Капитуляция - Джойс Бренда - Страница 18

Эвелин никогда ещё не испытывала ничего подобного.

Встав на цыпочки, она приготовилась поцеловать его, их взгляды слились. Глаза Грейстоуна изумленно, с недоверием распахнулись. Но тут же ярко засверкали.

Внутри у Эвелин всё оборвалось в ответ на этот взгляд, и она легонько коснулась губами его рта. В то самое мгновение, когда их губы встретились, её пронзило потрясающее ощущение блаженства.

Эвелин стояла, неумело лаская его губами, и чувствовала себя так, словно тело объял огонь.

Грейстоун схватил её за плечи и стал целовать. Эвелин задохнулась, потому что его губы были слишком решительными, даже требовательными, и он припал к её рту с ошеломляющим неистовством.

И Эвелин ответила на его поцелуй.

Непостижимым образом она оказалась в объятиях Грейстоуна. Эвелин прижималась к его мощному телу, которое будто окутывало её, а её груди вдавились в его торс. Впервые в жизни Эвелин осознала, каково это — гореть в муках страстного желания. Это лишало разума, заставляло забыть обо всём на свете…

А потом он вдруг отстранился и оттолкнул Эвелин от себя.

— Что вы делаете? — потрясенно ахнула она.

Грейстоун смотрел на неё, тяжело дыша, — его серые глаза возбужденно пылали. Эвелин плотнее обернула халат вокруг тела. Потом схватилась за диван, чтобы удержаться на ногах.

Неужели она только что была в кольце сильных рук Грейстоуна? В объятиях совершенно незнакомого мужчины? И когда это прежде кто-то целовал её вот так — с таким неудержимым желанием, со столь мощным накалом страстей?

— А вы проказница, графиня, — резко бросил он.

— Что? — вскричала Эвелин. Некоторое подобие здравомыслия постепенно возвращалось, и она уже не могла поверить в то, что творила всего пару минут назад!

— Мне очень жаль, что вы в отчаянии, графиня. Мне очень жаль, что вы остались без средств к существованию. Но одной ночи в вашей постели недостаточно, чтобы склонить меня к путешествию во Францию ради вас. — Его глаза сверкали желанием, но в них отчетливо читался и гнев.

Эвелин встрепенулась. Она всего лишь поцеловала его — она не предлагала любовную связь.

— Мне действительно очень нужна ваша помощь! - неожиданно для себя самой закричала она.

— Вы — опасная женщина. Большинство мужчин — глупцы. Я — нет. — Окинув Эвелин безжалостным взглядом, он прошагал мимо неё. И задержался в дверях. — Уверен, вы найдете кого-нибудь другого, готового выполнить вашу просьбу. Спокойной ночи.

Эвелин была настолько ошарашена, что не могла пошевелиться, даже когда до неё донесся стук парадной двери. Эвелин в бессилии рухнула на диван. Она нашла Джека Грейстоуна. Она осмелилась поцеловать его, и он целовал её в ответ, с необузданной пылкостью. А потом он отказался внять её мольбам и ушел, оставив её, как ни в чём не бывало!

И теперь Эвелин твердила себе, что плачет из-за Эме, а вовсе не потому, что Джек Грейстоун сжимал её в объятиях лишь для того, чтобы отвергнуть.

Джек всё ещё пребывал в отвратительном настроении. Теперь, когда солнце уже стояло высоко, он спрыгнул с коня, привязал его к изгороди перед трактиром и потрепал по крупу.

Джек только что бросил якорь на одном из берегов, расположенных ниже деревни Бексхилл, и, поскольку на часах уже было половина первого, он явно опаздывал.

Трактир «Серый гусь» представлял собой обветшалое, покрытое белой штукатуркой здание с гонтовой крышей, пыльным двором и великим множеством подозрительных постояльцев. Несколько севернее Гастингса, утопая в холмистых зеленых лугах, располагалось излюбленное место встреч Джека, не желавшего проходить через Дуврский пролив из-за опасения оказаться там, в окружении своих врагов. Джек мог удирать от больших военных противолодочных кораблей и таможенных судов, и он не раз делал это, но в Дуврском проливе не было достаточно пространства для маневра.

Войдя в темный, прокуренный холл трактира, Джек вздохнул. Дождь прекратился задолго до рассвета, когда Джек поднял паруса и отчалил от бухты близ Фоуи, но он немного замерз после этой сырой, холодной ночи. В трактире, по крайней мере, было тепло, но «Серый гусь» находился слишком далеко от лондонского дома его дяди на Кавендиш-сквер, где Джек предпочел бы сейчас оказаться.

Объявленная за его голову награда стала по-настоящему ограничивать его передвижения. Новость о её назначении, которую Джек узнал полтора года назад, поначалу даже позабавила его. Увы, вместо того, чтобы беседовать сейчас со своими братом и дядей в комфортной обстановке городского дома на Кавендиш-сквер, ему приходилось ограничиваться тайной встречей в задней комнате вонючего придорожного трактира. И это уже не казалось таким забавным.

Джек крутился среди контрабандистов с пятилетнего возраста, когда он увязывался за несущими вахту взрослыми жителями деревни, следящими, чтобы неожиданно не нагрянули таможенники. Больше всего на свете Джеку нравилось наблюдать за контрабандистами, которые обычно бросали якорь в Сеннен-Коув и разгружали товары, за исключением тех случаев, когда ночи ярко освещались факелами таможенников, мчавшихся вниз по утесам и заполнявших берег, сверкая оружием.

В таких ситуациях бочки тащили в тайные пещеры, в то время как другие емкости с грузами приходилось оставлять представителям власти. Одни контрабандисты бросались наутек и исчезали, другие открывали ответный огонь, целясь в сотрудников таможни. Джек неизменно ввязывался в заваруху и участвовал в сражении — до тех пор, пока кто-нибудь из взрослых не замечал мальчика и не оттаскивал его, протестующего, подальше.

В семь лет Джек катил бочки, полные бренди, вдоль берегов Сеннен-Коув, ведь он был слишком маленьким, чтобы переносить эти грузы на плечах. В десять лет Джек пустился в плавание юнгой с Эдом Льюисом, который в то время был одним из самых скандально известных и удачливых фритредеров Корнуолла. В двенадцать Джек уже был такелажником, в тринадцать — первым помощником капитана. В семнадцать стал капитаном своего собственного судна — шлюпа [5] с косым парусным вооружением. Теперь Джек командовал «Морским волком-II», восьмигаллонным фрегатом, построенным специально для торговой деятельности. Корпус судна был выполнен так искусно, что нос фрегата разрезал водную гладь, как дельфин. Джек ещё ни разу не попадался, дерзко бросая вызов властям.

Он провел большую часть жизни, удирая от преследования и водя за нос финансовых инспекторов, таможенников, а теперь и британский военно-морской флот. Он привык к риску и погоне — и приходил от этого в неописуемый восторг. Особенно ему нравилось, когда за ним охотились, а потом он менял курс относительно ветра и сам становился охотником. Как же он любил преследовать врагов и сажать их на мель — ничто не доставляло ему большее наслаждение!

А ещё он привык залегать на дно и скрываться от властей.

У него не было ни малейшего намерения отправляться в тюрьму, оказаться высланным или окончить свои дни на виселице, будучи обвиненным в государственной измене.

Джек и не думал, что его жизнь может так сильно измениться, причем из-за какой-то денежной премии, назначенной за его голову. Но обе его сестры вышли замуж за представителей высшего британского общества, став супругами графов Бедфордского и Сент-Джастского соответственно. А Джек стал объектом восхищения света.

Джентльмены восторгались им за обеденными столами, в то время как леди теряли голову, услышав рассказы о его подвигах во время своих походов по магазинам. С именем Джека связывалось немало сплетен, самых невероятных домыслов, и было в этом даже нечто вроде поклонения. Толпы дебютанток приезжали с визитами к сестрам Джека в надежде снискать его внимание!

Кроме того, власти сделали Джека своей главной мишенью. Он, вне всякого сомнения, был тем самым контрабандистом, которого больше всего хотело схватить и повесить военно-морское ведомство.

Он не был в Лондоне по меньшей мере шесть месяцев. Его брат Лукас останавливался в квартире на Кавендиш-сквер, а за этим домом обычно вели слежку. По всей видимости, наблюдатели время от времени занимали свои посты у Бедфорд-Хаус и Ламберт-Холл. Несколько лет назад Джек мог открыто, не таясь, приезжать в столицу, делать покупки на Пэлл-Мэлл, появляться на званых ужинах и балах. Даже год назад, пока не начался весь этот ажиотаж вокруг его имени, он ещё мог тихо прибыть в Лондон, чтобы навестить сестер. Отныне такой возможности у него не было.