Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 97

— Мне просто нечего добавить. Знали и мои товарищи.

Тарасюк что-то записал в блокнот.

— А в Харькове? — спросил он. — Кому вы рассказывали об отце Оли? Или, может быть, в поезде?

— В поезде — никому. С нами ехала женщина с мальчиком лет пяти... А в Харькове я навестил двух школьных товарищей, пригласил на свадьбу. Больше ни с кем мы не говорили. Правда, Оля?

— Да. А я никого там не знаю. Все эти дни мы были дома. Ходили на рынок за продуктами к свадьбе, в магазины.

— Нам нужно все знать, — сказал Тарасюк.

— Да вы поймите наше горе, товарищ... не знаю вашу фамилию, — Мартовой остановился.

— Тарасюк.

— Жаль человека, товарищ Тарасюк. Обидно, когда гибнет фронтовик в мирное время. Я сам прошел тернии войны и, как говорится, хлебнул горького через край. Курите, — предложил Мартовой.

— Спасибо, не курю.

Мартовой сбил с папиросы пепел и продолжал:

— Лунину за время войны пришлось сталкиваться со многими людьми, с хорошими и плохими. А вдруг одного из последних он встретил в Пасечном или поблизости? События развернулись так стремительно, что он не успел сообщить об этом, куда следует.

— Это вполне вероятно, — согласился Тарасюк. — Ведь Лунин долгое время воевал в партизанах, то есть на оккупированной врагом территории, где предатели попадались на каждом шагу — полицаи, старосты, просто осведомители...

— Как бы там ни было, одно здесь совершенно ясно — убили его не для того, чтобы ограбить. В доме ничего не тронуто, — заключил Мартовой.

Тарасюк снова обратился к Оле и Сергею:

— А вы не заметили, может быть, Анатолий Романович был чем-то встревожен, подавлен?

— Что вы! Он был бодрый, веселый. И мы никогда бы не подумали, что видим его в последний раз, — Оля залилась слезами.

Мартовой с укоризной возразил:

— Да если бы Анатолия Романовича что-нибудь угнетало или тревожило, разве стал бы он омрачать этот короткий день свидания с ребятами? У них только начинается свое маленькое счастье, своя жизнь...

Тарасюк понимал, что его вопросы исчерпаны. Что могла знать Оля, видевшая отца только в каникулы?

«По-видимому, родственник Лунина прав. Надо вести поиск во всех направлениях», — размышлял Тарасюк по дороге к следователю Хромых. Он забрал у Хромых письма, взятые в квартире Лунина дафнию, осколки часового стекла и уехал в Брянск.

Утром Тарасюк уже докладывал полковнику Мохову о результатах поездки в Пасечное.

Мохов с нетерпением ждал возвращения капитана. Еще не зная, какими данными они могут располагать, опираясь только на свой опыт, а может быть, и на какое-то внутреннее чутье, он понимал, что действовал опытный преступник, сумевший побывать в доме Лунина и уйти оттуда незамеченным. Из телефонного разговора с прокурором Карповым Мохов знал, что преступник не применил ни огнестрельного оружия, ни холодного, а обошелся подручными средствами. И это наводило на мысль, что убийство не было подготовленным, а возникло как бы стихийно, ввиду сложившихся обстоятельств, требующих немедленного действия.

Это немного поколебало выдвинутую первоначально версию, что убийство надо связывать или с Краснодарским процессом, или с перепиской, которую вел Лунин со своими боевыми товарищами. В этом случае убийство было бы спланировано заранее — и преступник явился бы не с пустыми руками.

Своими соображениями Мохов незамедлительно поделился с капитаном Тарасюком.

— Да, товарищ полковник, ваш вывод как раз перекликается с предположением товарища Мартового — родственника Лунина. Только он не затрагивал вопроса об оружии. Я, когда ехал в поезде, да и сегодня ночью, крутил дело так и этак и пришел к выводу, что вариант с перепиской не подходит еще вот почему. — Тарасюк кашлянул и слегка поморщился.

— Забыл, что не куришь.

Мохов загасил папиросу, встал, открыл форточку и погнал руками дым к окну.

Тарасюк разложил на столе письма и фотокарточки.

