Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 35

Проходят еще несколько довольно скучных спаррингов, результат которых очевиден с первого взгляда, едва противники выходят на «ринг». Ведь благодаря жеребьевке между собой борются люди совершенно разных весовых категорий, не то что навыков. Филин называет такой порядок проведения состязаний справедливостью и равноправием.

Подбираюсь, когда в «ринг» приглашаются Пересмешник и Клёст.

Пока что я только слышала от Пересмешника браваду, но в деле не видела. А Клёст — противник не из слабых, и по росту и весу они примерно одинаковые. Так что в этой паре исход поединка непредсказуем.

Как и прошлые соревнующиеся, мужчины снимают футболки и выходят на «поле боя» босиком, в одних брюках. По сравнению с Клёстом, у Пересмешника очень белая кожа, которую еще не успел тронуть загар Пандоры. Несмотря на бледность, тело у него красивое — поджарое, тренированное.

Глядя на противника, вышедший вперед Клёст заметно нервничает, переступает с ноги на ногу — не знает, чего от новенького ждать. Пересмешник же на ходу перетягивает волосы шнурком; выглядит совершенно расслабленным. Или правда абсолютно уверен в себе, или это такой психологический прием, но его спокойствие явно нервирует Клёста ещё больше.

— Начали! — кричит Глава.

И…

И я разве что успеваю моргнуть, как Клёст оказывается лежащим лицом в землю. По рядам зрителей проносится вздох удивления.

— Засчитано? — спрашивает не менее других пораженного скорым исходом боя Филина Пересмешник, все еще держа руку Клёста в крепком захвате у того за спиной. У самого даже дыхание не сбилось.

— Засчитано, — благосклонно кивает Глава, справившись с удивлением.

После чего Пересмешник легко спрыгивает с противника и выходит из «ринга». Клёст поднимается кряхтя, но уходит тоже бодро — никаких повреждений, он просто не успел их заполучить.

Сижу, кусая губы — мне не нужно, чтобы Пересмешник побеждал и дальше. Больше всего я хочу, чтобы он проиграл — кому угодно, лишь бы до столкновения с Момотом.

Проходя мимо, победитель ловит мой взгляд и чуть приподнимает свой подбородок, мол, я же говорил. Корчу в ответ гримасу — ничего не могу с собой поделать. Он усмехается, весело подмигивает мне и возвращается на свое место в «круге». Балбес.

На бой вызываются Дрозд и Сарыч…

Голый по пояс Момот выглядит еще более устрашающе, чем Момот в одежде. Огромный, с выпирающими крупными мышцами, обтянутыми исчерченной шрамами блестящей кожей.

Кулик не слишком уступает Момоту в росте, но он высокий и худой. Никто и никогда ни в одних честных испытаниях не поставил бы противниками этих двоих. К тому же, у Кулика недавно была травмирована рука, и то, что он избавился от перевязи, еще не означает, что она полностью восстановилась.

Мне хочется отвернуться — сейчас будет все равно что избиение младенца. Зачем Кулик принимает бой? Правилами разрешено отказаться от схватки, еще до ее начала признав себя проигравшим. Какого черта он делает?

Олуша, белая как мел, кусает ногти. А когда ловит мой взгляд, направленный на нее, отвечает своим, полным ненависти. «Это ты, это все ты», — так и кричат ее глаза. Хочется поежиться, а еще лучше помыться. Отворачиваюсь.

— Начали! — дает отмашку Филин.

Момот замахивается, Кулик уклоняется, бьет в ответ, но противник играючи ловит его кулак своей огромной ладонью. Сжимает, в на мгновение повисшей тишине отчетливо слышен хруст ломаемых костей. А затем тишина взрывается одновременным криком травмированного Кулика и шокированной Олуши.

Их крики сливаются воедино и пропитаны такой болью и отчаянием, что хочется закрыть уши руками, спрятаться. Сдайся сейчас, сдайся…

Момот с усмешкой отпускает свою жертву. Стоит, ждет, играет, как кот с мышью. У Кулика бешеные глаза, но он по — прежнему не сдается. Глупый, чем он поможет Олуше, будучи травмированным ещё больше?

Кулик снова бросается в атаку, пытается ударить левой. У меня одно желание — зажмуриться.

