Сирота (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 41

– Мы получаем то, что награждаем… – тихо произнес Андрейка с каким-то обреченным видом…

– Что?

– Батя мне так говорил. Вот пес облаял тебя. А ты ему кость кинул. Он и разумеет – так и надо делать, чтобы еду заслужить. Так и ты воевода поступил. Татя косточкой приветил.

– Учить меня вздумал, щенок?! – прорычал воевода.

– Боже упасти! – примирительно поднял руки Андрейка. – Кто я такой, чтобы тебя, воеводу, учить? Это и подумать даже нет никакой возможности. Просто предупредить хочу – Петр не успокоится. Это как волк, что вкусил человечины.

– Отец тебе и правда такое сказывал? Что, де, Петр долг с тебя взыскивать не станет, коли Прохор сложит голову в честном бою?

– А какой мне смысл лгать? Долг ему я заплатить могу.

– Можешь?

– То наши с отцом Афанасием дела. Но да – могу. Так чего ломаться? Зачем порочить честное имя? Но тут ведь не долг. Тут татьба. Он, алчная его душонка, пытается вытрясти с меня все, пользуясь тем, что заступиться за меня некому. И вот увидишь – не угомонится. Это только начало…

1553 год, 2 мая, Тула

– Отче, – произнес парень, входя в церковь. Благо, что она была маленькой и кричать не требовалось.

– Не можешь ты мирно жить… – не поворачиваясь ответил священник, который вроде бы молился.

– Ты уже знаешь?

– Весь город уже знает, что ты не хочешь долги отдавать.

– Но это не долг! Этот мироед просто пытается меня ограбить! Он лжет!

– Он отцу твоему коня давал? Давал. Панцырь давал? Давал. Шлем давал? Давал. Так в чем же дело? Отчего ты не желаешь ему возвращать то, что должен?

– Отец мне сказывал, что они с Петром об этом не договаривались. Что на меня переходит долг, если я унаследую и коня, и панцырь, и шлем. Ежели же все это добро отец мой потеряет в бою, а сам голову сложит, то и долга нет.

– У тебя свидетели есть?

– А у Петра? Какой смысл мне врать? Ты же знаешь – у меня есть деньги ему заплатить.

– Петра есть имя. А у тебя – нет. Ты еще щенок неразумный, а он – уважаемый человек.

– Он обычный тать и мироед!

– Это всем известно только с твоих слов.

– У Петра есть свидетели его договора с отцом?

– Петру это не нужно. Его слово весомее твоего.

– А ежели сойтись перед лицом Бога на саблях?

– То ты умрешь. Не тебе с ним тягаться? Он уже более десяти лет в походы ходит.

– Кашеваром? – усмехнулся Андрейка. – Ты же видел, как он обрюзг и жиром оброс. Ежели бы воевал честно да саблей махал, не оскотинился бы так.

– Ты смерти своей хочешь? – удивленно переспросил священник, поворачиваясь.

– А ты чего хочешь? Отче? – побагровел лицом Андрейка. – Сначала Агафон меня графит, примеряясь убить. Потом ты. Потом митрополит. Теперь еще и этот. И все норовят у сироты отнять последнее. Добрые христиане, нечего сказать. – процедил Андрейка, которого уже трясло, от кипящих гормонов, развернулся и пошел на выход…

– Постой! – громоподобно рявкнул священник.

– Зачем? Ты ведь тоже уговор не выполнишь. Даже ту малость что я просил. Забирай, – поставил он на пол лампу, завернутую в тряпицу. – Не хочу вас больше видеть.

С тем и вышел, хлопнув дверью.

– Нам его догнать? – спросил, вышедший из-за колонны огненник.

– И ты туда же. – покачал головой Афанасий. – Но он хоть юн и горяч. А ты чем думаешь?

– Он оскорбил митрополита.

– Чем же? Если положить руку на сердце, то мы действительно его ограбили. – от этих слов огненник напрягся. – Краску его вынудили отдать за бесценок. Лампу – тоже. А если бы силой, как ты хотел, забрали, то и вообще – сравнялись бы с татями. Сила церкви, дурья твоя башка, в том, чтобы люди сами нам такие вещи приносили. По доброй воле. А не вот так…

– Но…

– Помолчи. Лучше помолчи. А то я подумаю, что ты до пострига людей на большаке грабил. Лучше пошли кого из своих, чтобы он приглядел за отроком. Видишь же – юность его кипит. Еще дел каких натворит.

