Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 91

— Темнишь, старина... Паникуешь, нервы рассобачились! — Зиргус смотрел на Мартового, лихорадочно соображая.

— Нужно действовать немедленно, и я прошу тебя...

— Ты с ума сошел! Чтобы я?.. Нет, уж уволь меня от этого дела. А сам почему ты не можешь?

— У меня должно быть алиби — в этом вся штука. Через день-другой будет поздно. И ты загудишь со мной, как пить дать!

— Ты наследил, да? А я должен за тебя отдуваться? Уволь, уволь! — повторял Зиргус, поеживаясь не то от холода, не то от волнения. — При чем здесь я? Ну, при чем? Я тебя с сорок первого не видел. Какие у меня с тобой дела? Давай так: ты меня не знаешь, я — тебя.

Зиргус стоял моложавый, упитанный, элегантный. Его чуть выпуклые глаза спокойно смотрели на Мартового.

Тот выдержал этот взгляд.

— Это твое последнее слово? — Мартовой впился глазами в Зиргуса.

— Последнее. Я сейчас улетаю домой. Во всем этом не вижу никакой связи с собой. — Он вдруг помрачнел: — Связался я тогда с тобой!

— А, жалеешь! Спохватился! Это из-за тебя, гад, я пресмыкаюсь в вечном страхе на дне вонючей ямы. Ты меня затащил туда! Ты! А мизинца моего не стоил, лавочник проклятый! Теперь я тебя потяну за собой. Слышишь? — шипел Мартовой, комкая в руках перчатки.

Зиргус как-то зловеще оглянулся.

— Знаю, знаю твою мысль! — вдруг успокоился Мартовой. — Убрать бы компаньона, да?.. Не получится: по дороге сюда я бросил в ящик письмо на свое имя... там твой адрес и твоя фамилия. Твои повадочки я знаю... Ты лучше слушай, что надо сделать. Ведь плевое дело... Это не танец на балке.

Зиргус оцепенело молчал.

— Дай огоньку, — наконец попросил он, доставая «Беломор».

Мартовой щелкнул зажигалкой. Он видел, что достиг своей цели, — Зиргус сдался.

Он рассказал, кто такой Лунин и как его найти, показал фотокарточку, которую взял дома тайком. «Еще хватятся, пока я тут».

— Всё, убери, — наконец сказал Зиргус, и по его тону Мартовой понял, что можно закругляться. Он легонько толкнул Зиргуса в плечо и дружелюбно улыбнулся, не скрывая чувства облегчения:

— Выручай, Айнар. Время дорого. Как это у Пушкина: «Часы летят, а грозный счет меж тем невидимо растет». Управишься — дашь знать телеграммой до востребования на Харьков-3. Мол, диссертацию защитил или что другое в утвердительном смысле. Понял?

— Сделаю, — тихо оказал Зиргус.

— Я в свою очередь потом сообщу тебе, какая будет ситуация.

«Если человек утонул, то не все ли равно ему, сколько воды у него над головой — метр или десять?» — от этой мысли пропотевший зеленый немецкий мундир меньше давил плечи. В зондеркоманде, где служил Ставинский, его окружал сброд, подонки; в сущности, это была унизительная жизнь, и чувство разочарования усиливалось под отрезвляющими ударами Советской Армии, которая на поверку оказалась сильной.

Шло время... Все реже раздавались тосты в честь победы немецкого оружия, и отдельные удачно проведенные операции уже исчислялись единицами... Перед Ставинским встал жгучий вопрос: что делать? Его командиры, которые всегда были плохими советчиками, сами старались замести следы своих злодеяний и уйти от возмездия.

В конце сорок четвертого года Ставинский попал в немецкий армейский корпус, который находился недалеко от границы Югославии, где пылало пламя партизанской войны. Сюда он был переведен из зондеркоманды, отступившей на территорию Польши.

На строительство оборонительных сооружений пригнали советских военнопленных, взятых в недавних боях. И вот один из военнопленных бежал. В погоню выделили отделение, которое возглавил Ставинский.

Солдаты рассыпались по лесу, Ставинский шел в паре с австрийцем, уроженцем этих мест. Тот хорошо знал окрестности, и они далеко опередили всех. Ставинский еле-еле поспевал за австрийцем. Лай собак слышался уже где-то в отдалении, когда они наткнулись на беглеца в зарослях сухого папоротника. Бледный, с взъерошенными, мокрыми от пота волосами, он согнутыми пальцами судорожно царапал землю.

