Продукт (СИ) - "Sutcliffe" - Страница 78

Так вот, в самолете, когда Сёрэн изготовился прильнуть к Господину, тот его весьма неласково прогнал. Сёрэн остался в замешательстве: обыкновенно Наставник был тем, кто обращался с подопечными без церемоний, а с жестокостью Хозяина Сёрэн сталкивался только во время секса. Но секс по природе своей сопряжен с неприятными вещами, и их питомец обязан терпеть ради потребностей Господина. В остальное время Сёрэн всегда видел его в приподнятом настроении и, откровенно признаться, не верил Арену, когда тот намекал, что бывает иначе. Вернее сказать, он даже ничего не намекал, лишь скептически хмыкал в ответ на предположение, что Хозяин намного лучше Наставника. На робкое замечание, что Арену повезло быть особым любимцем Господина, тот вообще отреагировал странно и глупо: больно шлепнул Сёрэна пятерней по лбу и ушел, оставив его недоумевать, чего он такого сказал. Теперь, оглядываясь на многие детали прошлой жизни, застревавшие прежде в его памяти лишь механически, минуя моменты сравнения и анализа, Сёрэн заподозрил, что всегда видел любимого Хозяина в хорошем настроении потому, что Хозяин, лишь в хорошем настроении, нисходил до младшего питомца.

Но вот в самолете настроение Господина переменилось с тою внезапностью, с которой на виллу налетали сезонные ливни. Сёрэн был слишком поглощен собой, чтобы отследить, чем была спровоцирована эдакая перемена. В любом случае его попытка помурлыкать Хозяину закончилась тем, что Сёрэна вышвырнули в хвостовую часть, где он забился в угол около иллюминатора, чувствуя себя раздавленным и… Вот как правильно назвать это чувство? Когда ты надеялся на доброту и внимание со стороны того, кто обладает над тобой безраздельной властью, а он тебя прогнал, да еще и пнул? Несильно, конечно, и не то, чтобы Сёрэну пинок по ноге показался чем-то из ряда вон выходящим, но до сего момента такое обращение он привык получать только со стороны Наставника и его ассистентов. Сёрэн знал, что у него есть Хозяин. Пускай сказать что-то против Воспитателя было делом немыслимым, он все равно знал, кому принадлежит на самом деле, и Наставник его Господином не являлся ни в малейшей степени. Он тоже был в подчинении у Хозяина и спрашивал у него на все разрешение. А тут вдруг кроме тоски пришло к Сёрэну очень странное умозаключение: может, он вообще никому не принадлежит? Хозяин – это только иллюзия покровительства? Взять, к примеру, еду в холодильнике: она тебе как будто принадлежит, но ты же не заботишься о комфорте продуктов. И, пока они надежно расставлены на полках, ты о них вовсе не думаешь, они не приносят ни радости, ни забот. Их нет в твоем жизненном поле. А наслаждаешься ты ими только когда ешь. Однако же по мере твоего наслаждения еда исчезает, перестает быть. Разве не было так задумано с самого начала? Ты же намеревался еду уничтожить и получить удовольствие в процессе. Может, и хозяин так же? Пока питомцы сидят смирно на вилле, как еда в холодильнике, Хозяин о них даже не думает. Ему не жалко, что Наставник, к примеру, откроет ночью хозяйский холодильник и что-то из него съест. А потом организуют большой праздник, наприглашают разных людей и будут их угощать всевозможными удовольствиями – как обыкновенной едой, так и «едой» наподобие Сёрэна… Здесь Сёрэн начал с мучительным трудом раздумывать над тем, что вообще значит «владеть» чем-то и равнозначно ли владение тому, чтобы «иметь» что-то. Понятно, что питомец не владеет своим единственным Господином, но тяжким испытанием было заподозрить, что хотя у Сёрэна, без сомнения, есть хозяин, Хозяина нет у Сёрэна.

Сёрэн, одним словом, совершенно заблудился как в своих логических построениях, так и в языковых фокусах, к которым пришлось прибегнуть, дабы себе разъяснить, что он вообще такое напридумывал. К тому же тошнота и ломота во всем теле не покидали его ни на минуту, пока он бодрствовал, и оставшаяся часть полета прошла в туманном оцепенении. Мысли постепенно начали спутываться в клубок, как молекула глобулина, и сквозь их непроглядные тернии, то затихая, то набирая громкость, звенел радиоголос какого-то певца, преследовавший Сёрэна по пятам с того самого утра, когда он очнулся в центре Айрон Маунтин, в пентхаусе Господина.

…Spread your wings and fly away, fly away, fly away …

Он даже и не помнил, где услышал этот голос. Песни со словами питомцам слушать не полагалось. На танцах и на этикете, где Сёрэна учили красиво двигаться, в том числе ходить по подиуму, звучала только инструментальная музыка… ну, или такая, где слов разобрать невозможно. Или повторялись бесконечным рефреном какие-нибудь два слова, что-нибудь про секс, обычно. Вероятно, кто-то из персонала оставил мобильный на кухне, и Сёрэн краем уха слышал песню, пока на телефон шел звонок. Этот эпизод не привлек ни малейшего его внимания, но теперь голос преследовал Сёрэна круглосуточно. Едва он разлеплял глаза утром, срабатывал какой-то рычажок, и песня включалась снова.

