Сирота (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 50

– Безумие какое-то… – покачал головой Макарий.

– Григорий каялся, что недосмотрел, что должен был паренька под свое крылышко взять, помня о том, какие проблемные у него родичи. Но…

– Андрейка, – осторожно произнес отец Геннадий, – начал сказывать, будто бы его отец умер за веру, царя и отечество. И это очень всем вокруг понравилось.

– Это он сам удумал? – неподдельно удивился митрополит.

– Я же сказываю – голова светлая…

Князь и боярин Иван Федорович Мстиславский, будучи среди прочего, спальником[67], помогал молодому[68] царю Иоанну свет Васильевичу частично разоблачаться после тяжелого дня. И, улучив момент, заметил:

– … вклад – это дело богоугодное, – кивнул Мстиславский, реагируя на желание Государя пожертвовать одному из монастырей новые дорогие ткани на покрытия мощей. – Но нужно у митрополита узнать, когда он в суете своей уймется, нужно ли оно или им? Может быть в чем еще нужда у них имеется?

– В суете? – вычленил ключевое слово царь.

– А ты Государь не ведаешь?

– Говори раз начал.

– Да безделица, – небрежно махнул рукой князь. – В Тулу у митрополита несколько огненников ездили да диакон по особым поручениям.

– В Тулу? – удивился Государь.

– Ну да. Там еще недавно народ волновался.

Иоанн Васильевич напрягся.

В той среде, в которой он жил, не быть подозрительным можно было только после смерти. Потому что заговор громоздился на заговоре интрига на интриге, а бояре, как и всегда, пытались отхватить себе кусок пожирнее, ничуть при этом не думая о благополучии державы.

И в этом нет ничего удивительно. Каждая курица видит мир с высоты той жерди насеста, на которой она сидит. Та, что располагает пониже, наблюдает только задницы. Ведь, согласитесь, люди, находящиеся внизу социальной иерархии, редко воспринимают тех, кто наверху, позитивно. Та же курица, что занимает верхнюю жердь – любуется лишь обосранными товарками. Так и люди, оказавшиеся в силу разных причин наверху, частенько пренебрежительно оценивают тех, кто им не ровня. Но такова природа жизни.

Любой человек судит о чем-то, только опираясь на свой горизонт информированности, уровень кругозора и развитости мозга. Преследуя при этом исключительно личные интересны.

Своя рубашка всегда ближе к телу.

Это не плохо, и не хорошо. Это обычно и естественно.

Возьмем начальника управления на заводе. Со стороны может показаться, что он работает на благо общества. Но это не так. Он человек. И приоритетные цели у него совсем иные. В первую очередь он хочет обеспечить ресурсами себя и своих близких. Для чего и выполняет определенные функции. Но акценты в них расставляет не в формате оптимальном для общества, а в формате собственного успеха.

Зачем ему перевыполнять план? Чтобы продвинуться дальше, показав себя эффективным менеджером. Даже если для этого придется выжать как лимон подчиненных и испортить оборудование нарушая режимы эксплуатации. Не больше и не меньше. А зачем ему продвигаться дальше? Чтобы получить доступ к большему количеству ресурсов и обеспечить себя и своих близких лучшей жизнью и более интересными возможностями. На общее же дело ему плевать. Во всяком случае в тех аспектах, которые не ведут его самого к личному, индивидуальному успеху. И так на всех уровнях. И так везде. И так всегда. Было, есть и будет. Случаются, конечно, и исключения, но они общей картины не меняют[69].

Бояре интриговали и старались растащить державу по кускам не потому что плохие. А потому что были живыми людьми, а не идеалистическими функциями. И действовали сообразно своей природе. Практически каждый человек хочет жить и жрать. Причем жить как можно дольше, а жрать как можно слаще. И заменив этих бояр на других, ничего бы не удалось поменять кроме имен тех, кто пытался бы урвать свой кусок, раздирая державу в клочья.

