Одержимый ею (СИ) - Астахова Яло - Страница 9

Просто мужчина — немного уставший, очень светлый и…

— Чем вы занимаетесь, Артём? — спрашивает мама, и Пахомов вздрагивает, моментально захлопывая все двери и опуская забрало.

Пока он ищет ответ, я выдаю первое, что приходит в голову:

— Тёма — эксперт по изучению предметов древности. Он учился в Оксфорде. Мы познакомились на выставке.

И ведь почти не вру, всё так.

Пахомов снова целует меня и заявляет нарочито весёлым тоном:

— Да-да, поэтому наш девиз по жизни Ars longa, vita brevis[1]. И поскольку vita brevis — стараемся ловить каждую минуту.

С этими словами он впивается в мои губы…будто имеет на это право. Жадно, голодно, отчаянно.

Лучше бы перевёл, умник чёртов. Я не сильна в латыни.

Родители хлопают в ладоши, Пахомов открывается от меня, тяжело дыша.

— Ну, не будем вам мешать, — тактично говорит мама.

— Ждём в гости в ближайшие дни, — напоминает папа.

И они отключаются.

И вместе с ними исчезает и нежный внимательный Пахомов.

Сейчас я сижу в объятиях чудовища.

У него безумно горят глаза…

И, кажется, будто в плотоядном оскале  с клыков капает слюна.

Монстр очень голоден и намерен меня сожрать.

Хочу вырваться из объятий, отползти подальше, но меня крепко держат и грозно напоминают:

— Куда ты собралась? Настало время платить.

И я понимаю, что влипла…

ВАЛЕРИЙ

До своей комнаты практически доползаю.

Падаю поверх покрывала и тупо пялюсь в потолок. Внутри — пусто до звона. Всё выгорело в чёрном пламени отчаяния и ярких всполохах похоти.

Я заслужил.

Палач и каратель.

Я убивал нередко — это моё ремесло. Будничное и скучное. Оно не вызывает эмоций. Но душу свою я извазюкал знатно. Она во тьме до самых потаённых уголков. Натащил туда грязи.

И теперь мне только и остаётся — любоваться мечтой со стороны, прекрасной мечтой о семье, где все друг друга любят и заботятся.

Жена, дети — недоступная мне роскошь.

У коронованного авторитета не может быть семьи. Мой отец женился когда-то на матери Артёма — и дорого поплатился за это: любимую подстрелили вскоре после родов. Она провела семь лет в коме. Я не желаю такой судьбы женщине, которая окажется рядом со мной.

А ребёнок? Я просто никогда не осмелюсь посмотреть ему в глаза, взять малыша на руки.

Я по-чёрному завидую обычным работягам, которым доступны простые радости. За это все деньги мира выложить не жалко.

Вот только изгаженную душу не отмыть…

Но мне хочется — до дрожи в пальцах — прикоснуться к мечте. Хотя бы попробовать её каково это — иметь нормальную семью, где царят тепло и любовь, прочувствовать, что значит родственники, прикоснуться к запретному.

Пусть это будет даже не моё, краденное, под чужим именем.

Только бы ощутить.

Поэтому я и согласился на весь на предложенный Ингой фарс.

Иначе мне было не узнать — каково это: быть женатым на Инге? Общаться с её семьёй.

Согласился, и сам толкнул себя в ад.

Прошедший вечер вспоминается в мельчайших подробностях, как будто на потолке  — крутят фильм, в котором у меня главная роль. Вот только не фильм, спектакль… И вроде бы сыграл я в нём хорошо. Даже заслужил поощрение в конце…

…адова хрень — сидеть рядом, невинно касаться, изображая мужа и жену, хотя внутри все клокочет от страстной потребности вмять ее под себя и основательно отыметь.

Но она все еще жена моего брата, а происходящее — лишь безумный сладостный фарс. Пользуясь моментом, притягиваю податливое тело и с животным удовлетворением втягиваю запах ее волос и кожи —  неповторимый персональный аромат.

Инга не сопротивляется. Кажется, она расслабилась и покорилась судьбе. Терпеть не могу фаталистов, но хрупкой нежной куколке можно простить эту слабость.