Глаза австрийца загорелись.

— Штей ауф! — закричал он, бросившись к беглецу, и потряс автоматом.

И тут случилось непредвиденное. Ставинский размахнулся и ударил австрийца прикладом по голове.

— Вставай, пошли! — сказал он негромко по-русски ошеломленному пленнику.

Они пробежали несколько сот метров — погони не было слышно.

— Куда мы? — спросил его товарищ.

— К югославским партизанам, — ответил Ставинский и похлопал его по плечу.

Ночевали они уже далеко от места встречи. Всю ночь напролет они проговорили. Ставинский в каком-то экстазе самоотречения клял свою неудавшуюся жизнь.

Василий Мартовой неторопливо рассказывал о себе.

Вырос он в детдоме в Ростове, и когда пришла пора вступать в самостоятельную жизнь, пошел на завод «Сельмаш». Там и застала его война.

Волею судеб полк Мартового прошел знакомыми Ставинскому дорогами — от донских степей, через белорусские леса, до холмов средней Польши. Так что в их воспоминаниях зримо проплывали одни и те же места, — для одного в ореоле победного шествия, для другого — в чаду содеянных преступлений.

Но прошла ночь воспоминаний, и Ставинский вдруг осознал, что дальше идти бесполезно. Что он скажет югославским партизанам? Кто он такой? Как очутился здесь?.. Перед ним, закинув руки за голову, спал свидетель его прошлого. Оно, это прошлое, продолжало цепко держать его в своих когтях. Нет, он должен выйти из него один... Тогда никто ничего не узнает...

...Ставинский завалил труп сухими листьями и набросал веток. Оправил на себе его арестантскую одежду. «Эх, только номера нет на руке! — с тревогой подумал он. — Но, может, все обойдется». И пошел на юг. При нем теперь не было никаких документов, он нес только свой автомат.

Так он дезертировал из немецкой армии, если это выражение применимо к его положению.

Он несколько дней скрывался в горных лесах, питаясь растениями, и, изнеможенный, набрел на партизанскую заставу, выдав себя за бывшего пленного, Василия Михайловича Мартового, служившего до плена в таком-то полку и попавшего в окружение месяц назад в Польше. Вся их рота погибла в бою...

В то время партизаны успешно продвигались вперед, очищая от оккупантов югославскую землю. Однажды ночью отряд остановился вблизи небольшой станции. Вокруг царила тишина, только изредка доносился издалека шум обвалов.

Неожиданно закипел бой, и партизаны смело атаковали врага. Тогда поступило сообщение, что на выручку немцам спешит подкрепление в количестве примерно тысячи человек. Отряд решил обороняться, хотя все знали, что это будет отчаянная схватка, потому что немцам любой ценой необходимо было остановить партизан, сбить у них дыхание и овладеть инициативой.

На востоке с каждой минутой все ярче разгоралась заря.

И вот послышался нарастающий гул самолетов. Мартовой без страха ждал их приближения. Из-за горы изогнутым строем выплыли черные «юнкерсы-88». Они сделали два захода, бросая бомбы с малой высоты. Взрывы бомб в горах были оглушительными, свистело железо, каменная крошка обсыпала людей... Не успели самолеты скрыться, как на позиции партизан полезли фашисты. Их темно-зеленые фигурки, словно в каком-то тире, появлялись и исчезали за камнями.

Мартовой стрелял короткими очередями и, как ему показалось, свалил двух фашистов. К нему неожиданно пришла радость; он чувствовал себя обновленным, чуть ли не искупившим свою вину.

Черноволосый, со шрамом на лице, командир взвода Тошич что-то закричал — и партизаны рванулись вперед, но под огнем пулемета залегли. Послышались стоны раненых. Однако на помощь пришел левый фланг: бойцы перебежками обтекали седловину, и вот уже откуда-то сверху огненная метла загуляла по террасе в самой гуще изготовившихся к атаке немцев. Только там, где лежал Мартовой, крупнокалиберный пулемет врага продолжал неистовствовать. Казалось, этот ливень свинца нащупает каждого, кто выглянет из-за укрытия.

Мартовой глазами нашел командира и махнул ему рукой, прося разрешения действовать.