Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 13

— Идем уже! — откликается тот, кого назвали Ником, и подхватывает меня на руки.

— Я тебе не принцесса, — бормочу для порядка, а сама с наслаждением располагаю голову на его плече.

— Дура ты, а не принцесса, — получаю в ответ. — Не рыпнулась бы без прикрытия, мне не пришлось бы тебя таскать.

— Не рыпнулась бы, — передразниваю сонно, в его руках так тепло, — нас бы всех порешили. Это была ловушка.

— Поняли уже, — отвечает с досадой. — Все равно дура с замашками камикадзе.

— Пусть лучше будет принцесса. А ты мой рыцарь.

Хмыкает над ухом, чувствую его дыхание на своих волосах.

— Скорее уж, конь…

— Эй, Гагара, ты живая? Что там у тебя? — спрашивает из-за двери скрипучий голос Совы, возвращая меня в реальность. — Гагара? — и кажется, пытается дозваться не в первый раз.

Тру ушибленный затылок и поднимаюсь.

В голове звон. Но если бы я была уверена, что после очередного удара мне «покажут» ещё одну картинку из прошлого, то не задумываясь приложилась бы еще раз.

Ник… Это видение было особенно ценным — теперь я знаю имя.

— Гагара? — в голосе Совы смесь раздражения и беспокойства.

— Я здесь, — выдыхаю. Но мыслями все ещё далеко.

Кто я, черт возьми?!

— Бери тогда, — из-под двери появляется тарелка.

Она такая плоская, что воды в ней совсем мало. Но посуда выше в щель не пролезла бы.

Жажда всепоглощающая, невыносимая. Видения подождут. Хватаю тарелку, трясущимися руками подношу к лицу и жадно выпиваю тот глоток, который в ней уместился. Мало.

Возвращаю тару обратно.

Процедура продолжается. Сова наливает, подсовывает; я пью.

— Хватит, — после пятой «передачи» объявляет гостья. — Тебе там еще ночь сидеть. А на двор-то не выйдешь.

Ночь. Значит, сейчас только вечер.

Долго. Или быстро? Уже не понимаю и не знаю, что лучше. Тут очень душно, голова кружится. Не было бы видение не первым, подумала бы, что у меня начались галлюцинации от нехватки воздуха.

Впрочем, моя несчастная голова слишком часто сталкивается с чем-то твердым за последние сутки. Поэтому не факт, что причина в духоте.

— Спасибо, — бормочу.

Сова «кхекает» и на благодарность не отвечает. Стукает переставляемая клюка, шуршит одежда, доносится болезненный выдох. Моя гостья садится на пол?

На несколько минут повисает молчание. Жду, когда Сова заговорит сама. Это ведь она пришла ко мне, а не я к ней.

— Я знаю, что это не ты убила Чижа, — наконец, вознаграждается мое ожидание — женщина заговаривает.

Невесело усмехаюсь. Ну надо же: Сова на моей стороне. Сова, вечно недовольная мною и ни разу не позволяющая пройти мимо без колкого замечания в мой адрес.

— Кто-нибудь может стать твоим алиби? — продолжает женщина, когда мое ответное молчание затягивается. — Сказать, что был с тобой вчера ночью?

Олуша.

Но если бы девушка хотела вступиться за меня, у нее была масса времени на то, чтобы решиться. А самой упоминать ее имя, насильно призывать в свидетели — так только хуже. Олуша испугается еще больше и может наговорить того, что лишь продлит агонию.

— Не думаю, — качаю головой, хотя Сова и не может меня видеть.

Тоже сажусь на пол и опираюсь спиной о дверь. Должно быть, собеседница сейчас отзеркаливает мою позу с другой стороны.

— Пингвин напился и провалялся полвечера под столом, — продолжает Сова развивать тему. — Он мог бы соврать, что был с тобой. Филин его не видел.

— Но не стал, — произношу утвердительно.

Это же Пингвин. Главы он боится как огня и никогда ему не врет и не перечит. В общем-то, как и большинство жителей Птицефермы.

— Не стал, — подтверждает Сова то, что не было вопросом. — Он уже ходил к Филину с прошением отдать ему освободившуюся Кайру.

Свято место пусто не бывает. Кажется, так говорят? Быстро сработано.

— Чижа хоть успели похоронить? — спрашиваю сухо.

