8 марта, зараза! (СИ) - Белая Яся - Страница 8

А ведь скоро — если не стану дурить и пытаться взбрыкнуть, отказаться от помощи — мы станем мужем и женой. И мне будет сколько угодно позволено не только думать о нём в таком ключе, но и…

Интересно, а в постели он такой же — жёсткий и ледяной? Или под этой толщей льда кипит лава?

Я загадываю: пусть будет жестковатый и горячий.

Густо краснею. Зато мысли с обидных переползают на фривольные. Это приподнимает мне настроение.

Вспоминанию, что Людмила Васильевна просила меня разморозить Асхадова. Значит, шанс есть. И я постараюсь сделать всё, чтобы им воспользоваться.

И я таки поднимаюсь и открываю шкаф. Вещей действительно много. Притом рассортированы сразу комплектами с аксессуарами и обувью. Всё очень дорого, респектабельно и не по-моему.

Снова помощь — но на чужих условиях. И принимая их — раз за разом — не потеряю ли я личность? Не стану ли действительно вещью — без собственного мнения, гордости, права голоса?

В конце концов, Асхадов пока ещё меня не купил, потому что не заплатил Ржавому ни копейки. Да и я уверена — несмотря на все его высокопарные фразы о том, что долги всегда надо платить — платить он ничего не собирается.

Но мне сейчас реально интересно взглянуть в глаза этому Ржавому и высказать ему всё.

А потом — будем разбираться с Асхадовым.

Я выбираю скромные узкие джинсы, бледно-розовую блузку и лёгкие туфельки-балетки. Это всё более-менее подходит мне по стилю. Откладываю вещи на кровать и иду в ванну наводить марафет.

В гостиную выхожу ровно к назначенному сроку.

Асхадов стоит и смотрит на часы. Реально засекал время? И реально выволок бы в том, в чём нашёл? Почему-то я в этом даже не сомневаюсь.

Мой внешний вид он оценивает коротким замечанием:

— Ну, хоть так. — И пропускает вперёд.

Сам же он одет, как всегда, идеально. Только разве что костюм сменил на более светлый. И галстук подобрал… мятный. Под цвет своих удивительных глаз.

Или потому, что я выбрала свадебный декор в этом оттенке?

Будь я поэтом, начала бы стихотворение о нём так:

Его глаза — цвета мяты,

В его голосе — арктический лёд…

Но я не поэт. И с рифмами у меня туго.

…В этот раз, когда мы выходим, нас ждёт машина с водителем.

И это лучше. Асхадов садится на пассажирское кресло вперёд. А я забираюсь одна назад.

Сейчас мне не хочется сидеть с ним рядом. Я не знаю, как на него реагировать. Не понимаю, какая ему выгода и корысть. В том, что подобные люди ничего не делают бескорыстно, можно быть уверенной на сто процентов.

Понять бы, зачем я ему? Почему он передумал и вернулся за мной? Предположить внезапно вспыхнувшие чувства у человека-калькулятора — несусветная глупость.

Мы подъезжаем к довольно уютному ресторанчику. Не думала, что Асхадов посещает такие места.

Ему по статусу положено что-то фешенебельное, со звёздами Мишлена.

Идём к двери.

Рядом.

Не касаясь.

Дверь он галантно приоткрывает и пропускает меня вперёд.

Официант сразу радушно встречает нас и ведёт к столику. Из-за которого поднимается человек удивительно похожий на моего любимого актёра Пола Беттани — такой же высокий, худощавый, чуть нескладный, рыжий и весь в веснушках.

— Руслан, — говорит он, протягивая мне узкую длиннопалую руку.

У него приятный, чуть хрипловатый, будто от простуды, голос.

И это нечестно! Бандиты не должны выглядеть так! И так звучать.

Я чуть смущаюсь и подаю ладонь в ответ.

Он осторожно берёт мои пальцы, наклоняется и… целует.

Потом вскидывает голову, смотрит в упор на Асхадова и выносит вердикт:

— Приятель, она слишком хороша для тебя.

И Асхадов удивляет меня, когда глухо, тихо и печально произносит в ответ:

— Знаю.

Перехватываю его взгляд. А там — колкие и ломкие углы растаявших льдин, мятная прохлада и…грусть. С чего бы? Что с ним?

Но — словно снова набегает северный ветер — глаза леденеют, а красивые губы кривятся в ехидной усмешке.

