Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 102

От качественных моющих средств волосы постепенно становятся шелковистее и ярче. От полноценного питания и регулярного восьмичасового сна блекнут фиолетовые круги под глазами. Но я все еще остаюсь скелетом, и восстанавливать форму мне придется еще очень долго.

Резкими рваными движениями сдергиваю с себя форму и бросаю под ноги; переступаю. Избавляюсь от нижнего белья и остаюсь перед зеркалом без всего; стою и смотрю на себя.

Скелет, жертва анорексии — вот как я выгляжу.

Впервые смотрю на себя трезво.

Мое подсознание бунтует. В его восприятии я все еще спортивная и пышущая здоровьем привлекательная молодая женщина.

В моей жизни не было много мужчин, но только потому, что я сама этого не хотела. У меня никогда не было недостатка внимания от противоположного пола. Кавалеры отсеивались, скорее, из-за моего несносного характера, а не из-за изъянов внешности.

А теперь я… такая.

Руки, ноги, голова — все цело. И я понимаю, что, пока бьется сердце, изменить можно все, что угодно. Но оказаться в начале пути вновь, спустя столько лет, непривычно и страшно.

Я такая.

Могу стать толстой, могу остаться худой, могу снова посещать спортивный зал семь дней в неделю и добиться потерянной спортивной формы.

Я могу все. Но чтобы начать двигаться в нужном направлении, мне следует признать, что сейчас Я ТАКАЯ.

Это сложно.

До рези в глазах вглядываюсь в свое отражение. Осознать, принять себя.

Ник принял.

Он всегда меня принимал. Любой. Для него я не стала уродом, не превратилась в сумасшедшую, как мне самой порой кажется. Я все еще ищу в себе отголоски прежней Эмбер и теперь уже точно так же прежней Гагары. А для Ника я остаюсь единым целым.

Всегда.

И до меня вдруг доходит, что принять себя и принять его чувства ко мне — одно и то же.

— Что же ты наделала, Янтарная? — шепчу своему отражению.

Смысл — не быть самостоятельной и независящей. Не в том, чтобы избавиться от изъянов. Не в том, чтобы постоянно доказывать себе, что заслуживаю того, кого люблю.

Любить — это и есть смысл.

А я дура. Непроходимая дура.

Оставляю смятую форму валяться у зеркала, а сама надеваю первые попавшиеся вещи — джинсы, кроссовки и удобную толстовку с капюшоном.

Мне не жаль себя.

Мне не стыдно за себя.

Мне кажется, у меня есть силы завоевать целый мир.

Ким сегодня необычно серьезна; сидит, разбирает документы.

— Доброе утро! — здороваюсь весело.

Однако в ответ получаю сдержанное:

— Здравствуй, Эмбер.

Мне было не по себе от каждодневных слез Ким при моем появлении, но сегодняшнее ее поведение смущает меня еще сильнее.

Замираю напротив секретарского стола.

— Что-то случилось?

Женщина как-то рассеянно качает головой.

— Нет… Ничего.

Да что ты будешь делать? Из крайности в крайность.

Опираюсь ладонями на столешницу и нависаю над «хозяйкой» приемной.

— Киииим, — настаиваю.

Та устало воздевает глаза к потолку.

— Ну, чего ты от меня хочешь? — уточняет мученически.

— Правды.

Что-то явно не так. Ким — вообще очень открытый человек. Да, паникер. Но отмалчиваться и делать скорбное лицо ей в принципе не свойственно. Впрочем, как и называть за глаза Старика «полковником Маккаленом».

Ким морщится, делая такое лицо, будто я добываю у нее информацию под пыткой.

— Да дружок твой вчера тут шум опять устроил. Думала, придется Старику «скорую» вызывать.

Мои глаза округляются. Кого Ким называет «моим дружком», сомнений не вызывает.

— Что произошло?

— Что-что, — женщина смотрит на меня исподлобья. — Субординации никакой — вот что. А мне потом отпаивать человека чаями.

Если обошлось чаями, значит, все не так печально. То, что преданный секретарь горой за своего шефа, ни для кого не секрет.

— Ты знаешь, из-за чего произошел конфликт? — не отстаю. Все, что связано с Ником, волнует меня в первую очередь.

А это вообще что-то новенькое — Ким смотрит на меня волком.