В горле ком. Никогда не думала, что мне будет жаль своего похотливого соседа.

— Успели. Пару часов назад.

Пара часов. Верно — самое время «посвататься» к его женщине.

— Не отвлекайся, у меня мало времени, — недовольно шикает на меня собеседница.

Ну, наконец-то. Так проще, так привычнее — когда Сова разговаривает со мной слишком по — доброму, это будто и не Сова вовсе.

— Больше никого нет, — говорю уверенно.

Это пустой разговор. Филин давно точит на меня зуб, и избавиться от нежеланного члена Птицефермы таким образом — наилучший способ.

— Ладно, я подумаю, — скрипит Сова. Затем стучит клюкой, поднимаясь.

У меня с языка чуть было не срывается вопрос, почему тогда она сама не станет моим алиби, раз уж ей так не безразлична моя участь, но вовремя осекаюсь — уж она-то наверняка была весь вечер на глазах у Главы.

— За тобой придут утром, — сообщает Сова вместо прощания.

— Я не спешу, — заверяю. Сдохнуть я всегда успею.

Незваная посетительница уходит, и я снова остаюсь в одиночестве.

Однако все не так, как было до ее визита. У меня есть имя. А учитывая то, что я видела прежде, то целых два имени: Ник и Джилл.

Хотя нет, не два, а три. Был ещё некто, кого ранили в перестрелке, — Дорнан. Но на это имя у моего подсознания нет никакой ответной реакции.

У меня по-прежнему слишком мало ответов.

До этого была драка. Теперь перестрелка. Что это? Какая-то военная операция? Служба безопасности, полиция? Кто? И за что я оказалась здесь?

Может быть, тот тип в ботинках и с тяжелыми кулаками и был представителем закона, а мы…

Но только сильнее начинает гудеть голова. Нет, не вижу. Снова стена, которую одним желанием не пробить.

А еще Ник в видении назвал меня «Эм».

«Эм» и «Янтарная»…

И вдруг меня осеняет: английский, один из древних языков Земли, уроки которого обязательны в средней школе. Английский, ну конечно же!

По-английски, «янтарь» — это «эмбер».

«Эм»…

Господи… Запускаю руки в волосы. Я поняла, я, наконец, поняла.

Меня звали Эмбер.

В той, в прошлой жизни меня звали Эмбер!

Должно быть, засыпаю от духоты. Сижу, гоняю в голове мысли о том, что вспомнила, надеюсь, что память снова приоткроет мне двери и покажет что-то еще. Но тщетно.

— Эмбер, Эмбер, меня звали Эмбер, — бормочу себе под нос придушенным шепотом.

Эта мысль не вызывает сомнений. Кусочек пазла точно становится на место, занимает свою нишу и дает ощущение правильности. И, как ни странно, свободы. Здесь, в темной тесной «коробке» впервые за два года я чувствую себя свободной.

А потом словно проваливаюсь в колодец, где нет ничего, кроме темноты.

Прихожу в себя от звука, который издает ключ, проворачиваемый в ржавом замке.

Тру лицо ладонями и пытаюсь встать. От спанья в неудобной позе ноги затекли, и мне удается принять вертикальное положение не с первой попытки. В голове звон, словно я много выпила накануне, или будто меня били; а меня и били, и я много падала. Это хорошо, что обладатель ключа так долго возится с замком — у меня есть время прийти в себя.

Сейчас дверь откроется, и меня потащат на виселицу. Свяжут руки и накинут петлю на шею. И я буду стоять на кривом трехногом табурете под веткой дерева и слушать обличительную речь Филина. А потом Глава лично вытолкнет табурет из-под моих ног.

Стойте, я еще не…

Чувствую укол страха. Вчера, когда я знала, что впереди ещё целая ночь, не было так страшно.

Вот только поздно бояться.

На пороге появляется Момот с фонарем в руках. Тот светит тускло, как и все местные фонари, но по отвыкшим от света глазам бьет словно яркий прожектор.

Инстинктивно делаю шаг назад, прикрывая глаза ладонью, но мою руку тут же отдергивают от лица — Момот вцепляется в нее мертвой хваткой и дергает на себя. Едва не падаю, а он перехватывает руку, сжимая, как железными тисками, повыше локтя, и волочет меня к выходу. Все молча, будто ему велели передвинуть мебель.