Продукт (СИ) - "Sutcliffe" - Страница 45

…Господи! Ну почему он все время возвращается мыслями к Хозяину и его окружению, о чем бы ни подумал? Особенно когда устает. Размышления Сёрэна были разнообразны и безудержны в своем полете, но они вечно сваливались, словно звезды в черную дыру, в одни и те же воспоминания. Может быть это и есть признак того, что он имбецил, которому не о чем поговорить даже с самим собой? Ведь ракшасам же показывали, и не раз, фильмы про отставание в развитии, причем объясняли, какие задачи непосильны для питомцев: активное творчество, высшие формы коммуникации с людьми, научное знание, критическое мышление. В качестве примера давали различные степени отставания в развитии у человеческих детей. Говорили, правда, что ракшас выше по интеллектуальному уровню, чем идиот, он очень многому способен и обязан научиться у Господ, но на креативность и самостоятельный анализ явлений окружающего мира он не способен. Когда это объясняли на уроке впервые много лет назад, Сёрэн вообще не обратил особого внимания. Ему было и так весело: за окном расселся аж целый лемур! Будучи постарше, он вновь слушал наставления и внимательно их обдумывал, строил планы, как станет себя вести в элегантном обществе в соответствии со своей умственной конституцией. Но после инициации… Наставник даже обратил внимание, что Сёрэн сидит зеленый и злой во время очередной воспитательной беседы, не в состоянии скрыть яростной трясучки. Сёрэн не знал, что чувствует. Как всегда, не мог выразить словами. Он не верил Господину, хотя был обязан верить, был выпорот за агрессивную физиономию, но снова противился внушениям, лишь научился менее выраженно бледнеть, когда злится.

Почему-то у господина Йорна по любому вопросу была пара собственных мыслей и еще с полдюжины чужих, которые он вычитал в сложных книгах с мелким шрифтом. И все они красиво вплетались одна в другую. Может, Сёрэну лишь казалось, что Йорн необыкновенно умный, потому как сам Сёрэн просто не способен отличить правду от лжи, а мудрость от глупости? Йорн его, конечно, похитрее и поопытнее, он умеет притворяться… Но это значит, его ракшасовскую глупость не раскрыли и другие господа. Госпожа Лизбет, к примеру. Она тоже, выходит, чуть повыше идиота? А те электронные картины и сложнейшие трехмерные голограммы, которые она делает? Разве идиот способен выполнить подобную работу? Ну и вообще, Сёрэн не такой уж и дурак: он же понимал, что некоторые вещи, которые объяснял господин Йорн, можно немедля проверить, путем – как это называется? – им… эм… эмпирическим. То есть, буквально руками потрогать… К примеру, Йорн начал объяснять ему всякие необыкновенные вещи про музыку. Когда в зал часовни впустили зрителей, и они скромно выстроились широким полукругом вдоль стен капеллы, Йорн указал Сёрэну на красномантийных хористов, вставших в центре зала, и дал задание запомнить голоса, а также расположение певцов относительно друг друга. Сёрэну задание поначалу показалось непонятным, но интересным – все непонятное, как правило, оказывалось интересным. Словно по команде шелест одежды, шепотки и стук каблуков затихли, и хор запел. Сёрэн не мог разглядеть никаких музыкальных инструментов. Оборудования, подобного тому, что он наблюдал на вилле по праздникам, в церкви тоже не было. Лица хористов он плохо различал и не мог запомнить, посему группа молодых людей, перед которыми стоял пожилой мужчина и плавно водил руками по воздуху, будто гладил, слилась для него в гигантскую ярко-алую свирель Пана, игравшую сама по себе. Одной лишь силой человеческих голосов! Недавний трюк господина Йорна повторили сразу тридцать человек, отчего в некоторые моменты казалось, что стены собора разлетятся на осколки… но не так, как разлетаются породы при вулканическом извержении или звездное вещество при взрыве сверхновой – грубо, страшно. Сёрэну представлялось, что стены станут хрусталем и просто беззвучно рассыпятся, обратятся в космическую пыль и зависнут, неистово сверкая, в воздухе. Мелодия словно перекидывалась с одного конца живущего и дышащего тридцатью парами легких инструмента на другой. Несколько бородатых мужчин в правом отроге приятно гудели, будто весенние шмели, а девушки в центре щебетали горными птицами, еще у нескольких были голоса, похожие на голос господина Йорна – не слишком низкие и не слишком высокие. Иногда многие дружно замолкали, иногда только пару человек не было слышно, а временами они брались за раскачивание капеллы все разом, и тогда с Сёрэном что-то начинало твориться… Что-то вроде немой истерики, только такой, которую желалось продлить, хотя нервная система подобного состояния долго бы не выдержала. К счастью, непонятные блаженные приступы продолжались всего несколько секунд, вместе с особыми вспышками звука в непривычной мелодии, но Сёрэну безумно хотелось уткнуться куда-нибудь лицом, спрятать голову и продолжать слушать. Был бы диван или подушка… Но их не было, наличествовал только Господин Майерс, который бы Сёрэну всыпал за непристойное поведение. Были еще другие слушатели, которые бы перепугались до чертиков, и господин Йорн – перед ним Сёрэн бы чудовищно устыдился. Он с омерзением представил, что словно один из маленьких ракшасов на вилле, уткнется господину Йорну в ноги… ну, скорее, правда, в спину, вцепится в свитер, а тот его с брезгливым удивлением от себя оттолкнет… Сёрэн едва выдержал первые несколько композиций, после чего бурление чувств немного приутихло и дальше плескалось ровными, тугими волнами.