— А ты сама как думаешь? Из-за кого Валентайн обычно срывается с цепи? — нет у него цепи. Я сама — его главная цепь. Молчу, пристально смотрю женщине в лицо, ожидая пояснений. — Старик сообщил ему, что по выходу из отпуска он ставит его в пару с Дагом.

Поджимаю губы. Ожидаемо.

Маккален не единожды говорил о том, что наш тандем у него уже в печенках. Обычно эти угрозы высказывались в сердцах. Перед моим отъездом на задание — уже весьма серьезно. В чем я лишний раз убедилась, посмотрев вчера видео с допроса Мейси Плун.

Но Ника я понимаю. Не только в личной жизни, а на работе прежде всего, мы вросли друг в друга. Так доверять и полагаться на кого-то другого — нет, не могу представить. Сложно.

А ведь Маккален даст нового напарника и мне.

Возвращение на службу уже не кажется мне радостным событием.

Разделение нас с Ником ожидаемо, но теперь понимаю, что я до сих пор подсознательно надеялась на то, что слова Старика — лишь угрозы.

— Я поговорю с ним, — обещаю.

Полковник бывает суров, но всегда справедлив. После тех выводов, к которым я пришла сегодня утром, работа больше не видится мне смыслом жизни, как раньше. Поработает с Дагом, я — ещё с кем-нибудь. Смысл жизни точно не в службе.

— Поговори, — обиженно буркает Ким. — Может, передумает.

Прищуриваюсь, не понимаю.

— Кто что передумает?

Но вместо ответа женщина начинает махать на меня руками, прогоняя.

— Все-все, уже девять ноль одна. Ты опаздываешь? Опять хочешь обидеть Старика?

Не думаю, что опоздание на одну минуту нанесет шефу смертельную рану. Но и дальнейшие споры с расстроенной Ким не имеют смысла.

— Как скажешь, — отзываюсь и направляюсь к двери кабинета начальника.

— Подожди! — кричит секретарь мне в спину. — Я доложу!

Но я уже сама стучу в дверь и вхожу.

Маккален спокоен.

Не зол, не рассержен, не раздражен, а именно пугающе спокоен.

— Доброе утро, полковник, — здороваюсь.

— Доброе утро, Эмбер, — откликается, указывая рукой на стул напротив.

Не просто спокоен, а даже расслаблен. Так выглядят люди, которые наконец решили какую-то дилемму.

Принимаю приглашение, сажусь: зажимаю ладони между колен. Мне все ещё не по себе. Он же не мог уволить Ника, правда?

Старик молчит. Смотрит изучающе.

Затем тянется к планшету и подталкивает его по столешнице ко мне.

— Вот, ознакомься.

Мне совсем не нравится, что происходит. Ничего не говорю, беру планшет в руки, пробегаю строки глазами.

Становится сложно дышать. Сердце бьется где-то под горлом.

— Мне жаль, — голос полковника доносится до меня словно издалека. Молчу, смотрю в лежащий на моих коленях планшет невидящим взглядом.

Столько лет, столько сил — ради чего? Чтобы получить в своем досье короткую запись: «Не годна»?!

Внутри больно, горько.

— Все психотерапевты единогласно резюмировали, что ты не способна вернуться на службу, — продолжает Маккален. — Я предлагал им отправить тебя в отпуск или на больничный. Но они, как один, настаивают, что подобные повреждения психики необратимы, — необратимы, значит? — Эмбер, мне правда жаль. Я сделал все, что мог, — неужели? Всем известно, что когда Георг Маккален чего-то хочет, то он добивается своего всеми правдами и неправдами. — Я всегда любил тебя как дочь.

А это уже выше моих сил.

Вскидываю на полковника глаза. Хочется реветь, но они, наоборот, сухие до рези.

— А свою дочь вы бы отправили ТУДА? — спрашиваю. — Предположили бы, что вашей дочери будет проще добывать информацию, используя свое тело? — мой голос напоминает шипение.

У начальника каменное выражение лица.

— Моя дочь не карьеристка, готовая из кожи вон лезть, чтобы выслужиться, — отрезает. Отрезает… все. — Ты хотела показать, как ты крута, и я тебе позволил. Дал тебе шанс и чуть было сам не лишился должности, — продолжает теперь обвинительно. — Я поверил тебе, несмотря на то, что Валентайн меня предупреждал, а ты не справилась.