На этот раз Момот подсекает противника на бегу, ловко ударив его в колено резко выброшенной вперед ногой. Кулик падает. А огромная нога Момота опускается сверху. На голову. С силой.

Вопль Олуши заполняет двор.

— Прекратить бой! — кричит Филин. Спокойно так кричит, без эмоций, просто громко, чтобы все услышали.

Что он собрался останавливать, когда все уже кончено?

Кулик лежит на боку, один глаз вышел из глазницы, под головой растекается багровая лужа крови.

Всё.

Не помню, как оказываюсь на ногах.

— Это же убийство! — кричу, наплевав на всякую осторожность. Меня колотит от возмущения и ощущения совершенной бессмысленности чужой смерти.

— Убийство по неосторожности, — все так же спокойно отвечает Глава, даже не соизволив взглянуть в мою сторону.

— Сядь, дурная, — тянет меня снизу за юбку Сова, но я не собираюсь слушаться.

— Останови испытания! — выдергиваю свой подол из цепких пальцев женщины.

Олуша продолжает выть, пытается бежать к мертвому телу. Ее перехватывает Чайка, тащит к бараку. После некоторой заминки к ней на помощь приходит Майна, подхватывает Олушу под вторую руку. И уже вместе они волокут обезумевшую от горя девушку к крыльцу.

Все приходит в движение. Гомон голосов, споры — и улыбающаяся морда Момота, полностью уверенного в своей правоте и безнаказанности. Я думала, мы увидим избиение, но только что на наших глазах произошло убийство!

Филин твердит, что мы здесь как семья. Так поступают в семьях?!

Меня трясет, в горле клокочет ярость.

А Филин уже отворачивается от мертвого тела, отходит в сторону. Ибис и Ворон направляются к «рингу», чтобы «прибрать». Никто не возмущен, никто, кроме меня, не возразил и полусловом. Как так?!

Плохо отдавая себе отчет в том, что делаю, шагаю вперед. Так нельзя, так просто нельзя. Где хоть что-то человеческое в этом месте?

Не знаю, кому в горло я собираюсь вцепиться первому, Момоту или Филину, но меня лишают возможности сделать как то, так и другое.

— Пусти, — резко дергаюсь, чтобы вырваться из кольца обхвативших меня рук.

— Голову вруби, — получаю в ответ довольно грубо.

Я бы могла вырваться, точно знаю, что могла бы. Даже примерно представляю порядок действий: Пересмешник все ещё босиком, а я в грубых ботинках, можно садануть его по ноге, а когда ослабит хватку, локтем под дых, а потом…

Обмякаю в его руках, даже толком не сделав попытки сопротивления.

Шмыгаю носом. Мне хочется реветь, особенно сейчас, когда меня обнимают сзади, даря иллюзию защищенности.

Накрываю лицо ладонями, делаю несколько глубоких вдохов, пытаясь взять себя в руки.

— Отпускаю? — спрашивает Пересмешник.

Хочется отрицательно замотать головой и вцепиться в него.

— Угу, — киваю в ответ.

Сдерживающие меня руки разжимаются. Тут же поворачиваюсь.

У Пересмешника очень серьезное выражение лица, губы сжаты в прямую линию. Смотрит на меня тревожно, опасается, что я все же выкину какую-нибудь глупость. Но я уже немного пришла в себя и этого достаточно, чтобы четко осознавать: кинусь на Филина — и меня тут же оттащат от него, а затем вздернут на первом же суку как предательницу. Все гораздо хуже — по взгляду Пересмешника понимаю, что глупости намерен делать он.

Мы знакомы-то неделю. Я, вообще, одиночка. За эти два года я не сблизилась здесь ни с кем. Люди вокруг меня умирали, но я больше думала о глобальной несправедливости, чем о конкретных личностях. А сейчас мне до ужаса страшно за одного единственного человека. Того, кого я знаю-то неделю…

Должно быть, я все ещё в шоке, потому что, не раздумывая и позабыв о множестве свидетелей вокруг, обхватываю лицо стоящего рядом со мной мужчины ладонями. Его брови удивленно поднимаются, но он не пытается убрать с себя мои руки или отстраниться.

Мне хочется попросить его сдаться, когда их с Момотом поставят друг напротив друга. Теперь я отчетливо осознаю, что действительно не «если», а «когда». Я видела, как дерутся остальные. Пересмешник легко дойдет до финала, и все будет в порядке, если он сдастся.