— Мне кажется, что я понял принцип анализа. Большинство писем принадлежит партизанам Брянщины, то есть нашим землякам, которые в силу создавшихся трудных условий впоследствии перебазировались в белорусские леса. Безусловно, Лунин их хорошо знал, и все они знали друг друга. Вот тут и их фотографии. Есть, так сказать, и иногородние. Сохранились их письма и фотографии. Несколько погибших. Фотографии присланы их родственниками. Заметьте — партизан, а не каких-то без вести пропавших, так что они действительно умерли. А вот эти три фотографии недавние, приложены к письмам. По письмам, имеющимся у нас, мы, в случае надобности, легко можем отыскать и людей, посылавших их. А надобности, я думаю, нет, потому что эти люди, будь у них нечистая совесть, фотокарточек не прислали бы, а от Лунина избавились бы давным-давно, если бы его боялись, или хотя бы уклонились от переписки с ним.

— Правильно, — согласился Мохов. Он было опять потянулся к папиросе, но вовремя спохватился.

Тарасюк сложил фотографии стопочкой, подравнял их с боков и, как бы выводя заключение, сказал в раздумье:

— Допустим, в моем рассуждении есть какой-то изъян. Но я думаю, что Лунин помнил все фамилии своих знакомых, и если бы какая-нибудь из них фигурировала или упоминалась в свидетельских показаниях в Краснодаре, то что мешало ему сообщить об этом органам еще там? Так что с какой бы точки ни посмотреть, на этой версии уже можно поставить крест.

— Вот мы и освободились от заблуждения! — повеселел Мохов. Выводы, сделанные Тарасюком, совпадали с его собственными. — Таким образом, нам следует сконцентрировать внимание на оставшихся двух вариантах: или это убийство, не подготовленное заранее, или все же оно связано с Краснодарским процессом. Если остановиться на последнем, то он выдвигает перед нами загадку: почему преступник не применил оружия? Допустим, у него не было огнестрельного — и это вполне вероятно, — но иметь при себе хотя бы простой нож он мог бы?

— А может быть, он имел при себе оружие, хотя бы для самозащиты, но не применил его. Хотел нас перехитрить. И достиг своей цели. Вот ломаем же мы голову, товарищ полковник.

— Да, мы не знаем, с кем имеем дело, — вздохнул Мохов. — Давай пока иди к себе. Подумаем еще порознь.

На совещании, проведенном полковником Моховым в конце дня, было принято решение выяснить, кто в недавнем прошлом прибыл на жительство в Пасечное или окрестные села. Особенно надо было обратить внимание на тех, кто имеет медицинские профессии и еще не устроился на работу, если, конечно, такие окажутся.

В самом же Брянске следовало установить, кто недавно поступил на работу в городские медицинские учреждения или в Облздравотдел, где приходилось Лунину бывать по долгу службы и где он мог увидеть преступника.

Необходимо было также уточнить данные о некоторых товарищах Лунина, проживающих в других местностях. Части из них решено было послать уведомление о его смерти и предложить им высказать свою точку зрения по этому поводу.

Но самое главное внимание было все же уделено Краснодарскому варианту. Выработанная версия сводилась к тому, что кто-то из упомянутых, но еще не найденных преступников, опасался возможного разоблачения со стороны Лунина, как путем личного контакта с ним, так и в результате его переписки с боевыми товарищами, ведь именно Лунин являлся тем пунктом, где переплетались их связи. Нельзя было пренебрегать и той небольшой степенью вероятности, что здесь имеет место месть друга или родственника осужденного.

Важно было узнать, что именно и против кого свидетельствовал Лунин на процессе. Письма следователя не могли пролить свет на этот вопрос, так как в них, возможно преднамеренно, не упоминались ни фамилии, ни суть дела, и они заключали в себе только практическую сторону: уточнение даты приезда. Таких писем было всего два.

С докладом в Москву был командирован капитан Тарасюк.

Подполковник Борисов возвращался из подмосковного дома отдыха. И хотя зима для отпуска, по мнению многих, — время неудачное, Борисов считал, что ему повезло. Отпуск могли дать и поздней осенью, и в преддверии весны. Тогда, действительно, какой же отдых на природе? Ни то ни се. А сейчас, в феврале, — самая пора для лыжных прогулок по зимнему лесу. Лыжи он любил.