многострадальные ребра.

— А ты? — привычно вскидывает бровь, ту, которую шили, и в который раз морщится. Похоже, кому-то следует менять привычку. — Со мной? — поднимает руки ладонями наружу. — Обещаю не приставать.

— С тобой, — киваю.

А куда я денусь?

Или намекнуть Пересмешнику, что ему следует взять одеяло и лечь на полу? Самой опять спать не в кровати не хочется ужасно — к хорошему быстро привыкаешь. Вдруг сожитель решит оказать мне любезность?

Да уж, любезность — с его-то ребрами…

Так и не внеся предложения по разделению спальных мест в мою пользу, беру с подоконника фонарь и разворачиваюсь к двери.

— Ложись. Я скоро приду.

— Тебя проводить? — тут же вызывается Пересмешник.

Закатываю глаза.

— В туалет? — уточняю с усмешкой. — Спасибо, папочка, я не провалюсь в «колодец».

Мужчина не настаивает. И правда, если бы он вздумал провожать меня до туалета, это было бы более чем странно.

С фонарем в руках выскальзываю за дверь.

— Если что, кричи! — доносится мне вслед.

Спешу по коридору, улыбаясь себе под нос.

На крыльце сидит Пингвин, курит самокрутку. Одаривает меня неприязненным взглядом, но поползновений в мою сторону не делает. Хотя выражение его лица ясно говорит, что точка между нами для него еще не поставлена.

Черт с ним. Полезет, когда буду возвращаться, или попытается преследовать, действительно закричу. В прошлый раз я здорово сглупила, выясняя с ним отношения один на один. Впредь буду умнее.