— Поэтому и решил на ней жениться, — говорит вроде бы серьёзно, но я чувствую в голосе насмешку. — Познакомься с моей невестой, Рус — Алла Альбертовна Нибиуллина. — Он специально выделяет мои отчество и фамилию, и я вижу, как Ржавый меняется в лице, отступая к столу.

— Ты шутишь? — он плюхается на стул, а Асхадов помогает мне сесть. Сам же — вальяжно устраивается рядом, положив руку на спинку моего стула. Будто обнимает. Очерчивает территорию. Показывает мою принадлежность ему.

Высокобюджетная вещь.

— Разве я бы стал шутить такими вещами? — продолжает ёрничать Асхадов. — Ты же меня знаешь! Но если не веришь — вот, — и кладёт на стол мой… паспорт.

Точно помню — документы оставались в квартире, в сумочке, я её не забирала, когда мы уходили оттуда. Значит, успел съездить туда и забрать. Ну да, мы же жениться собираемся. Для этого нужен паспорт! Наверное, уже и заявление за обоих подал!

Ржавый внимательно изучает документ, возвращает Асхадову и, ероша непокорные рыжие волосы, бормочет:

— Но как? Как вы вместе…

— О, — тянет Асхадов, — у нас очень интересная история знакомства. Расскажешь, дорогая? — он вроде бы покровительственно касается моей ладони, но меня пронзают сотни ледяных игл. Его руки холодны, как у мертвеца или… робота. Машины. Металлического изделья. — С момента, где отморозки Ржавого ворвались в квартиру Альберта Нибиуллина, избили его, а дочь собирались пустить по кругу…

К моему удивлению — второму за этот вечер — Ржавый тушуется и бледнеет.

А я улыбаюсь и ловлю пас, брошенный Асхадовым.

— Нет, милый, — начинаю, глядя только на него, — лучше я начну с того, как отморозки Ржавого устроили аварию Римме Нибиуллиной. Она просто ехала домой на своей старенькой окушке. А её перемесили внедорожниками.

Ржавого дёргает, ладонь, лежащая на столе, трясётся. Он судорожно то сжимает её в кулак, то разжимает.

Но я сегодня безжалостна, поэтому говорю прямо:

— Вы всегда воюете с женщинами, Руслан? Вешаете на них долги мужчин?

Он мотает головой — растерянный, раздавленный, виноватый.

— Никогда… что вы… — бормочет, заикаясь, — то, что вы говорите… не может… правдой…

— Но это правда, — холодно режет Асхадов и вытягивает из внутреннего кармана медицинское заключение о состоянии моей мамы.

Меня окатывает волной ужаса — того, что испытала, когда только услышала это известие. Того, от которого глохнешь, слепнешь и летишь в бездну. Тебе страшно-страшно, потому что самый дорогой твой человек, тот, кто всегда берёг и защищал, вдруг оказывается на грани смерти.

Кажется, я кричу, схватившись за голову.

Ледяные пальцы с силой сжимают мои плечи.

Меня встряхивают, как тряпичную куклу.

Но это помогает, я прихожу в себя.

Хлопаю глазами, судорожно сглатываю, а потом — вымучиваю улыбку. И снова вижу в лице Асхадова что-то такое, чего не должно быть — тревогу? беспокойство? сочувствие?..

— Алла Альбертовна, — хрипло произносит Ржавый, — вы не подумайте… это не мои методы.

Асхадов хмыкает.

— Тогда, Рус, всё ещё хуже.

Тот удивляется, вскидывает рыжие брови.

— Что это значит?

— Значит, друг, что твои подельники болт клали на тебя и твои принципы. И вертели тебя на нём.

Ржавый меняется в лице — куда девается солнечный мужчина, этакий растерянный интеллигент. Выражение становится жёстким, злым, скулы хищно заостряются, желваки так и ходят. Теперь передо мной хищник. Этому я бы никогда не подала руку, из боязни, что она будет откушена по локоть.

Ржавый берёт свой айфон и торопливо набирает номер, успевает включить громкую связь.

— Семён, — начинает он, — как твоё ничего?

Тон — вроде бы дружелюбный, но даже меня, которая впервые видит этого человека, не обманет.

Семён — тот, лысый, что командовал у нас в квартире — видимо, тоже не обманывается. Выдаёт показную весёлость: