Написано кровью - Грэм Кэролайн - Страница 16

— Прекрасно, миссис Банди. Прекрасно. Спасибо. — Он произнес это нарочито спокойным голосом и обратился к молодой женщине в полицейской форме: — Мне кажется, нам всем не повредило бы…

Пока готовился чай, миссис Банди продолжала свое знакомство с сигаретами «бенсонз». Теперь в пепельнице покоилось уже девять окурков, испачканных помадой. Трой старался туда не смотреть.

Сержант был человек глубоко несчастный. Он не мог курить в отделении, не мог курить в служебной машине, не мог курить на задании (если дело было днем, конечно). И теперь, когда вред пассивного курения был доказан, ему приходилось тщательно следить за тем, где и когда он курит у себя дома. Потому что Талисе Лин, отраде его сердца, существу, ради которого только и стоило жить, было всего два года, а ведь это очевидно, что двухлетние легкие очень и очень уязвимы. Не далее как сегодня утром, после завтрака, Трой наслаждался сигареткой в туалете, да еще и дым выдыхал в окно. «Я принадлежу к вымирающему виду, да, точно», — с горечью подумал он и принял в качестве слабого утешения чашку крепкого «брекфаст бленд» из рук женщины-полицейского.

— Итак, вы вернулись в кухню, миссис Банди, — небрежно, как будто они болтали о погоде, напомнил старший инспектор.

— Вернулась, — твердо ответила миссис Банди.

— И что было дальше?

— Меня стошнило, — она повернулась в сторону Троя, — вон туда.

Хотя в данный момент раковина была безукоризненно чиста, сержант брезгливо потянул носом и тут же отсел со своим блокнотом.

— Потом я позвонила Дону на работу, и он связался с вами. Он и сам приехал, но его не впустили.

— Да, не впустили. Мне очень жаль, — извинился Барнаби. — Но я не задержу вас ни минутой дольше, чем необходимо. — Он отхлебнул чаю, который был великолепен. — В посудомоечной машине много посуды. Мистер Хедли любил принимать гостей?

Она отрицательно покачала головой:

— Это очень редко случалось. Тут у них кружок есть, они регулярно встречаются. Раз в месяц. Они, знаете, пишут, рассказы и всякое такое. — Впервые улыбнувшись и как бы извиняясь, она сказала: — Ну, люди же разные бывают, правда?

— Конечно. — Барнаби улыбнулся в ответ и, заметив, что Трой собирается что-то сказать, сделал предупреждающий жест. — Не могли бы вы, миссис Банди, назвать мне их имена?

— Кто был здесь вчера, не знаю. Но иногда приходят мистер и миссис Клэптон. Они живут по соседству. — Она показала налево. — Еще дамы Лиддиард из Гришэм-хауса. Это где-то домов через шесть по этой стороне Луга. Большой такой дом. Ананасы над воротами. Я у них тоже убираюсь.

— Семейная пара?

— О нет. Мисс Гонория и ее невестка. Она славная, миссис Л. Мне ее жаль. У них ведь даже телека нету.

— Вы давно работаете у мистера Хедли?

— Почти десять лет. С тех пор как он купил этот дом. Общая уборка раз в неделю и по мелочам в четверг. А белье сдается в прачечную.

— Вы, вероятно, довольно хорошо его знали?

— Не сказала бы. Он был очень сдержанный. Не то что некоторые из дамочек. Не успеешь начать работу, как начинается: «Что-то мне сегодня не по себе, Кэрол. Давайте сделаем перерыв, выпьем по чашечке чая». Ну и мы, бывало, сядем, так они мне всю подноготную выложат. Мистер Хедли — другое дело. Он был очень закрытый. Честно сказать, не думаю, что сейчас знаю его лучше, чем когда впервые пришла сюда.

— А какой он был работодатель?

— Очень привередливый. Все должно быть только так, и никак иначе. Украшения и книги — на место, туда, где стояли. По крайней мере, он не мешал мне убираться. Не то что некоторые.

— Значит, миссис Хедли не было?

— Он был вдовец. На буфете в гостиной — их свадебная фотография. И рядом ваза со свежими цветами, прямо как алтарь у него. Очень печально. Уж, казалось бы, пора оправиться от горя.

— А вы не знаете, когда, собственно, умерла миссис Хедли?

— Понятия не имею.

— Есть ли у вас какие-то соображения, миссис Банди, насчет того, кому могло понадобиться…

— Нет! И вообще, я хочу домой. — Она умоляюще посмотрела на женщину-полицейского, как будто голос той был тут решающим. И снова задрожала.