Понимал ли это Иоанн свет Васильевич? Неизвестно. Однако он, сформировавшись как личность в среде бесконечных интриг, заговоров и измен, слова, сказанные князем, оценивал соответствующе. Что он сказал – это одно дело. Причем совсем не обязательно, что важное. Куда интереснее ему стало на кой ляд Мстиславскому было такие слова говорить. Какая цель? Какая ему с того выгода? Что он себе хочет получить? Недруга какого свалить? Банально выслужиться? Или что-то еще?

Митрополит Макарий был среди тех людей, которых позже Курбский назовет Избранной радой. То есть, людьми, попытавшимися проводить в первые годы правления Ивана IV реформы. Но на дворе шел уже 1553 год и царь уже успел в марте тяжело поболеть. А вместе с тем и посмотреть на то, как поведут себя ближники при этом недуге. И разочароваться в них[70].

Во всяком случае в протопопе Сильвестре и Алексее Адашеве, которые в последние годы к нему были особенно близки. Поэтому очень внимательно относился к словам о других доверенных людях. О том же митрополите Макарии.

– А зачем он огненников туда посылал? – после несколько затянувшейся паузы, спросил царь.

– Слухи разные ходят, – пожал плечами князь Мстиславский. – Поговаривают, что у татар минувшим годом отбили гривенку или более редкой и очень дорогой краски, годной для икон ценных. Но это болтают. Мало ли что они еще болтают?

– Так и есть, – усмехнулся царь, – люди любят болтать попусту.

– Прости Государь, – вполне искренне произнес Мстиславский и, отступив на шаг, припал на одно колено.

– Сам-то что думаешь? – жестом подняв его, спросил Иоанн.

– Не понятно все как-то. – чуть помедлив, ответил князь. – Если бы дело было только в краске, то зачем митрополиту отправлять в Тулу своего доверенного человека с огненниками? Там и местные управились бы. Уж не связано ли это как-то с теми волнениями в Туле, о которых тебе весточку прислали?

– Уж не думаешь ли ты, что митрополит может быть причастен к волнениям?

– Нет, упаси Господь! – воскликнул князь и истово перекрестился. – Но какое у него там дело? Поговаривают, что этого доверенного человека, по возвращении видели с протопопом Сильвестром.

Иван грозно сверкнул глазами. Но промолчал. Князь Мстиславский же к этому вопросу более не возвращался.

Вечером же того царь уже отправил в Тулу еще одного человека со свитой. А также навестил митрополита в его обители, чтобы поговорить на отвлеченные темы. Мало ли он о чем-то проговориться?

Так и оказалось…

– Государь, – осторожно произнес митрополит, – Всевышний явил вновь чудо, и открыл перед Матерью-церковью в удивительном блеске свое величие. Посмотри, – сказал он и, осторожно достав из небольшого сундучка Андрейкину лампу, поставил ее на стол.

– Что сие? Лампада особая?

– Ты как всегда прозорлив не по годам. – улыбнулся митрополит. – Погляди, – промолвил Макарий и поднес к фитилю лампы свечку. И спустя несколько секунд огонек лампы, в несколько раз более яркий, чем у обычной лампадки, бодро плясал на конце толстого фитиля.

– Дивно, – вполне искренне ответил царь, наклонившись к совершенно неказистой глиняной лампе. – Таких же мне с десяток поставить в седмицу сможешь?

– И больше смогу, Государь. Много больше. Но есть у меня одна просьбишка малая. Повели токмо Матери-церкви такие лампы делать. И каждую десятую мы тебе в казну станем передавать.

Иван внимательно-внимательно посмотрел на митрополита, вспоминая слова князя.

– И все? Только это?

– О! И этому мы будем безмерно благодарны. – произнес Макарий и извлек из сундучка проект грамоты составленный чин по чину. Оставалось только печать Государеву на нее поставить да подпись.

– Хорошо, – ответил Иван свет Васильевич и забрал с собой проект грамоты, которую подписывать сразу не стал. Он решил немного подождать, заинтересовавшись вопросом. Ведь по всему выходило, что лампа эта из Тулы или, во всяком случае, как-то связана с поездкой огненников туда…