Мой плохой босс (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta" - Страница 26

Мысль резкая, хлесткая — как оплеуха, и такая горькая, что от неё хочется сплюнуть. Это ведь в тысячу раз хуже, чем если он просто не захочет.

Ведь даже в Трессе — полный клуб тех еще сучек, и любая с удовольствием прихватизирует свободного раба с такой роскошной задницей.

И пусть равных мне среди них нет — и профессиональных мастериц по той же флагелляции*, но…

Но у них и связи с Верещагиным нет, отношения с ними могут стать тем чистым листом, который он, возможно, захочет.

А я не могу быть им, ведь я его знаю в реале. И он — мой босс. И естественно, он может опасаться огласки, если мы вдруг возьмем и продолжим.

Ох, и о чем я думаю? Ведь надо думать, что делать дальше с Прошиным контрактом, надо поставить его в известность о произошедшем деаноне, надо Тамару поставить в известность, наконец, потому что после этого Пэйн из тусовки может надолго исчезнуть. По моей вине.

И вот при этом всем я думаю о том, что у меня будет дальше с Верещагиным. Встанет он на колени снова или нет? И что я буду с ним дальше делать, если он таки покорится?

Нет, я могла бы сделать все сама. Провести разъяснительную беседу, подавить на больные точки психики, которые есть у любого нижнего.

Я могла заставить его дать мне то, что я хочу получать именно от него.

Вот только мне это было категорически не нужно.

Я не буду бегать за ним и объяснять ему его желания. Большой мальчик, может в себе разобраться сам.

У здания нашего офисного центра я выгружаюсь не очень охотно. Не хочу видеть Верещагина, не хочу думать о вчерашнем вечере, который закончился совсем не так, как мне хотелось.

Но все-таки, отношения с контрактниками честнее. Надежнее. Пэйн не вскочит и не убежит от меня после сессии. Он сам все знает о своих потребностях. И желаниях.

И после экшен-сессии с ним у меня нет такого чувства опустошения, как сейчас.

Так что все было правильно в моей жизни до того, как я решила сказать Верещагину о своем интересе к нему.

Уже в лифте я выбираю две мысли из этого бардака.

Мне нужно отработать две недели. А там — я вернусь к своему привычному образу жизни, в котором нет Антона Верещагина. Совсем.

Конкретика в голове успокаивает. Вот только хватает её ненадолго…

— Ирина, я что вам вчера говорил про дресскод, — рычит Верещагин на весь коридор, не успеваю я выйти из лифта. Когда он вообще успел меня рассмотреть? Пяти секунд хватило?

Нет, кажется, ни о каком перемирии не может быть и речи…

А чего он вообще забыл у моей бухгалтерии? Ах, да, аудит. Точно. Он же еще вчера собирался лично устроить мне бюрократическую вивисекцию. Не передумал.

И ни тебе: «Доброго вам утрам, госпожа», ни тебе ожидания на коленочках у двери. А жаль. Кажется, в душе я надеялась, что он перестанет так рьяно отрицать собственные сабмиссивные потребности.

А нет. Не перестал. Стоит себе у моего кабинета, глаза свои мудацкие на меня таращит. Злющий, как гадина. Что? Вставать было больно? Или спать на боку было неудобно?

Ну, ничего, зато две недели, пока синяки подживают, ты подумаешь, малыш — жарить кого-то лишний раз или не стоит. Вдруг заметят, а? Вопросы задавать начнут обязательно.

Пара недель без секса — вот самое ближайшее будущее Антона Верещагина. Ай-яй-яй, и почему мне его не жалко?

Я задумчиво скрещиваю руки на груди, разглядываю своего продолжающего нарываться босса. Интересно. Это он еще хочет ремня? Или бесится, что я ему выдала первую порцию? Или что, бесится, что понравилось? Что лежал в моих руках после порки и чуть ли не кончал? Ну-ну. Ладно-ладно, сладкий, я согласна стать самым сильным впечатлением твоей жизни.

— И чем вам мой вид сегодня не нравится, Антон Викторович? — мягко уточняю я.

Или, по-другому скажем, в каком месте он вам настолько нравится, что вы себя в своих руках удержать не можете?

Вообще-то в плане провокаций — я сегодня сдерживалась. К лютейшему консерватизму не вернулась, и не собираюсь, но по крайней мере обошлась без вырезов во всех местах, деморализующих мужскую часть населения нашей фирмы.

Верещагин окидывает меня взглядом, в котором так и сквозит отвращение. Будто форменную шалаву увидел.

Вот на шлюшек своих так смотри, козел. А на меня — не смей. Раз я не заслуживаю твоего кобелиного внимания.

Так и хочется на него рявкнуть: «Плохой босс, место!» — и чтоб эта тварь виновато заскулила, рухнула к моим ногам и уткнулась носом в носки моих туфель.

Жаль, что это всего лишь фантазии…

У кулера пасется и косится в нашу сторону Виталик. Весело этому губошлепу, наблюдает — кто выживет в еще одном раунде моей войны с Верещагиным. Интересно, под его началом работают все мудаки Москвы или еще осталась свободная парочка?

— Юбка короткая, блузка — красная, туфли блядские, — выдыхает тем временем Антон, не особо заморачиваясь на цензурирование, — вы на панель собрались, Ирина? Так вы дверью ошиблись, у нас тут приличное аудиторское агентство, а вы — главный бухгалтер, извольте выглядеть соответствующе.

Дивно. И это у меня туфли блядские? Это за счет чего? Каблук как каблук, цвет — черный, никаких открытых носов и блесточек.

И что за претензии к блузке? Нет, я, конечно, помню, что красный — не самый одобряемый дресс-кодом цвет, но все-таки — вырез пристойный, грудь я не никуда не вываливаю.

А что касается длины моей юбки…

Я задумчиво смотрю влево. Там — в приемной Игната Александровича сидит себе, пилит коготочки стерва Ивановская, и если сравнивать — из моей юбки кончающейся тык в тык на колене, можно скроить три юбки этой драгоценной мадемуазель. Она ж могла вообще не париться и прийти на работу сразу в трусах. Все равно все видно бы было.

Интересно, каким таким способом эта бестолковая курица получает послабления к соблюдению дресс-кода? Хотя нет. Не интересно. Я примерно догадываюсь, что при этом она использует рот. И вовсе не для изложения просьбы, ага.

Господи, как же оно меня бесит. Вот одна эта мысль о связи этой подстилки и нашего генерального кобеля, что по какому-то недоразумению считается моим боссом.

Почему я его все еще хочу, вот скажите? Ведь тварь же, тварь! Феерическая! Такого мудака еще поищи!

А я — будто и сама мазохистка, подсевшая на эти мучительные душевные судороги, и хочу его все сильнее, и яд проникает в меня все глубже, ведь это по-прежнему одностороннее желание. Я по-прежнему недостойна, чтобы он на меня обращал свое внимание. Мудить — со мной можно. Хотеть по-хорошему меня нельзя — кто-то запретил законом.

Я ведь не заставляла его являться в клуб, ложиться под мой ремень.

Я могла с ним по-другому.

Он не захотел никак.

Перевожу взгляд на Верещагина. Мое внимание к Ивановской от него не ускользнуло, а жаль. Впрочем, я еще вчера спалилась, что люто к ней ревную, но лишний раз увидеть триумф на наглой физиономии Верещагина — неприятно.

Да, да, она меня бесит, потому что ты её трахаешь, сукин ты сын…

Ну ладно. Я знаю, чем сшибить с тебя твои понты, сладкий. Как и со всех других рабов. Даже с тех, кто пытается ерепениться. Особенно — с них, да. Ведь именно они не держат свои желания под контролем, реагируют на тех, кому хоть один раз вверили в руки контроль лишь только одним образом — из них рвется то, что они в себе подавляют. И чтобы задеть это больное место нужно так мало…

Один только маленький шажок…

Один крохотный шажок вперед с очень хищным выражением на лице, и улыбка с лица Верещагина испаряется. Я прям слышу, как где-то внутри него что-то щелкает, реагируя на госпожу. На меня! Да, реально Нижний. Слишком четко реагирует на попытку подавления с моей стороны. Импульсивно, подсознательно, но как же четко…

Первый доминант в жизни всегда оставляет неизгладимый след. И чтобы избавиться от этого желания уступить и покориться мне — Верещагину придется приложить больше усилий. Особенно если он будет так старательно отказывать себе в этом.

— Кажется, вы не выспались, Антон Викторович, — нежно улыбаюсь я, — лежать было неудобно? Что-то беспокоило?