— Мы почти закончили, — успокоил Барнаби. — Я бы только попросил вас посмотреть внимательно, не пропало ли чего здесь, в кухне, и в гостиной.

— Здесь всё на месте. — Она встала, не сводя глаз с сотрудницы полиции: — Вы не сходите со мной?.. — Они вышли вместе и почти сразу вернулись.

— Фотография пропала. Свадебная.

— Больше ничего?

— Ничего, что я бы сразу заметила.

— Боюсь, нам с вами придется поговорить еще раз…

— Только не здесь. Я никогда в жизни больше сюда не приду.

— Не волнуйтесь. У вас дома или в участке, как вам удобнее. И нам понадобятся ваши отпечатки пальцев. Просто чтобы исключить вас из числа…

Женщина-полицейский помогла миссис Банди надеть пальто, открыла дверь кухни и тут же предусмотрительно ее закрыла. Взяв миссис Банди за руку, она отвела свидетельницу в сторонку, и Барнаби услышал приглушенное предложение помощи и поддержки, совета, если потребуется. Последовал обмен адресами и телефонами.

На узкой лестнице послышались тяжелые шаги, некоторая толкотня, спотыканья, и Джеральд Хедли покинул свой дом в последний раз. Через несколько минут вышла миссис Банди, и «Приют ржанки» остался в полном распоряжении полиции.

— Вы можете приступать, Том, — в дверях стоял Обри Марин, все еще в полиэтиленовой амуниции, — мы теперь пошуруем внизу.

Окна в спальне Хедли были раскрыты настежь, но в комнате все еще стоял запах размозженной плоти и густой, застывающей крови. На затканном цветами аксминстерском ковре темнело липкое пятно, но больше ничего не говорило о свершившемся здесь недавно насилии. Каждый костный обломок, как бы мал он ни был, каждый мазок серого вещества, каждый клочок кожи были аккуратно изъяты для тщательного и, если повезет, многое объясняющего исследования.

Комната была обставлена весьма лаконично, дорогой, но скучной мебелью-новоделом. Тяжелая дубовая кровать и большой гардероб косили под эпоху Регентства. Пара прикроватных тумбочек с золочеными филигранными ручками. Ореховый комод в георгианском духе, на нем — два стаффордширских льва со слегка удивленными мордами и черными, волнистыми, как распущенная шерстяная пряжа, гривами, припудренными алюминиевым дактилоскопическим порошком, как и все гладкие поверхности в комнате.

Одинокий бронзовый подсвечник, близнец орудия убийства. Графин с водой, накрытый перевернутым стаканом, дорожный будильник в кожаном чехле и связка ключей на прикроватной тумбочке, той, что была дальше от места, где нашли тело.

Барнаби взял ключи.

— У него «целика».

— Очень недурно.

Трой, открыв дверцу гардероба, просунул внутрь руку, нащупал обтесанный край другой дверцы и опустил шпингалет. Три четверти шкафа были заняты одеждой на плечиках: костюмы, куртки для верховой езды, аккуратно отглаженные брюки от «Бёрберри», галстуки. В восьми выдвижных ящиках лежали стопки рубашек в прозрачной упаковке, нижнее белье, носки, мягкие дорогие свитера, кашемировые или из овечьей шерсти, с бирками «Прингл» и «Бремар».

Трой достал рубашку и обозревал ее нетронутую, снежную белизну с глубоким одобрением. Метка, изображающая какое-то позвоночное в перьях, указывала на то, что своим идеальным состоянием сей предмет одежды обязан хлопотам прачечной «Коричневая птица».

Сержант осторожно положил рубашку на место, на секунду отступил назад и окинул взглядом аккуратные стопки. Прямо-таки военный порядок и чистота согревали ему сердце. Он и сам каждое утро оставлял дом в состоянии безукоризненного порядка, и горе его жене Морин, если, вернувшись, он его уже не заставал.

Иногда ему кажется, сказал однажды Барнаби, когда они с сержантом (вещь довольно редкая) выпивали после работы, что убийства претят Трою не столько как вопиющее насилие над человеческой природой, сколько как источник беспорядка.

Троя это замечание разозлило и задело, потому что в нем заключался намек на отсутствие у него нравственного начала. Расставшись с Барнаби, он еще некоторое время размышлял об этом. И чем больше он размышлял, тем пуще злился, потому что самоанализ не был его сильной стороной, и он старался по возможности избегать рефлексии.