— Ты пахнешь весной, — признаюсь я, надежно запечатывая этот момент в сейф памяти, — фиалками, нарциссами, чем-то еще. Я не большой спец по цветам, — заглядываю в ее глаза, страшась снова увидеть там презрение и гадливость, которые испортят этот драгоценный момент. Но вижу томную нежность. Или мне хочется это видеть. Пожалуй, сегодняшнюю дату в календаре обведу красным  цветом.

А потом моя девочка смелеет. Тоненькие пальчики касаются моего лица, скользят вниз. И я забываю, как дышать. Если бы меня сейчас попросили оценить степень наслаждения по десятибалльной шкале, я бы поставил одиннадцать с плюсом — у меня в голове взрываются фейерверки.  Лёгкая интимная ласка столь чарующа.

Маленькая моя, славная моя девочка.

Хочешь, чтобы чудовище урчало у твоих прелестных ножек?

Прикажи. Я буду…

Закрываю глаза, полностью отдаваясь ощущениям.

А потом — Инга переплетает наши пальцы. И я, кажется, готов сидеть так вечность. Ничего не делать, ничего не говорить. Просто чувствовать её в объятиях.

… на экране появляются родители Инги, и мне вдруг приходит в голову, что я бы хотел такую семью.

Они называют меня Артёмом и интересуются, чем занимаюсь, и это возвращает в реальность, знатно прикладывая мордой об асфальт.

Размечтался!

Знай своё место.

Дышать становится тяжело до боли в груди.

— Тёмочка, — ох, милая, знала бы ты, как мне сейчас хочется переломить твою нежную шейку! — эксперт по оценке древностей, — лепечет Инга, — он Оксфорд закончил.

Мысленно я ухмыляюсь: Оксфорд, ну-ну. У меня даже школьного аттестата в наличие нет: отец решил, что с меня вполне достанет «домашнего» образования. Ага, прям «Детство»-«В людях»-«Мои университеты». Папа сделал всё возможное, чтобы у меня остался только один-единственный путь и «будущая профессия». Правда, меня не спрашивали, хочу ли я её получить. Просто вложили в одну руку нож, в другую — пистолет.

Вот такой Оксфорд, детка.

Латынь я выучил позже, когда отец вознамерился сделать из меня «эксперта по древностям».

И теперь я умею загнуть на языке Вергилия и Цицерона.

Чем и пользуюсь. А ещё — приникаю к губам Инги, как к источнику вечной жизни. Хочется руками придерживать макушку —  так рвет крышу от почти нереальных ощущений!

Все-таки вишня —  насыщенная, сладенькая, немного терпкая.

Ласкаю ее губы своими, запускаю свой язык в глубины ее податливого рта.

Кислород! Мне нужен кислород! Но я скорее задохнусь, чем добровольно отстранюсь.

 Нас прерывают ее родители, настойчиво заманивая в гости.

Это снова — голоса из другой жизни, из другого измерения, где мне нет места. Я могу только фантазировать о том, как мы с Ингой едем в гости в крошечный уютный Энск. Как её мама угощает нас домашней стряпнёй. А с отцом мы ведём светские беседы о политике и ценах на нефть.

Хорошо, что разрывают соединение, а то я начинаю грезить наяву.

И вот мы остаемся наедине.

Замираю.

Жду истерику, удара по роже, оскорблений, а сам стараюсь не думать о продолжении поцелуя. Хотя именно этого я сейчас хочу. Этого или чего-то более сладкого.

Я физически не могу выпустить ее из объятий.

Моей куколке, должно быть, очень страшно — вон как побледнела и уже привычно сжалась в комок. Старается отползти.

Ну уж нет! Не сегодня, милая.

Я честно выполнил свою часть сделки, даже выудил отцовское кольцо из сейфа. Когда мне стукнуло шестнадцать, отец рассказал мне их с матерью историю. Он был коронованным авторитетом и не имел права заводить семью, но очень хотел, потому купил кольца, надеясь все же жениться на моей матери. Так я и поверил старому хрычу. На шлюхе, как же. Но кольца лежали в сейфе немым укором моему недоверию. Естественно, надевать вещь брата я не собирался! Прошли приютские времена обносков.

Все силы ада, наверное, собрались сегодня и хохотали надо мной, когда Инга надевала это кольцо мне на палец.

Это было…на грани терпимости. На переделе моего болевого порога. Я еле выдержал.

Но за то демоны в преисподней, куда я непременно попаду, уже не смогут придумать пытку хуже.