– Убежит?

– Скорее не успеет. Мнится мне он прав и Петр тот еще мироед да тать. Посему не отступится он от парня, пока не обдерет как липку. А тот уже на собственную тень готов наброситься и жаждет крови. Чую я – беде быть. Ступай. Займись делом.

Огненник ушел.

А отец Афанасий осторожно подобрал с пола тряпицу. Осмотрел лампу. И понес ее отцу Геннадию, присланного сюда митрополитом, добро мыслящему по делам всяких дивных устройств.

События тем временем развивались стремительно.

Андрейка направился к лодке, собираясь уплыть из Тулы не дожидаясь верстания. Просто потому что пришел к выводу – не дадут ему верстаться. До того обдерут до подштанников. Ничего не оставят, ни доспехов, ни оружия, ни денег, ни тем более меринов обещанных. Ничего ему не видать. А потом, если повезет, предложат от щедрот своих какой-нибудь кабальный вариант.

Однако тут его уже ждал Петр со своими людьми.

Устинка и Егорка, правда, отреагировали разумно. Тупо оттолкнулись от берега и отошли по воде к другому берегу реки, будучи готовыми рвануть куда-то подальше. Что эти кадры пришли его грабить никто не сомневался.

– А вот и ты, малыш. – радостно произнес Петр.

– Тебе чего надо?

– Как что? Должок вернуть. Семь рублей. Или ты забыл? Да еще двадцать пять сверху, за то, что порочил мое доброе имя прилюдно.

– На … иди.

– А ну как Павлуша, всыпь мальцу тумаков, как и положено должнику, уклоняющемуся от платежей. – усмехнулся Петр, обращаясь к одному из своих спутников, что держал в руках метровую палку, не толстую, но довольно крепкую на вид и возможно даже упругую.

Тот шагнул вперед, но тут же остановился. Потому что Андрейка легким движением извлек саблю из ножен и крутанул ее.

– Убери.

– Мне терять нечего.

– Я ведь тоже могу сабельку достать.

– Так и давай.

– Жизни лишиться хочешь?

– Дерзай. Чего мнешься. Руби. Убивай. Чтобы этот мироед и твоего сына ограбил, когда ты сложишь голову за веру, царя и отечество. – процедил парень.

Павлуша, которому уже стукнуло сильно за тридцать, напрягся. Как и любой обитатель эпохи он имел особую чуйку на такую категорию поступков, которые можно было бы отнести к «слову и делу государеву». То есть, трактовать как измену. Причем измену не только царю, но и вере.

За самого отрока вряд ли церковь вступится. Но получить повод и прижать к ногтю или посадить на крючок влиятельного поместного дворянина с которого есть что взять – это пожалуйста, это завсегда. И это было еще меньшее из зол. Потому что слова эти и все происходящее могли дойти до царя – его напугало. Теоретически. Ведь всем было известно, как по юности бояре шалили, как держали юного Иоанн в унижении и лишении. Так-то ему Андрейка даром не сдался. Но вдруг зацепит за душу? И вот тут-то и конец им настанет. Потому что, как минимум, самоуправство творят и действительно грабят. Все ведь слышали слова воеводы и то, что долг Андрейки официально погашен.

Да еще и парень смотрел на них ТАКИМ волком, что оторопь брала. В глазах ярость и ненависть плескались настолько не замутнено, что становился даже боязно. Умом-то Павлуша понимал – не сдюжит парень с ними. Но драться станет отчаянно и бить – насмерть, ежели кто ошибется или оступится, то беда случится. Вряд ли, конечно, у него что-то получится, но все к одному шло и уверенности ему не прибавляло.

– Ну и какого беса ты ждешь? – наконец произнес Петр, раздраженной этой паузой.

– А ведь я не слышал, как ты с Прохором договаривался.

– Чего ты мелишь?!

– И я не слышал, – отметил другой помещик, так же сделавший правильные выводы из ситуации. – Видаки-то есть?

– Макарка да Микитка. Но они головы сложили позапрошлым летом.

– Да. Только они и знали.

– Так может Андрейка не брешет?

– Вы что?! – рявкнул Петр. – Совсем осатанели?

Парень же достал крест, поцеловал его и произнес:

– Перед Богом клянусь в словах своих. Не должен я этому мироеду ничего. И деньги им получены из казны воеводы – не законно, обворовал он воеводу и туляков хитростью и наговором.