Сейчас Сёрэн сидел в душном уюте питейного заведения, в его прокуренной безопасности, и ему снова хотелось вернуться в капеллу, испытать сумасшедшую вспышку непонятно чего. Никогда не думал, что временно сойти с ума может быть так приятно. И, заметьте, господин Йорн устраивал ему такое испытание уже второй раз, но совершенно разными способами…

Так вот, собственно, задание Сёрэн, несмотря ни на что, выполнил. Он все запомнил. И через два часа, после еще одной короткой поездки на мотоцикле, гуляя по усыпанному белыми и розовыми цветами, словно укутанному в снежные одеяла, ботаническому саду Кембриджа, господин Йорн объяснял Сёрэну устройство хора, и кто пел каким голосом, еще он чертил на грунтовой дорожке… как это называется… нотный стан. И пел даже короткие отрывки, а Сёрэн, оказывается, мог легко за ним повторить, хотя в душе все переворачивалось от страха, едва он открывал рот и недозволительно громко орал. Ракшасу чудилось, что на него буквально упадет один из растущих вдоль центральной аллеи кедров, чтобы заткнуть. Наставник люто ненавидел издаваемые Сёрэном звуки, если они издавались без санкции, а Хозяин недовольно морщился, едва питомец робко пытался завязать разговор.

Сёрэн с жадностью впитывал сведения из музыкальной теории (ему раньше и не приходило в голову, что у музыки есть какая-то теория). Но одно замечание Йорна особенно врезалось ему в память и оставило мутное неприятное послевкусие: Йорн сказал, что церковный канон среди прочего категорически избегал симметричного метра, ибо он мог вызвать не только духовный, но и телесный отклик, сиречь, элементарное желание пританцовывать в такт. Сёрэна это сообщение очень задело, сделалось тошно от мысли, что даже в ее властную красоту проникла чья-то невидимая одергивающая рука, готовая дать подзатыльник за то, что ты чувствуешь не по Протоколу – призрачная пятерня всезнающего контролера, которая протягивается к тебе отовсюду и копается во внутренностях, выискивая, что ты там ухитрился спрятать. И снова пузырем всплыл давно мучивший Сёрэна вопрос: почему господам вечно есть до всего дело? Что ешь, что пьешь, куда смотришь, куда идешь, как стоишь, что надел, как застегнул пуговицы, как завязал волосы, к чему прислушиваешься, что говоришь, что думаешь… И даже над собой господа поставили вот этого… казненного, чтобы он за ними тоже следил. И не надоест ему целую вечность смотреть, кто чего съел?