…Spread your little wings and fly away, fly away, far away…

А потом они приземлились в Лондоне, к Господину поступил какой-то телефонный звонок, и сделалось еще гаже. Сёрэн помнил, как он съежился на заднем сидении автомобиля, пока Хозяин орал в опасной близости по телефону.

… Да я тебе гарантирую: это диверсия! Ты чего, глумиться надо мной вздумал?.. Твою мать, не может быть такого просто так!.. А я говорю, не может! Ты обалдел? Тебе задницей что ли не хочется шевельнуть?..

Голос Джека срывался на рев, какого Сёрэн ни разу в жизни не слышал от спокойного, величавого своего Господина.

… Все! Ну не может быть такого, чтобы всех скосило одновременно само по себе!.. Проверяй персонал … Чего?.. Да какая разница, что там в Китае!.. Что? Чего тебе дать сказать? Ты меня еще перебивать будешь, мать твою?..

Если бы это не было неслыханной ерундой, Сёрэн бы сказал, что Джек… то есть, Господин, в одно и то же время побледнел и побагровел, и даже, пожалуй, почернел – так страшно у него переменилось лицо.

…Ну! Говори… Чего? Чего закрывают? Какие, нахрен, заповедники? При чем тут заповедники в Китае вообще?.. Так легче всего считать! Само прилетело, само и улетит… Только у меня, блядь, все поголовье сдохнет, которое я выводил почти два десятка лет, прежде чем рассосется! Твою мать… Господи… Ну за что мне это… Все равно разбирайся и всех вытряхивай. То, что они рапаксов отлавливают и изолируют, это, конечно, прелестно, я стоя аплодирую их оперативности, но у меня по определению изолированная территория! Весь персонал проходит медосмотр раз в неделю. Откуда, блядь? Откуда это могло вообще… Для людей не опасно? Нет?.. А чего мне сейчас делать-то? Со зверенышем! С кем еще-то? Непонятно разве? Я в этой помойке надолго не собираюсь… Слушай, я вообще-то работаю, чтобы на Фиджи сорваться и лететь… Из-за него одного самолет гонять?..

Господин швырнул палящий взгляд в Сёрэна, и сердце у того заколотилось от страха, а волосы, даже будучи заплетены в косу, зашевелились на затылке, порываясь вздыбиться в инстинктивной попытке отпугнуть опасного, разъяренного хищника.

…Ладно, решу сейчас, куда этого девать… Старший чего там? На аппарате уже?.. Блядь! Черт!.. Передай начальнику медбригады, чтобы через полчаса мне позвонил и отчитался… БЛЯДЬ!..

Хозяин швырнул телефон, откинулся на спинку кожаного сидения, своей фигурой произвел жест, вместивший все прискорбие мира, принялся массировать виски и что-то цедить под нос. И каждый поворот его головы в сторону Сёрэна сопровождался выражением глубочайшего презрения и крайней неприязни. Хозяин вдруг в одну минуту постарел. Раньше бы не решился, но теперь Сёрэн вполне трезво мог сказать: Господин вызывал отвращение – его громкий, невыдержанный крик в трубку, его лицо с подчеркнуто устрашающей маской, будто он одной своей негодующей физиономией собирался запугать свалившуюся на виллу инфекцию, безжалостную и равнодушную к его страданиям. Обнаружить в себе такие чувства для Сёрэна было ошеломлением, собственных богохульных мыслей он испугался до чертиков. Пускай секс с проникновением он невзлюбил с самого того момента, как его начали обучать, тут даже не помогало чувство близости с самым важным в его мироздании человеком, но к Хозяину он все равно тянулся. Ласки, невинные эксперименты с усилителями тактильной чувствительности, доводившие питомца до сладостного безумия, его тяжеловатый, но теплый, как каминная решетка, голос, его обаятельная улыбка, обещавшая покровительство и защиту – за это Сёрэн готов был безропотно пожертвовать своей задницей. А что еще у него было, чтобы пожертвовать? Нельзя, однако, утверждать, что Сёрэнова задница являлась его личной собственностью… Соответственно, получалось, что нельзя считать жертвой его исполнительность и покорность. Господский питомец, живущий в роскоши, настолько гол и нищ, что ему вовсе нечем отблагодарить человека за доброту. Пусть он даже всего себя отдаст на растерзание, ничего особенного в таком поступке нет, как ни крути, это все – не его. Все, кроме бестелесного привидения, которое сидит в голове и от рассвета до заката само с собою ведет переговоры. Сёрэн думал, что нет ничего страшнее и бессмысленнее жизни бездомных детей в той стране… маленькой, кажется… Он забыл название. Словом, там бездомные дети собирают и сортируют бытовые отходы. Живут на помойке, едят из помойки, купаются в грязнейшей речушке цвета жидких экскрементов, к которой ни один ракшас с виллы даже близко не подошел бы… Почему образы детей, волокущих целлофановые мешки со всяческой мерзостью, вдруг стали натурально осаждать воображение Сёрэна? Не потому ли, что в основе своей он был одним из них?